Пророк, огонь и роза. Ищущие (СИ) - "Вансайрес" - Страница 25

От холодного и невозмутимого тона жрицы, которым она произносила этот приговор Хайнэ, Иннин прошиб ледяной пот.

— Но что, если это не так?! — закричала она.

— Надейтесь, что мы ошибаемся, — пожала плечами жрица.

В этот момент Иннин стало по-настоящему страшно.

— Что же делать? — спросила она.

— Ничего.

Иннин какое-то время молчала.

— А… обряд? — наконец, пробормотала она.

Она знала, что в тех случаях, когда методы лекарей не дают никакого результата, жрицы могут использовать свои способности для того, чтобы изгнать болезнь.

Конечно, они делают это не для каждого человека, но Хайнэ… он же Санья. В нём  течёт божественная кровь, как это возможно, чтобы он умер или не смог иметь детей?!

— Мы ничего не сможем сделать для человека, поражённого этой болезнью.

Иннин переводила растерянный взгляд с одного лица на другое.

— В некоторый случаях помогают чистый горный воздух и постоянные ванны, — жалостливо пробормотал старичок-лекарь. — Не излечиться от болезни, конечно, но хотя бы облегчить её течение. Вот то, что я сказал госпоже Ниси…

В этот момент до Иннин донёсся глухой голос матери.

— Если это единственное, что я могу сделать, то я завтра же увезу Хайнэ в наш дом в Арне, — сказала она. — Иннин, я позвала тебя затем, чтобы ты решила, поедешь ты с нами или останешься в столице.

Иннин застыла, как громом поражённая.

В голове сразу же пронеслось: период, в течение которого жрицы принимают новую девочку на обучение, недолог, и составляет лишь полгода после церемонии взросления. Можно было бы надеяться на привилегии, но ведь Верховная Жрица ясно дала понять, что никаких привилегий не будет, показала, что родственная связь для неё ничего не значит…

«Нет, я не могу сейчас уехать обратно домой, я должна быть здесь!» — хотела было сказать Иннин и осеклась, вспомнив, что «в половине описанных случаев развитие болезни приводило к смерти больного в течение нескольких месяцев от момента проявления первых симптомов».

Она останется в столице, а Хайнэ в это время умрёт в Арне.

Они никогда не были дружны с братом, постоянно осыпали друг друга насмешками, воевали, но сейчас от этой мысли всё внутри как будто перевернулось.

Но если она поедет с Хайнэ, то потеряет возможность стать жрицей!..

— Я… я хотела бы немного подумать, — только и смогла вымолвить Иннин.

Мать кивнула ей, и девочка вышла из залы, придерживаясь за стену.

В голове всё перепуталось, картинка перед глазами тоже расплывалась.

С самого раннего детства Иннин привыкла добиваться своего, и препятствия её не пугали, наоборот, придавали сил, но то, что произошло, казалось совершенно непреодолимой преградой, вставшей на её пути.

Самое забавное, что в прямом смысле это преградой не было, мать ведь не запретила ей остаться в столице, не потребовала возвращаться в Арне вместе с ней и братом.

«Я не нужна Хайнэ, мы с ним всегда ссорились, — попробовала убедить себя Иннин. — Ему будет только лучше, если меня рядом не будет…»

И, вроде бы, так всё и было, но на душе от этих мыслей стало так же тошно, как в те моменты, когда окружающие люди откровенно лицемерили — в угоду условностям или для достижения каких-то своих целей.

Постояв немного в коридоре, Иннин развернулась и пошла в комнату брата.

Там всё было точно так же, как несколько часов назад, только светильники на этот раз были подвешены над всеми углами кровати и в определённом порядке. Пересчитав их количество, Иннин вздрогнула — постель Хайнэ в одночасье превратилась в место, где от тяжелобольного и умирающего отгоняют злых духов.

«Не может такого быть! Что, если это всё-таки ошибка?..» — снова пронеслось в голове Иннин.

Она вспомнила, как лекарь говорил что-то про звездообразные пятна. Где же они? Брат выглядит, как обычно, если бы он был так тяжело болен, то разве это не было бы заметно?

