Легко приходят – легко уходят - Чейз Джеймс Хедли - Страница 4
- Предыдущая
- 4/34
- Следующая
И вот тогда, услышав приговор, я чуть не выдал Роя. И он понял это. Я повернулся, посмотрел на него. Рой сидел в страшном напряжении. Спина была неестественно прямой, лицо побелело. Он знал: укажи я сейчас на него, будет новый суд, а перед ним – новое следствие, два месяца, а потом меня могут избавить от каторги, и в Фарнворт пошлют его, Роя…
У Фарнворта была дурная слава. Лагерь служил предметом многочисленных газетных статей, его описывали как нечто близкое к концентрационным лагерям времен нацизма.
Я читал статьи и, подобно большинству людей, был потрясен прочитанным. Если газетчики говорили правду, то условия в Фарнворте были настолько же ужасные, насколько постыдные, унижающие человека.
Мысль о десяти годах, которые предстоит мне провести в Фарнворте, едва не разомкнула уста; но тут я вспомнил о множестве добрых дел и мелких услуг, которые мне оказывал Рой, когда мы еще учились в школе… И когда вместе работали. Я вспомнил его добродушные шутки и дружескую заботу, долгие разговоры, наши планы о том, как достать деньги… Я невольно улыбнулся. Возможно, усмешка у меня вышла и не очень удачной, но Рой вздохнул с облегчением.
На мою руку опустилась тяжелая ладонь одного из копов, карауливших меня во время суда.
– Идем! – выдохнул он.
Я посмотрел на Джейн, рыдающую в платок, потом еще раз на Роя, повернулся и начал спускаться вниз по лестнице – прочь из зала суда, прочь из свободного мира, в будущее, в котором для меня не было надежды. Зато я не предал Роя. Я не предатель! Эта мысль была единственной в воспаленном мозгу. Я цеплялся за нее, как за спасательный круг в бушующем море.
Ошибается тот, кто представляет Фарнворт каменной крепостью. Нет, это была довольно обычная гнусная тюрьма с метко стреляющими охранниками и свирепыми псами.
В конце каждого дня нас, 77 усталых немытых мужчин, загоняли, как скот, в барак пятидесяти футов в длину и десяти в ширину с одним маленьким зарешеченным окном и большой железной дверью. Каждый мужчина приковывался к цепи, проходящей через весь барак. Стоило одному двинуться, как цепь натягивалась и дергала остальных.
После дня, проведенного под палящим солнцем, малейшее раздражение становилось невыносимым. Когда кто-то дергался во сне, его сосед бросался на него с кулаками, и в душном бараке завязывалась борьба.
Ночью охранники не заглядывали в барак. Их не беспокоили драки, поножовщина; если каторжник погибал, это значило, что у них становилось меньше забот на одного человека.
Охранников было двенадцать. Ночью они все отдыхали, за исключением одного человека. Этот человек по имени Байфлит отвечал за собак. В нем было нечто такое дикое, такое первобытное, что его боялись даже четвероногие.
Никто, кроме Байфлита, не решался выйти на улицу до половины пятого утра. Только тогда, когда этот сукин сын загонял своих волкодавов в клетку, охрана приступала к обязанностям. Ночь за ночью я лежал без сна на своих нарах и слушал рычание собак, бегающих вокруг барака. Я понимал: если хочешь бежать из этого ада, нужно справиться с собаками. С первой же минуты, как я попал в тюрьму, я думал о побеге. Если бы не собаки, я сбежал бы в первую же ночь. Ни замок, ни цепи на моей лодыжке, ни замок на двери, ни риск быть убитым охраной – ничего бы меня не остановило. Еще на пересылке мне удалось отломить кусок проволоки от железного матраса. Это была мучительная работа, руки мои кровоточили, но зато теперь с помощью этой железки я мог справиться с любым фарнвортским замком.
Мысль о том, что я давно мог бы сбежать из этого вонючего дома, не будь собак, доводила меня до бешенства. Нужно было придумать способ, как отделаться от «братьев меньших». В первый же день я пришел к выводу, что бежать днем нет никакой возможности. Каждое утро мы отправлялись в поле в сопровождении шести охранников на лошадях. У охранников имелись автоматы. Дорога здесь была такая же гладкая, как и ладонь моей руки. Вдали манила река, но я не смог бы сделать и трех шагов к ней – меня уложил бы выстрел одного из охранников. Конвоиры скакали на лошадях.
