Ким и Булат (СИ) - "Тенже" - Страница 10

— Не зажилил, лазить в подвал неудобно.

— Я помогу, достану. Если про пса спросят, скажем, что обиделся и убежал.

День пролетел незаметно. Булат развил бурную деятельность: выклянчил у тети Таси две кружки бочкового молока, сварил кашу с тыквой, ухитрившись забросать весь двор очистками, перетащил в коридор десяток банок варенья и маринадов, влез на айву, сорвал пяток плодов, уцелевших после набега Тасиных внуков, наколол дров, поставил возле крыльца два ведра с углем и накрыл их куском клеенки. Ким послушно выполнял команды: «Потяни», «Возьми», «Отнеси», «Дерни» и к вечеру устал — не физически, а от обилия разговоров и впечатлений. Привык проводить день в тишине.

Вечером плотно поужинали — тети Тасины вареники и лапша с мясом, которую приготовил Булат — и уселись пить чай перед телевизором. Разложили варенье в розетки, пили вприкуску, сравнивали. Булат жевал куски засахаренной сливы и жмурился от удовольствия. Это вытирало из души въевшуюся неловкость: прежде Ким стеснялся трогать плоды чужого труда, а теперь принял их как дар — без прежнего привкуса горечи. Булат посмотрел документальный телефильм «К вершине» о мотобольной команде «Металлург», от романсов русских и советских композиторов на стихи Пушкина скривился и переключил телевизор на вторую программу. На конный спорт. До программы «Время» оставалось полчаса. После нее должен был начаться какой-то художественный фильм. Ким разрывался между желанием как можно дольше сидеть на жестком стуле, смотреть, как Булат выкладывает на газете узоры из вишневых косточек, поглядывая в телевизор, и потребностью сбежать, уединиться, дать волю рукам.

Он встал, чтобы подбросить полено в печку и подогреть остывший чайник. Охнул от неожиданности, когда Булат возник у него за спиной, придавил плечо и очертил пальцами кадык. Движение таило угрозу, Ким понимал, что Булат может его убить, не прилагая особых усилий. Он подавлял нарастающий страх — пальцы гладили горло с легким нажимом — и напоминал себе, что сегодня утром оборотень отмел идею убийства, не желая навлекать подозрения. Успокоиться не получалось. В голову лезли гадкие мыслишки о том, что человеку можно причинить много боли, не оставив видимых повреждений. Или оставив такие повреждения, на которые никому не пожалуешься.

— Мне интересно, чего ты ждешь, — проговорил Булат. — Оправдательного насилия? Это не я хотел, это он на меня влез? Кому ты боишься признаться? Себе или куратору? Ты же знаешь, нас никогда не привлекают по сто двадцать первой.

— Знаю, — прошептал Ким. — Нас вообще не привлекают. Ликвидируют, если кто-то слишком сильно заступил за рамки.

— Знаешь и провоцируешь, — Булат приник к уху, понизил голос. — Обжигаешь похотью, метишь дом спермой, дрочишь у меня под боком и молчишь.

— А что говорить? — удивился Ким. — Умолять? На колени перед тобой становиться?

— Да ты еще дурнее, чем я думал…

Пальцы покинули горло. Булат ухватил Кима за бедра, поднял как куклу, донес до дивана, навалился на спину — не надавливая, не фиксируя. Цапнул за ухо, зафырчал — Киму даже померещилось, что превратился — и позволил вывернуться, посмотреть в лицо. В темных глазах плясали смешинки. Ким несмело очертил контур губ, погладил висок, зарылся пальцами в мягкие сливочные волосы. Булат нависал, позволяя себя трогать и рассматривать, и Ким пользовался возможностью: скользнул ладонью под рубашку, коснулся соска — помнил, как четко видны темные пятна на рельефной груди.

В кухне зазвучали приглушенные позывные программы «Время». Булат наклонился, словно дождался сигнала. Губы встретились с губами. Ким раздвинул колени, позволяя твердому бедру прижаться к своему члену, и остро пожалел, что не купил зеркало. Два зеркала. Огромное настенное и трельяж. Если Булата посетила мимолетная блажь — от невозможности сменить форму, то завтра Кима променяют на ужей и шишиг. Зеркало могло бы запечатлеть все подробности грехопадения, являть по мановению руки, позволяя травить душу. А без зеркал придется надеяться только на память.