Дотронувшись до руки Хайнэ, лежавшей поверх одеял, Иннин чуть было не отдёрнула пальцы — таким горячим, почти обжигающим был брат. Поколебавшись, она раскидала в стороны многочисленные покрывала и, нависнув над Хайнэ, потянула в разные стороны полы его длинного шёлкового халата. Белоснежная ткань разошлась, открывая взгляду ещё более светлую кожу бёдер, испещрённую пятнами разных оттенков розового и багрового цветов.

Как будто кто-то пролил на чистый лист рисовой бумаги красноватый сок агуалы.

Значит, это правда.

Иннин хотела укрыть брата обратно, но в этот момент он, открыв глаза,  посмотрел на неё мутным взглядом, и она так и застыла с покрывалом в руках.

За двенадцать лет жизни и брат, и сестра ни разу не проявляли заботу друг о друге, и сделать, точнее, показать это теперь было сложно, почти невыносимо.

Пересилив себя, Иннин грубоватым движением прикрыла брата тканью и застыла, напряжённая, как стрела. Взгляд Хайнэ заскользил по подвешенным над кроватью светильникам.

«Пересчитывает», — поняла Иннин, невольно похолодев.

Каково это — проснуться и обнаружить, что над тобой уже почти что проводят похоронный ритуал?

— Я… пришла попрощаться, — внезапно вырывалось у неё. — Мама увезёт тебя обратно в Арне, а я останусь здесь. Ты ведь всё равно не хочешь, чтобы я ехала с тобой, так?

Хайнэ ничего не ответил.

Иннин вдруг показалось, что изменения в его внешности происходят прямо у неё на глазах: скулы заостряются, щёки бледнеют, глаза западают.

В голове пронеслось: он был таким красивым. Иннин частенько дразнила его этой красотой, но в глубине души гордилась тем, что её брата захотят себе в мужья самые знатные девушки столицы.

И что теперь?

Если слова жрицы — правда, то даже если Хайнэ не умрёт…

 — Я стану жрицей и вылечу тебя. — Иннин сама не ожидала от себя этих слов, но она произнесла их, и её вдруг охватило невозможное облегчение, такое сильное, что из глаз чуть было не хлынули слёзы. — Да, да. Они говорят, что ничего не могут сделать, но я смогу.

Взгляд Хайнэ оставался всё таким же — мутноватым, но осмысленным, и совершенно лишённым каких-либо тёплых эмоций. Иннин даже почудилось в этом взгляде презрение.

— Ты что же, думаешь, что это отговорка? — дрожа, произнесла она. — Чтобы успокоить свою совесть?

Хайнэ, по-прежнему ничего не отвечая, зашевелился. Когда он переворачивался на бок, широкий рукав его халата задрался, и Иннин увидела, что всё его предплечье густо усыпано такими же пятнами, что и бёдра. Вздрогнув, она соскочила с кровати и бросилась к дверям.

Лишь в коридоре она упокоилась и побрела вперёд, как во сне.

Толкнув первые попавшиеся двери, Иннин зашла в какую-то залу, чтобы побыть в одиночестве, не видеть никого, и чтобы никто не смог увидеть её.

Она остановилась посреди комнаты, уставилась невидящим взглядом в пол.

«Как же моя мечта? — колотилось у неё в висках. — Мой путь? Испытания…»

На этот раз сдержаться не удалось — слёзы бессилия, отчаяния и обречённости хлынули по её щекам. Иннин подняла руки, чтобы вытереть их, и внезапно увидела сквозь пелену, застлавшую глаза, что-то яркое, сверкнувшее, словно пламя факела.

Она замерла в той позе, в которой была, точно обращённая на месте в камень.

Он. Рыжеволосый Хатори.

Как она только могла его не заметить.

Иннин попыталась было продумать варианты отступления — незаметно вытереть лицо, быстро развернуться и уйти, но в ней как будто вдруг что-то надломилось, и из глаз хлынул новый поток слёз.

Эта неспособность совладать с собственным телом вызывала в ней глубочайшую растерянность, и она замерла на месте, больше не пытаясь ничего сделать, только широко распахнув глаза, из которых продолжали литься слёзы, уже как будто сами по себе.

— Что ты на меня смотришь? — наконец, проговорила Иннин.

Из-за слёз, стоявших в глазах, она не видела лица мальчишки — только смутный силуэт и пламя, яркое пламя волос, но знала, что он стоит на месте и не отрывает от неё взгляда.

Смотрит, как она плачет.