Сила, которая защищает - Дональдсон Стивен Ридер - Страница 4

– Сэр, мне неизвестен человек с таким именем.

– Хайл Трои, – повторил Кавенант. – Он работает у вас.., в одном из научных отделов. С ним произошел несчастный случай. Если он не погиб, то должен был уже вернуться к своей работе.

Голос военного звучал теперь менее жестко:

– Сэр, если он действительно работает здесь, то, возможно, засекречен. В этом случае я не могу соединить вас с ним.

– Мне нужно всего лишь поговорить с ним, что здесь такого? – простонал Кавенант. – Позовите его. Я знаю, он не откажется поговорить со мной.

– Как ваше имя, сэр?

– Он будет говорить со мной?

– Возможно, будет. И все же мне необходимо знать ваше имя.

– О черт! – Кавенант вытер глаза тыльной стороной ладони и произнес просительным тоном:

– Хорошо. Меня зовут Томас Кавенант.

– Да, сэр. Соединяю вас с майором Ролле. Может быть, он сумеет помочь вам.

Послышался щелчок, воцарилось молчание, прерываемое лишь потрескиванием, похожим на тиканье часов. Напряжение нарастало. Рана на лбу пульсировала – казалось, Кавенант слышал ее крик. Он прижал телефонную трубку плечом к уху и, обхватив себя руками, призвал на помощь все свое самообладание. Наконец линия снова ожила.

– Мистер Кавенант? – произнес мягкий, вкрадчивый голос. – Меня зовут мистер Ролле. Пока нам не удалось найти того человека, с которым вы хотите поговорить. Знаете.., у нас ведь немаленькое министерство. Вы не могли бы еще что-нибудь рассказать о нем?

– Его зовут Хайл Трои. Он работает в одном из ваших научных отделов. Он слепой.

Кавенант с трудом выдавливал из себя слова, словно губы его свело от холода.

– Слепой, вы говорите? Мистер Кавенант, вы упоминали о несчастном случае. Вы не могли бы рассказать поподробнее, что именно произошло?

– Просто соедините меня с ним, и все. Есть он там или нет?

После секундного колебания майор сказал:

– Мистер Кавенант, в нашем министерстве слепые не работают. Вы не могли бы сообщить источник вашей информации? Боюсь, вас ввели в заблуждение…

Внезапно охваченный яростью, Кавенант закричал:

– Он выпрыгнул из окна, когда в его квартире начался пожар! Он погиб! Его вообще никогда не существовало!

Он с бешенством выдернул телефонный провод из розетки и, не глядя, швырнул аппарат. Тот угодил в часы, висящие на стене, и упал на пол, оставшись цел и невредим, в то время как часы, тоже рухнув, разлетелись на куски.

– Он умер всего несколько дней тому назад! Его никогда не существовало!

В порыве гнева он лягнул кофейный столик онемевшей ногой. Тот отлетел, ударился о стену, от сотрясения упала и разбилась фотография Джоан. Кавенант пнул ногой диван, бросился к книжному шкафу и одну за другой стал сбрасывать на пол книги.

В мгновение ока чистота и порядок, за которыми он так следил с тех пор, как заболел проказой, превратились в опасный хаос. Порывистыми движениями он выхватил из кармана перочинный нож, открыл его, бросился в спальню и принялся кромсать подушку со следами запекшейся крови на ней. В воздух взвилась туча белоснежных перьев, кружась и оседая на пол, на кровать, на остальную мебель. Увидев это, Кавенант сунул нож в карман и, хлопнув дверью, выбежал из дома.

Позади Небесной Фермы находился лес, и он помчался по тропинке, направляясь к уединенной хижине, где у него был рабочий кабинет. Если ему не с кем было поговорить о своих бедах, может быть, он смог бы их описать? Его пальцы подергивались, как будто он уже печатал на машинке. “Помогите же мне, помогите, помогите, помогите!” Однако когда он добрался до хижины, то обнаружил, что здесь уже побывал кто-то. Дверь была сорвана с петель, лист, вставленный в пишущую машинку, смят, кругом валялись обрывки рукописей и всякий мусор. Все было в экскрементах, маленькие комнаты провоняли мочой.

Он тупо уставился на весь этот разгром, пытаясь вспомнить – может быть, он сам учинил это безобразие? Нет, он твердо знал, что не делал этого. Это нападение, подобное поджогу конюшни несколько недель тому назад. Чудовищность неожиданного варварства ошеломила его – он напрочь забыл о том, что всего несколько минут назад сам творил нечто подобное у себя в доме. “Нет, я на такое не способен, – подумал он. – Я не безумный. Я не такой”.

