Признание в ненависти и любви
(Рассказы и воспоминания) - Карпов Владимир Васильевич - Страница 12

Отправив хозяйку с девочкой к своим знакомым в Грушевский поселок, объяснив, как лучше пробраться туда, Исай устало опустился на диван. Со скорбным облегчением подумал: в грузовиках, верно, найдутся канистры, бензин, и надо сделать так, чтобы в домике загорелось не сразу, но затем забушевало вовсю. Ветровое стекло в чертовых фургонах, безусловно, залепило снегом, а неизвестно, как там включать «дворники», и придется заранее спросить об этом у Жука. Что же касается самих автомашин, их лучше всего отогнать в руины Замковой улицы, где нет уцелевших жилых домов. И еще думалось, но уже не так, как думается, когда чего-нибудь ищешь, а когда, остывая, осматриваешься вокруг: завтра, конечно, придется давать объяснение Зайцу и Омельянюку. «Всыплют, — думал Исай. — Всыплют, наверное… Но что там в сегодняшней сводке? Не придется ли созывать горком?..»

А тем временем за окнами, словно по заказу, который уже раз в день сыпанул снег, густой, спорый, и в комнате стало темно, как в сумерках.

Вы интересуетесь судьбами минчан и хотите, чтобы я рассказала о Ване? Ну что же, попробую, если смогу…

Усталое, в тенях, как у человека после большой беды, лицо ее передернулось. Из сердитых зеленоватых глаз, казавшихся от окружающей зеленой благодати почти изумрудными, выкатились слезы. Она горько усмехнулась и сняла их языком над уголками рта.

— У железнодорожников, — с усилием промолвила, — все ведь свое… Война для них, как и для пограничников, начинается сразу. Беда, как вы знаете, обрушилась в воскресенье. Ваня с компанией собирался на открытие озера идти. Хотел покупаться, поиграть в волейбол. Ну вот и покупался. А в среду уже задержал диверсанта. Бежал на работу и встретил его. Сытенький такой, в красноармейской форме, что еще швейной фабрикой пахла. Не поздоровавшись, стал расспрашивать, есть ли в городе магазины. У нас-то?.. А еще через несколько часов Ване под бомбами довелось уже везти семьи железнодорожников и беженцев до Орши.

Вот как! С места в карьер… И это ему, который во всем держался порядка.

А тут еще, вы ведь тоже знаете, всякая всячина… Последние дни июня… Он в управлении Белорусской железной дороги в Смоленске… Понимаете? Когда немцы за Борисовом были, получил приказ отправляться восвояси — восстанавливать минский узел. Хорошо, что в Орше его потом известный Заслонов перенял.

Удивило, как признавался, и следующее задание — когда послали вести состав с цистернами в сторону Лепеля.

Доехали до Комарова. Есть такая станция. А там гремит все. Пыль, огонь, дым. Танки без горючего стоят… Однако одну цистерну только и опорожнили — немецкие самолеты тут как тут. И если бы не один старикашка, страшно и подумать, как бы все повернулось.

Подошел к танкистам и повел. И поверите — за березнячком, рукой подать, резервуары с бензином стоят. И еще говорил… Когда спохватились, чтобы поблагодарить старика, его и след простыл. Будто в сказке какой-то. Ваня рассказывал и даже смеялся… Ну как юродивый какой!

И вообще… Станет говорить, все как по писаному — место, день, месяц. Все точно. Мне даже иногда казалось, что он себя к отчету какому-то готовит. Из головы не выпускает, будто какая-то проверка непременно должна быть… Жизненного порядка держался…

Ну да ладно… Двенадцатого июля, в субботу, он снова двинул на Смоленск. На дороге эшелонов — полным-полно. А когда доехал все-таки — и там на городских окраинах немцы. Вокзал обстреливают. Диспетчер, понятно, распорядился оглобли поворачивать. Так что довелось под огнем прорываться назад, самим переводить стрелки.

Однако и в этот раз сначала повезло. Добрались до Колодни, взяли направление на Вязьму. Да перед мостом под Ярцевом опять пробка на несколько километров. Немцы, как выяснилось, высадили десант и тот мост под обстрелом держат.

