Пророк, огонь и роза. Ищущие (СИ) - "Вансайрес" - Страница 68

Лишь чуть-чуть, вскользь он коснулся мыслями самого поразительного — ощущения, которое он испытал, когда читал свою повесть и чувствовал, что это не он читает её. Отныне это воспоминание было самым дорогим и священным, и Хайнэ прятал его в глубинах памяти, как прячут драгоценный камень в ларце, избегая любоваться на него слишком часто.

Но всё же он не мог оставить это воспоминание просто так.

Неуклюже опустившись в траву, Хайнэ сел на колени и, молитвенно сложив руки, протянул их к небу.

— Теперь я точно знаю, что мой путь отмечен тобою, душа моей души, — прошептал он.

Совершив этот маленький обряд, он почувствовал себя хорошо и спокойно и переключился мыслями на другое.

Вспомнил, как плакала от его слов Марик, и как потом улыбалась ему, когда он сидел возле кресла Онхонто.

Судорожно вздохнул, подумав, что завтра отдаст ей письмо, а потом тайком поцеловал собственные пальцы, представляя, что это её губы.

Из груди у него вырвался наполовину болезненный, наполовину сладострастный стон, и Хайнэ, упав на спину, растянулся в траве. На мгновение промелькнула мысль, что ему нельзя мёрзнуть, лёжа на холодной земле, но он тут же отбросил её.

Хайнэ снова простёр руки, но на этот раз не к небесам, а к представленному перед собой образу; принялся рисовать пальцами мягкие линии бёдер, груди, шеи.

Выгнул шею, подставляя её под воображаемые поцелуи.

Завозился в траве, развязывая пояс и распахивая полы многочисленных накидок.

Он погладил себя по бёдрам, представляя, что это рука Марик легко скользит по его телу, и, не в силах сдержаться, начал тихо стонать.

Воображаемые картины — жаркие объятия, страстные поцелуи, момент желанной близости — вызвали внизу живота мучительную сладкую боль, от которой горело и изнывало всё тело, но выплеснуть это отчаянное желание было некуда. Хайнэ иногда  ласкал себя, пытаясь вызвать реакцию тела, но всё было бесполезно — оно оставалось равнодушным и не давало ему возможности утолить свою страсть хотя бы кратковременно.

Даже то неполноценное наслаждение, которым радуют себя те, у кого нет возлюбленных, было ему недоступно.

Наконец, он затих.

Отказавшись от очередной бесплодной попытки доставить себе телесное удовольствие, Хайнэ ограничился мысленным, ещё какое-то время воображая картины любви с Марик. Однако потом мысли о том, что ему нельзя лежать на земле, стали вторгаться в эти мечты всё более и более настойчиво, и он, вздохнув, заставил себя подняться на ноги.

Поправив одежду, Хайнэ медленно заковылял вперёд.

Оказалось, что, погружённый в мечты и воспоминания, он забрёл довольно далеко вглубь сада — туда, где буйная поросль высоких деревьев скрывала от взгляда крыши дворцов.

Когда луна зашла за облака, всё погрузилось в немую темноту.

На мгновение Хайнэ испугался, однако потом заметил просвет между деревьями, ярко подсвеченный фонарями, и заторопился туда.

В синеватом сумраке среди деревьев стояла беседка; внутри никого не было, однако она была хорошо освещена, на полу лежали подушки, стоял низкий столик с письменными принадлежностями.

Свет многочисленных бумажных фонарей, развешенных по периметру восьмиугольного потолка, хорошо разгонял мрак; прикреплённые к ним колокольчики на длинных лентах мелодично позвякивали, чуть раскачиваясь на ветру.

Хайнэ уселся на подушки, почувствовав облегчение — и физическое, и моральное: оказаться одному посреди огромного тёмного сада было страшновато, но здесь, в центре залитой мягким светом беседки, оказалось уютно и спокойно.

Взгляд Хайнэ упал на письменные принадлежности.

Вероятно, кто-то наслаждался в этой беседке природой и тишиной, пользуясь относительной удалённостью от дворца; может быть, писал стихи.

Взяв со стола несколько лежавших на нём свитков, Хайнэ развернул их, однако листы оказались чистыми, неисписанными.

Если кто-то принёс бумагу сюда, чтобы писать на ней стихи, то, очевидно, в какой-то момент вдохновение его покинуло.

— Сочувствую, — пробормотал Хайнэ, чуть усмехнувшись. — У меня тоже так бывает.