У него возникло ощущение, что стены дома сдвигаются, стискивают его со всех сторон. Удушье сдавило грудь, снова к горлу подкатила тошнота, и снова это окончилось лишь судорожными спазмами. Стиснув зубы и тяжело дыша, он выбежал в лес.

Сначала он двигался безо всякой цели, удаляясь от дома с такой скоростью, на какую только был способен, – точно спасался от кого-то. Но когда холмы окрасились в цвета заката и в наступающих сумерках стало трудно пробираться между деревьями, он повернул к городу. Мысль о встрече с людьми соблазняла и подстегивала его. Спотыкаясь в быстро густеющем мраке, он чувствовал, как сердце заливают волны сумасшедшей надежды. Временами у него мелькала мысль, что, может быть, один лишь вид самого обыкновенного лица, на котором не было бы написано безжалостное осуждение, мог бы вернуть ему утерянное равновесие, дать возможность спокойно обдумать все происшедшее и справиться с тем, что так тревожило его.

Он боялся увидеть такое лицо, хорошо представляя себе, как изменится его выражение при виде него.

И все же он резкими рывками продолжал двигаться к городу – точно порхающий мотылек, бездумно летящий навстречу своей гибели. Окружающие сторонились его из-за смертельной болезни, которая притаилась в крови, и с этим он ничего поделать не мог. И все же его неистово тянуло к людям, хотя общение с ними обещало лишь новые мучения. “Помогите, – молчаливо восклицал он, содрогаясь от того, что надежда тут же сменялась отчаянием. – Помогите мне!"

Но когда он добрался до города, когда выбежал из леса и оказался рядом с разбросанными на значительном расстоянии друг от друга старыми домами, которые, словно защитный барьер, окружали деловой центр, мужество покинуло его, и он не осмелился приблизиться ни к одному из них. Ярко освещенные окна и крыльцо, подъездная дорожка, где он стал бы заметен, как на ладони, – нет, у него не хватило духу подойти ни к одной из дверей и оказаться у всех на виду. Ночь надежно укрывала его от любопытных и недоброжелательных взглядов, и он не мог так легко и просто покинуть это убежище.

Разрываясь между разочарованием и надеждой, он заставил себя двигаться вперед. Переходя от дома к дому, он вглядывался в окна, словно надеясь найти для себя хоть какое-то утешение. Но яркие огни, все как один, отвергали его. Навязывать себя чужим, случайным людям… Явное неприличие такого поведения вкупе со страхом удерживали его. Люди находились в освещенных домах, в своем убежище – как мог он ни с того, ни с сего вломиться к ним? То, чего он ждал от них, было слишком большой жертвой – а он не хотел больше никаких жертв.

Так и крался он мимо окраинных домов, точно бесплотный дух, точно вурдалак, не способный даже никого напугать, пока наконец все дома не остались позади. Тогда он повернул обратно, к Небесной Ферме, точно гонимый ветром хрупкий, сухой лист, годный только на растопку.

В течение трех последующих дней его не раз охватывало желание покончить счеты с жизнью. Сжечь дотла свой дом, превратив его в погребальный костер, в котором сгорели бы все его нечистота и мерзость. Вскрыть вены и позволить страданию медленно завладеть собой, незаметно истощить последние силы. Однако, у него не хватило решимости осуществить эти замыслы. Разрываясь между ужасными ощущениями и мыслями, осаждавшими его, он, казалось, утратил всякую способность принимать решения. Тот крошечный остаток силы воли, который еще уцелел, он расходовал на то, чтобы не притрагиваться к еде и не давать себе покоя.

Он постился уже однажды, и голод помог ему тогда преодолеть самообман, осознать в полной мере, как ужасно он обошелся с Леной, матерью Елены. Сейчас он хотел добиться того же самого: отбросить все оправдания и отдать себе отчет в том, что он собой представляет, во всей темной, мрачной, неприглядной полноте. Раз он был способен пасть так низко – включая и то, что он ничего не сделал для спасения Елены, – может быть, все его требования честности и понимания не имели под собой никаких оснований? Может быть, начиная с самого рождения, все те подлости, на которые его душа оказалась способна, были предопределены, и он просто не догадывался, каков на самом деле?