Десять дней стоял Ваня. Ни назад, ни вперед. Не бросишь же состав без разрешения — народное добро! Да и надеялись — десант с часу на час добьют… Но вышло все наоборот. На одиннадцатые сутки мимо эшелонов пропылили немецкие танки. Повалила мотопехота. Поезда окружили, сняли с паровозов бригады…

В лагере под Духовщиной и увидел Ваня своими глазами, что такое фашизм.

После полудня двадцать шестого над лагерем разгорелся воздушный бой. День выдался мглистый, бой завязался под облаками, и трудно было различать, где чей самолет.

Нежданно-негаданно один из самолетов задымил. Вахманы заликовали: «Капут русиш, капут!» Знаете, как они… Ан нет. Когда, падая, самолет приблизился, стали видны кресты на борту. Потом и со вторым так. Охрана остервенела. Потрясают кулаками над головой: «Доннерветтер! Доннерветтер!» Один из наших улыбнулся было и, поверите, осел тут же на землю. Товарищ его склонился над ним и не то что с упреком, а с удивлением скорей спросил только: «За что это вы его? А?» И caм также осел…

Потом уцелевших построили в колонны. Под усиленной охраной погнали в Витебск. Но Ваня уже решил: надо убегать подобру-поздорову — иначе действительно капут.

А ему только сказать это себе…

Договорился с двумя тоже нашенскими и стал поджидать удобный момент. Подвернется же он, не может не подвернуться!

Под Витебском, когда колонна вошла в придорожное село, все кинулись к колодцам. Поднялась неразбериха, пальба.

Использовав случай, Ваня с товарищами шмыгнул в ближайшее подворье. А оттуда не мешкая в избу. Женщине, на которую наткнулись в сенях, приказали спрятать их. Когда же свалка на улице кончилась и все затихло, хозяйка, дородная, в подоткнутой юбке, вытащила из печи громадный чугун на добрую артель.

Да вот диво — глядят, а в печи второй стоит. Еще больше его размером. Зачем это? И выяснилось… ежедневно варит женщина свое варево такими порциями. Что поделаешь, идут люди и идут. Под вечер один чугун пустеет, а к утру второй. А она все старается и старается. У Вани каким-то образом ручные часы сохранились, так он их ей под скатерть сунул…

Только одиннадцатого августа добрались они до Минска.

Вот тогда-то впервые я и встретилась с Ваней. Вижу— шагает по улице Машинистов лобастый, худой парень. Я не из жалостливых, может быть, напротив даже, а тут жалко стало, перекинуться словом с ним захотелось. Да и каким-то простым, открытым, беззащитным показался он мне.

Огляделась я кругом — пусто… «Ай, была не была, — думаю. — Давай, Липа, блесни!» Играя бровями, поинтересовалась издали, откуда-де он и куда ковыляет. Предложила: если некуда идти, найду пристанище. А потом, видя, что он не отвечает, отвернулась и пошла себе — смотри тогда и завидуй! И только дома сообразила, почему помрачнел он и шаг ускорил, — появились ведь и такие, что первого встречного в примаки тянут… Однако так или иначе, а запомнил, стал потом искать…

Многое, как признавался после, удивило Ваню тогда. Железнодорожный узел работает. На некоторых паровозах наши бригады. И руководит ими наш бывший начальник депо. Успел уж! Плоховато, наверно, тому, кто подержал в руках вожжи, остаться без них. Подняло голову и отребье. Плюгавый Захаревский, который крутился всегда при поворотном круге, и тот воспрянул — отпустил баки и, чуть что, грозить пальцем начал. Цыгана-токаря выдал… Даже Балашов Афанасий, машинист, член партии, друживший некогда с Ваней — у них было все пополам! — работал уже.

— Мы, Иван Иванович, паровозники, — ударился при встрече в рассуждения. — И хотя паровозы по рельсам ходят, управлять ими нам… Поступай, не раздумывай. Все равно начинать с чего-то нужно… Сходи-ка вот и а товарную, посмотри…

Ваня направился туда и растерялся даже. Запасные, деповские пути забиты составами. Одних паровозов сотни три.

Однако работать — это не из плена бежать. Убегая, ты спасаешь себя и одновременно искупаешь прежний грех — не имел ты права сдаваться в плен. А тут наоборот получается: не имея права наниматься на службу к врагу, ты на свой страх и риск собираешься наняться служить ему. Да еще где!