Четвертый с Фринагара. Ад во мне. Дело вкуса. Пропавший Ромни. Охота за сокровищем. - Пратер Ричард Скотт - Страница 13

— Именно сейчас я чувствую в этом необходимость!

— Не надо так, Шелл!

— Но я не могу таскать тебя с собой всю ночь!

Она, казалось, обиделась, но сказала:

— Я только хотела… Только хотела быть рядом с тобой.

Я ответил ей уже более спокойным тоном:

— Ты просто не представляешь себе, в какую авантюру ввязываешься. Тот человек, которого я преследую, задал тягу только потому, что увидел меня в клубе живым! Он отлично знал, что те бандиты у Спартанского отеля собирались сделать со мной, и думал, что им это удалось… Сейчас я совсем не знаю, куда еду, но не могу спокойно действовать, чувствуя постоянную тревогу за тебя.

«Сандербэрд» свернул направо. Я немного сбавил скорость и последовал за ним. Потом сказал Элейн:

— Мне очень хочется, чтобы ты не бегала за мной. По крайней мере, до тех пор, пока все это не кончится. — Я немного помолчал. — И вообще, зачем ты впутываешься в это дело?

— Просто я хотела быть вместе с тобой, ты… обезьяна! — сердито ответила она.

Я промолчал, но мысленно схватился руками за голову. Видимо, она считает, что мне недостаточно тех бандитов, которые жаждут застрелить меня, проломить голову кастетом или утопить в заливе, вот и фокусничает! Впрочем, я, кажется, сам напросился.

В конце концов я достал сигареты, сунул одну в рот и протянул пачку Элейн.

— Будешь?

Она молча взяла сигарету.

На Фейерверк-авеню Наварро свернул на стоянку, расположенную возле маленького ночного клуба. Я убедился, что он действительно ставит машину, свернул за угол и остановился у обочины.

— Послушай, Элейн, — начал я, — не обижайся на меня, но в настоящее время я действительно не могу рассеивать свое внимание. Как раз сейчас человек, за которым я слежу, юркнул в ночной клуб, и я намерен последовать за ним.

— Шелл, возьми меня с собой! Ну, пожалуйста!

— Зачем? Сиди здесь и…

— Я не могу просто так сидеть и ждать, не зная, что происходит. К твоему сведению, я не из трусливых. Возможно, даже смогу тебе каким-то образом помочь. И не хочу, чтобы ты шел туда без меня…

— Ты выбрала чертовски удачное время для…

— Пожалуйста, Шелл! Прошу тебя!

Диспут затягивался, и вдруг меня пронзила неожиданная мысль, от которой мурашки побежали по коже: почему она старается быть все время подле меня? Почему лезет со мной в любое пекло? И как она могла оказаться там, рядом с машиной, из которой стреляли в меня?

Я спросил:

— Элейн, скажи мне откровенно: может быть, действительно имеется какая-нибудь веская причина, по которой ты все время следуешь за мной? Какая-нибудь причина, связанная со смертью твоего брата или с тем, чем он занимался?

Она посмотрела на меня своими милыми черными глазами, и я, увидев в них глубокую боль, подумал, что вообще не дождусь ответа. Но Элейн пересилила себя и, отвернувшись, чтобы я не заметил слез, тихо ответила:

— Нет…

Только одно слово, но голос ее прозвучал так тихо, сдавленно и печально, что я внезапно почувствовал отвращение к себе за свой вопрос.

Она сделала вид, что заинтересовалась чем-то на улице, а когда снова повернулась ко мне, я опять увидел спокойную и уравновешенную Элейн.

Это было выше моих сил.

— Ну что ж, пошли! — сказал я. — Говорят, что этот ночной клуб — любопытное местечко.

Мы вышли из машины, но прежде чем направиться в клуб, я открыл багажник и принялся копаться в нем.

— Что ты ищешь? — спросила Элейн.

А я искал коробку, в которой хранил три или четыре головных убора, темные очки, сигары, трубку и другую мелочь.

Выпрямившись и захлопнув багажник, я ответил:

— Главным образом хочу прикрыть свою седину. И заодно сделаться похожим на завсегдатая этого клуба.

С этими словами я нахлобучил на голову синий берет и сунул в рот длинный мундштук.

— Теперь ты похож на завсегдатая? — удивилась Элейн. — Что же это за место такое?