Нет, если бежать, то только ночью.
Весь день я надрывался в поле, а потом полночи, лежа в вонючем бараке, ворочал мозгами в поисках выхода. Ничего путного мне в голову не приходило. Каждое утро, когда нас выстраивали на перекличку, я проходил мимо собачьего загона. В стальной клетке сидело десять животных: немецкие овчарки и волкодавы. Откормленные, свирепые, сильные. Они разорвали бы беглеца в клочья. Я едва не сошел с ума, пытаясь решить эту проблему.
Так прошел почти месяц. Однажды меня послали работать на кухню. Эту работу заключенные считали настоящей каторгой. Дело в том, что еда, которую готовили для нас, была совершенно несъедобной. Дежурным блюдом был картофельный суп, в котором плавали ошметки полусгнившего мяса. На кухне стояла такая вонь, что желудок тут же выворачивало наизнанку. Чтобы заглушить гнилой привкус мяса, повар использовал огромное количество перца, и именно этот перец натолкнул меня на мысль, как мне справиться с собаками. В течение трех дней я приносил с кухни полные карманы этого перца и прятал его в мешочке на нарах.
Итак, я знал, как открыть замки в тюрьме, и у меня было достаточно перца, чтобы сбить собак со следа, когда я побегу к реке. След они не возьмут, но ведь меня могут засечь гораздо раньше, увидят – и бросятся; тогда и перец не поможет…
Последующие четыре ночи я сосредоточил все свое внимание на звуках, доносившихся извне. Я должен был знать все о Байфлите. В семь часов вечера, когда еще было светло, он принимал дежурство от охранников. Заключенные загонялись в барак, один из охранников под наблюдением Байфлита шел к клетке и выпускал собак. Байфлит спокойно ложился спать: его работу выполняли десять свирепых тварей. Без четверти четыре утра он шел на кухню за двумя корзинами обрезков гнилого мяса для собак. Он тащил эти корзины в стальной загон, а овчарки бежали следом. Рычание, шум, взвизгивания… Я догадывался, что Байфлит стоит у клетки и следит, чтобы мясо досталось всем поровну. В полпятого он запирал клетку и двумя пронзительными свистками будил лагерь.
Этот распорядок никогда не нарушался. Я решил, что бежать можно только тогда, когда собаки начнут есть. У меня было совсем немного времени, чтобы достичь реки: предстояло пробежать милю по совершенно голой и плоской местности. Я был в хорошей форме, умел быстро бегать и мог достичь реки за шесть минут. Но это должен быть бег спринтера. Потом я спрячусь. Буду передвигаться только ночью. Доберусь до железнодорожной станции – она в двадцати милях от Фарнворта. Я намеревался вскочить на поезд, который довезет меня до Окленда, ближайшего большого города, где я мог свободно затеряться.
Меня беспокоило еще одно. Чтобы справиться с замком на лодыжке, мне нужно не более минуты, но открыть замок на двери я так быстро не смогу. Если кто-нибудь из заключенных завопит, поднимет тревогу, Байфлит услышит, и тогда я пропал. И все же мой побег состоится – несмотря ни на какие обстоятельства!
Среди каторжан был один громила, который внушал всем особый страх. Звали его Джо Бойд. Ростом не более пяти футов, но раза в два толще нормального мужчины. На его лице как будто черти боб молотили: оно было все в шрамах и ссадинах. Расплющенный нос казался вбитым в лицо, из кустистых бровей мигали маленькие глаза. Он был похож на орангутанга и вел себя соответственно. Спал Бойд как раз подо мной. Если б я смог убедить его бежать со мной, никто в бараке не посмел бы поднять тревогу. Но вдруг Бойд выдаст меня? Я ничего о нем не знаю. Держался Бойд замкнуто, и если к нему кто-то подходил достаточно близко, внезапно бил человека огромным кулаком прямо в лицо. Его ненавидели не только заключенные, но и охрана.
Полночи я размышлял над этой проблемой. Наконец часа в два решился разбудить громилу и посвятить в свой план побега. Я освободил лодыжку от замка и откинул одеяло.
– Бойд!
Мой голос был тихим, скованным. Бойд перестал храпеть. Он проснулся сразу, в одно мгновение – как просыпаются животные, и я представил себе, как он лежит в темноте и ловит звуки.
- Предыдущая
- 4/34
- Следующая