Наутро выяснилось, что Ким уделал окрестную нечисть и живность с разгромным счетом. Проснувшись, Булат исследовал его тело, с сожалением пробормотал: «Нет, так я тебя насмерть затрахаю» и ненавязчиво склонил к оральному сексу. После ответной ласки Булат понежился в постели десяток минут, превратился и умчался проверять окрестные канавы. Расстроиться или оплакать свою незавидную судьбу Ким не успел. Булат совершил молниеносную инспекцию, облаял тетю Тасю через забор, напоминая о своем присутствии, и вернулся в дом. Ким попытался встать — после бурной ночи шевелиться совершенно не хотелось. Услышал приказное: «Лежи» и затих. Булат перетащил телевизор в зал, включил в розетку, повертел антенну, настраивая первый канал. Захрипели, загремели звуки гимна. Булат улегся Киму под бок, пощекотал плечо сливочными волосами и заявил:

— Праздник! Будем парад смотреть.

И они смотрели — на Красную площадь. На построенные для парада войска. Слушали голос диктора: «На центральную трибуну Мавзолея поднимаются товарищи Брежнев, Андропов, Громыко, Косыгин…» Маршировали десантники и морские пехотинцы, утюжили брусчатку тяжелые танки. «Мы сделаем все необходимые шаги для того, чтобы любители военных приключений никогда не застигли Советский Союз врасплох, и чтобы потенциальный агрессор знал: его настигнет сокрушительный, неминуемый удар», — заявил в своем обращении Генеральный секретарь ЦК КПСС.

Ким откровенно радовался тому, что войны и беды далеки от его порога. Он хотел урвать у судьбы кусочек счастья, и ему это удалось: длинные и ленивые выходные обошлись без неприятностей и хлопот. Булат почти не вставал на лапы, выбрав человеческую форму. Даже в «Универсам» один раз вышел, по пути чинно здоровался с соседями, в магазине катил тележку, вытребовал у Кима стакан густого сливового сока, выпил, провокационно облизываясь, а к покупкам добавил две картонные коробки кукурузных палочек.

— Я их как-то раз брал, они мягкие. Как будто отсыревшие.

— На сковородку высыплю и в духовку суну, — пообещал Булат. — Через час хрустеть начнут, вот увидишь.

Так оно и вышло — вечером смотрели фильм, поставив на диван миску с теплыми и хрустящими палочками. Сахарная пудра щедро сыпалась на покрывало, липла к пальцам. Булат вылизывался, а Ким жалел об отсутствии трельяжа.

После праздников пришлось вспомнить о конспирации — куратор мог явиться в любой момент. Булат, спавший вместе с Кимом — и не только спавший, но об этом лучше не вспоминать, чтобы не краснеть — утром уходил в коридор, превращался в пса и выскакивал во двор с громким лаем. Ким выходил следом, теряя ночную радость, ожидая удара судьбы: какого-нибудь замечания бабы тети Таси или внимательного взгляда куратора. В тот единственный раз, когда они с Булатом прошлись в магазин ногами, Кима раздирали противоречивые чувства. Он был счастлив шагать рядом, советоваться и шутить, выбирая продукты, планировать ужин. И — одновременно — до дрожи боялся появления милицейского патруля, сухих казенных фраз: «Предъявите документы. Пройдемте в отделение для выяснения личности». Сейчас дни омрачало понимание: они никогда не смогут прогуляться свободно. Не выйдут бок о бок на ярмарку, чтобы Булат мог взвесить в ладони яблоко или пощупать тыкву, не зайдут в овощной магазин, чтобы поспорить о соленых помидорах — какие лучше: зеленые или бурые?

Всегда тайком, всегда под покровом ночи. Всегда с оглядкой на соседей. Никаких перспектив на легальную жизнь в одном доме — если Булат признается, что может обращаться, его сразу же увезут. Ничего не поможет. Даже если Ким продемонстрирует возвращение дара, никто не даст ему разрешения жить рядом с оборотнем. И не из-за сто двадцать первой статьи. Из соображений государственной безопасности: проще держать зеркальщика на крючке, позволяя ему одно свидание в полгода, чем баловать сразу двоих — человека и оборотня.

Дурными мыслями Ким изводил себя целых три дня. На четвертый, одиннадцатого ноября, утреннюю тоску прогнал вопрос тети Таси: