Джон Баррингтон Каулз - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 3
- Предыдущая
- 3/6
- Следующая
- Ну что ты, Джек, - рассмеялась она. - Я всего лишь предлагаю мистеру Армитейжу поразмыслить над моей идеей на досуге.
Тут они принялись вспоминать о днях, проведенных в абердинской глуши, а я смог наконец рассмотреть миссис Мертон, которая во время нашей краткой беседы не проронила ни слова. Старушка была престранная. Прежде всего, в ней поражала совершенная блеклость, полное отсутствие иных тонов: абсолютно седые волосы, бледное лицо, бескровные губы. Даже глаза голубели слабо, не в силах оживить общей мертвенной бледности, которой вполне подстать было и серое шелковое платье. На лице ее отпечаталось какое-то особое выражение, но определить его я пока затруднялся.
Она сидела с работой, плела какие-то старомодные кружева, и от движения рук ее платье шуршало сухо и печально, точно листья в осеннем саду. От нее веяло чем-то скорбным, гнетущим. Придвинувшись вместе со стулом поближе, я спросил, нравится ли ей в Эдинбурге, и как долго она здесь прожила.
Поняв, что я обращаюсь к ней, старушка вздрогнула и взглянула на меня с испугом. Я вдруг понял, что за выражение не сходило с ее лица, какое чувство постоянно владело ею - страх. Жуткий, всепоглощающий страх. Он отпечатался на лице старушки явственно - я мог бы поклясться, что когда-то она испугалась так сильно, что не знала с тех пор иных, кроме страха, чувств.
- Да, мне тут нравится, - ответила она тихо и робко. - Мы пробыли долго, то есть не очень долго... Мы вообще постоянно ездим, - неуверенно добавила она, словно боясь выдать какую-то тайну.
- Вы ведь, насколько я понимаю, родом из Шотландии? - спросил я.
- Нет, то есть - не вполне. У нас вообще нет родины. Мы, знаете ли, космополиты. - Она оглянулась на стоявшую у окна мисс Норткот, но влюбленные были поглощены друг другом. И тут старушка неожиданно наклонилась ко мне и чрезвычайно серьезно шепнула:
- Пожалуйста, не говорите со мной больше. Она этого не любит. Я еще поплачусь за наш разговор. Пожалуйста... Я хотел было выяснить причину столь непонятной просьбы, но увидев, что я снова собираюсь к ней обратиться, старушка поднялась и неспешно вышла из комнаты. Разговор за моей спиной тут же оборвался, и я почувствовал на себе пронзительный взгляд серых глаз.
- Простите тетушку, мистер Армитейж, - произнесла мисс Норткот. - Она у меня со странностями и к тому же быстро утомляется. Взгляните лучше на мой альбом.
И мы принялись рассматривать фотографии. Ни мать, ни отца мисс Норткот не отличала та особая печать, которая лежала на челе их дочери. Зато мое внимание привлек один старый дагерротип - лицо весьма красивого мужчины лет сорока. Чисто выбритый, тяжелый, властный подбородок, резко очерченные упрямые губы... Безупречную внешность портили лишь чересчур глубоко посаженные глаза и по-змеиному уплощенный лоб. Я, не удержавшись, воскликнул:
- Вот ваш истинный предок, мисс Норткот.
- Вы полагаете? - Она вздернула брови. - Боюсь, это сомнительный комплимент. Дядю Энтони в нашей семье ни в грош не ставили.
- Неужели? Что ж, простите великодушно.
- Извиняться тут вовсе не за что. Я-то уверена, что все мои родственнички, вместе взятые, и мизинца его не стоят. Он был офицером в Сорок первом полку и погиб на Персидской войне. Так что умер он, во всяком случае, вполне достойно.
- Вот о какой смерти можно мечтать! - сверкнул глазами Каулз. - Жаль, что я выбрал никому не нужные градусники и клизмы и не пошеШно стопам отца. Лучшая смерть - в бою.
- Бог с тобой, Джек, тебе еще очень далеко до смерти, - сказала она, нежно взяв его за руку.
Я положительно не мог в ней разобраться. Смесь мужской решительности и женской слабости да еще нечто совершенно свое, особое, какая-то загадка... Потому я и затруднился ответить, когда Каулз по дороге домой задал вполне естественный вопрос:
- Ну, что ты о ней думаешь?
- Что она удивительно красива, - ответил я уклончиво.
- Разумеется! - вспылил мой друг. - Но это ты знал и прежде.