Впрочем, сейчас он, наоборот, ощутил прилив энергии, подумав о том, что должен как можно скорее написать для Марик новую повесть.

Эта беседка и в самом деле располагала к вдохновению — тихий звук колокольчиков, шелест листвы, золотистый мягкий свет фонарей, имевший мало общего с парадной роскошью дворца, приносили отдохновение уму и телу и настраивали на мечтательный лад.

Очевидно, днём здесь было ещё лучше, но сейчас, в середине ночи, всё вокруг казалось каким-то призрачным, ирреальным, мистически-красивым, и в этом было особое очарование.

«Не думаю, что пропажу нескольких чистых листов кто-то заметит», — подумал Хайнэ, склонившись над столиком.

Название родилось у него первым, и от него уже пошло всё остальное.

«Полуночные любовники» — вывел он на чистом листе и, не удержавшись, приписал рядом — «Энсенте Халия».

На мгновение он представил, как будет выглядеть титульный лист новой книги — вот это название, имя автора и иллюстрации. А почему нет? Никто так не делает — рисунки прямо на титульном листе, но Энсенте Халия уже зарекомендовал себя как новатор, стоит и дальше продолжать в таком же духе. Нужно будет найти хорошего художника и попросить его изобразить красивый ночной пейзаж. Вот именно такой, как он видит сейчас — сплетённые и посеребрённые лунным светом ветви деревьев, глубокая темнота неба… а ещё там будет гладь озера и две птицы, взмывающие вместе над водой в невиданном и прекрасном танце.

Это будет мистическая, красивая и очень откровенная история — о людях, превращающихся по ночам в птиц, и о полуночном свидании, которое происходит за час до восхода луны.

Марик проберёт дрожь, когда она начнёт читать, и, может быть, хотя бы таким образом он сумеет подарить ей наслаждение.

Позабыв обо всём, Хайнэ принялся писать.

Сколько времени прошло, он не знал, однако к тому времени, как луна снова зашла за облака, был исписан уже пятый лист. Свидание было в самом разгаре; любовники скинули одежды.

Подул холодный ветер.

— Ай-яй-яй, — вдруг сказал кто-то за спиной насмешливым, крикливым, неестественно тонким голосом. — Человек, взявший себе имя в честь пророка Милосердного, пишет такие непристойные истории, ай-яй-яй! А ведь Энсаро говорил о том, что человек, жаждущий единения с Богом, должен быть чист и душой, и телом, что он должен отказаться от плотских удовольствий и, в первую очередь, от мыслей о них! Как нехорошо!

Хайнэ помертвел.

Медленно, очень медленно выпустил из рук кисть, и уставился остановившимся взглядом в темноту сада. Ужас до такой степени сковал его члены, что он не мог заставить себя повернуть голову и посмотреть на говорившего.

— Нет, смешно! — поправился незнакомец. — Это смешно! Он вообразил, что получил сегодня откровение, и сотворил молитву Милосердному, а вслед за этим растянулся среди цветов и ласкал себя до умопомрачения, воображая любовное свидание! Ахха-ха-ха-ха, ха-ха, ха-ха, давно я так не смеялся!

К ужасу Хайнэ примешался жгучий стыд.

Великая Богиня, он видел! Но кто это?..

С великим трудом он заставил себя повернуться.

Стоявший позади него человек выглядел очень странно. Одет он был в такой наряд, какой носили, наверное, лет пятьсот, а то и больше тому назад: лиловые штаны-шаровары, верхняя короткая кофта-безрукавка из тёмного материала без узора, нижняя накидка, одетая под неё —  из светлой, очень тонкой, расшитой маками и ирисами ткани, с менее широкими, чем по нынешней моде, но очень длинными, достававшими почти до земли рукавами.

Длинные волосы белоснежного цвета венчал высокий остроконечный головной убор; на шее болталось несколько ожерелий и бус, к тонким цветным ремешкам, перевязывавшим пояс, были подвешены какие-то диковинные фигурки и колокольчики.

«Как я мог не услышать, что он подошёл ко мне?!» — в смятении подумал Хайнэ, поглядев на них.

Лицо мужчины покрывал слой такого густого белого грима, что оно почти ничем не отличалось от маски. Две лиловые точки бровей, ярко-алый рот, растянутый в жутковатой улыбке — всё было нарисовано красками. Даже глаза, единственное живое на этом лице, казались неестественными, похожими на щели, проделанные в картонной маске ножом.