— Увидишь. Неплохо будет, если и ты, скажем, расчешешь волосы так, чтобы они свисали по обе стороны лица, как уши у спаниеля…

Она не стала возражать и занялась прической, а когда закончила, вид у нее был шикарный!

— Ну, теперь пошли! — сказал я, и мы направились в клуб. Перед самым входом я остановился и сказал:

— Все это против моих правил. Но иногда и я бываю бессилен. Так что обещай мне одну вещь.

— Ладно.

— Если все пойдет гладко, я об этом даже не заикнусь. Но если я скажу тебе: «Уходи», ты уйдешь немедленно и без пререканий.

— Хорошо!

— Если мы… э-э… разойдемся, я найду тебя в твоем новом отеле.

— Договорились!

Соглашение было достигнуто, я открыл двери, и мы вошли в клуб.

За дверью сырая мрачная лестница вела куда-то вниз. Такие заведения обычно называют «погребками».

Подобные погребки часто Именуются «аристократическими кафе»; здесь анемичные поэты бормочут анемичные стишки перед анемичной аудиторией, и под жуткую какофонию оркестра произносятся высокопарные речи. Здесь собираются художники, артисты и поэты, непризнанные никем и сами не признающие никого, кроме самих себя. Здесь сутенера невозможно отличить от графомана, а поэтессу — от проститутки. Короче говоря, местечко не из приятных.

Мы с Элейн спустились по бетонным ступенькам вниз. В полумраке я с трудом различил длинную стойку бара, находившуюся футах в сорока от нас.

Справа была небольшая комната, в которой стояли столики, накрытые скатертями в белую и черную клетку. За ними парочками и группами сидели люди. В пустые винные бутылки были воткнуты свечи. Прямо Перед нами, за ближним концом стойки, находился маленький коридорчик, ведущий в другую комнату, большую и темную, с рядами стульев перед небольшой сценой, залитой ярким светом прожекторов и софитов.

Наварро нигде не было видно.

— Здесь немного жутковато, правда? — спросила Элейн.

— Угу.

Было что-то неприятное и липкое в этом погребке, нечто, что вызывает брезгливость и отвращение…

И вдруг я увидел Джо. До сих пор он стоял в коридорчике так, что был вне поля моего зрения, но теперь, немного изменив место, я заметил его. Он разговаривал с широкоплечим, приземистым мужчиной с черными усами и короткой бородой.

Я вставил в свой мундштук сигарету, закурил ее и, убедившись, что берет полностью закрывает мои волосы, взял Элейн под руку. Мы пошли вдоль стены, делая вид, будто разглядываем рисунки, висевшие на ней. Я продолжал следить за Наварро, но Элейн внезапно дернула меня за руку.

— Как ты думаешь, что нарисовано на этой картине?

Я не очень-то большой знаток живописи, но мне показалось, что на картине нарисовано сваренное всмятку яйцо, столкнувшееся с зеленым осьминогом.

— Это собирательный образ. Он изображает все, что ты захочешь. Красота, видишь ли, должна определяться самим зрителем.

— Нет, серьезно… Мне кажется, что это солнце восходит над чем-то зеленым и липучим.

— Ты еще не понимаешь истинного искусства, моя дорогая. Это, несомненно, портрет яичницы, которая снесла курицу. Но только в четвертой проекции. А твои глаза не способны воспринимать эту проекцию.

Она улыбнулась.

— Понятно! Теперь я это тоже чувствую.

Неизвестно, в какие бы дебри искусства мы забрались, если б я не оглянулся и не заметил, что Наварро с бородачом направляются в нашу сторону. К счастью, они не обратили на нас внимания, прошли мимо, зашли за стойку и скрылись за ярко размалеванной дверью, в центре которой красовался огромный багровый глаз. Рядом с дверью находился еще один вход в зал со сценой. Оттуда я мог бы наблюдать за Наварро и другими интересующими меня субъектами, не опасаясь попасться им на глаза. Мне не хотелось совать нос в ту комнату, пока я не узнаю побольше, что это за погребок такой и чем здесь занимаются.

Мы прошли в зал, вручив билетерше три доллара, полагавшиеся за вход, заняли места в одном из задних рядов и, лишь изредка бросая взгляды на сцену, продолжали наблюдать за комнатой.