- Кроме того, она очень умна, - продолжил я.
Баррингтон Каулз промолчал, а потом внезапно спросил:
- А она не жестока? Тебе не показалось, что ее радует чужая боль?
- Ну, знаешь, об этом мне пока трудно судить.
Мы снова замолчали.
- Старая дура... - пробормотал вдруг Каулз. - Совсем из ума выжила.
- Ты о ком? - спросил я.
- О тетке, конечно, о миссис Мертон или как там ее...
Я понял, что моя бесцветная бедняжка обращалась со своей просьбой и к нему, но о предмете разговора Каулз не обмолвился ни словом.
В тот вечер мой друг ушел спать прежде меня, а я долго еще сидел у камина, перебирая все увиденное и услышанное. Я чувствовал, что в девушке есть какая-то тайна, какое-то темное начало, ускользающее, непостижимое. Вспомнилась встреча Прескотта с невестой накануне свадьбы и трагическая развязка. В моих ушах зазвучал пьяный вопль бедняги Ривза: "Отчего она не призналась раньше?" И остальное, что он рассказывал, вспомнилось тоже. А потом всплыл боязливый шепот миссис Мертон, бормотанье Каулза и - наконец плетка над съежившейся, визжащей собачонкой.
В целом, все это складывалось в весьма неприятную картину, но в то же время обвинить девушку было не в чем. И по меньшей мере, бесполезно предостерегать друга, если толком не знаешь, от чего. Он с негодованием отвергнет любое обвинение в адрес невесты. Что же делать? Как разобраться в ее характере, как узнать о ее родне? В Эдинбурге они чужаки, прежде их тут никто не знал. Девушка - сирота, откуда приехала, неизвестно. И вдруг меня осенило. Среди отцовских друзей был некий полковник Джойс, который довольно долго прослужил в Индии, в штабе. Он наверняка знает офицеров, служивших там после Восстания. И я, придвинув лампу, незамедлительно принялся за письмо к полковнику. Внешность капитана Норткота я описал очень подробно - насколько позволил несовершенный дагерротип - и добавил, что служил он в Сорок первом полку и пал на Персидской войне. Об этом человеке меня интересовало все, совершенно все. Надписав конверт, я в тот же вечер отослал письмо и улегся спать с сознанием выполненного долга. Впрочем, события эти так меня растревожили, что я долго еще ворочался без сна.
Часть II
Ответ из Лестера, где проживал по выходе на пенсию полковник Джойс, пришел спустя два дня. Вот это письмо, передо мной, и я привожу его дословно.
"Дорогой Боб. Помню его прекрасно! Мы встречались в Калькутте и позже в Хайдерабаде. Занятный был человек, держался особняком, но солдат хороший отличился при Собраоне и, если мне не изменяет память, даже был ранен. В полку его не любили, считали чересчур хладнокровным, безжалостным, жестоким. Ходили слухи, будто он слуга дьявола или кто-то в этом роде, что у него дурной глаз и прочая, и прочая. Были у него, помнится, прелюбопытные идеи о силе человеческой воли, о воздействии мысли на материальные предметы.
Как твои успехи на поприще медицины? Не забывай, мой мальчик, что сын твоего отца может располагать мною всецело, буду рад служить тебе и впредь.
С неизменной любовью Эдвард Джойс.
Р.S. Кстати, Норткот вовсе не пал в бою. Уже после подписания мирного договора этот безумец пытался украсть огонь из храма солнцепоклонников и погиб при не вполне ясных обстоятельствах."
Я перечел это послание несколько раз, сначала - удовлетворенно, потом разочарованно. Информация интересная, но я ждал чего-то совсем иного. Норткота считали эксцентричным человеком, слугой дьявола, боялись его сглаза. Что ж, взгляд племянницы - холодный, стальной, недобро мерцающий вполне может навлечь любую беду, любое зло. Но мои ощущения ничего не доказывают. А нет ли в следующей фразе более глубокого смысла? "...идеи о силе человеческой воли, о воздействии мысли на материальные предметы". Когда-то и я читал подобный трактат об особых способностях некоторых людей, о воздействии на расстоянии. В ту пору, однако, я счел это попросту шарлатанством. Быть может, мисс Норткот тоже наделена выдающимися способностями такого рода? Эта идея укоренилась во мне крепко, а вскоре я получил явное подтверждение своей правоты.
- Предыдущая
- 3/6
- Следующая
