Падение Света (ЛП) - Эриксон Стивен - Страница 51

Да, вот бы еще сообразить, на что именно. Скорее ночь пройдет, и очень хорошо».

* * *

— Это было ужасно, — сказал мужчина. — Я… я не могу выгнать это из черепушки, ясно? — Он склонился на краю койки, спрятал лицо в ладонях.

Ренарр всмотрелась в него и перешла к сундуку. — У меня есть немного вина. — Она открыла крышку и нагнулась внутрь.

— От него голова болит, — пробурчал солдат через ладони.

— Тогда скидывай одежду и забудем на время обо всем мире.

— Нет.

— Солдат, чего же ты хочешь?

Он отнял руки от лица, но не пожелал встретить ее взгляд. — У костра, среди товарищей, с которыми сражался — за которых сражался! — ну, кажется, ты можешь говорить обо всем. Но это не так.

Ренарр налила вина себе, опустила крышку и уселась на сундук. — Даже слова не свободны.

— Знаю. Я заплачу тебе за… время. Приемлемо?

Она обдумала предложение. — Я тебе не мать, — сказала она. — Не жена. Говоря о бегстве от мира, я имела в виду и себя тоже. Но, подозреваю, эта сторона сделки редко приходит вам на ум. Да? Вы платите за свою нужду, не за нужды шлюх. — Она махнула рукой, когда он начал вставать. — Не надо уходить. За деньги ты сможешь купить почти что угодно. Вот я о чем говорила. Но предупреждаю: у меня нет особой мудрости, нет ценного совета. Я не смогу осветить твой путь, солдат.

— Так что ты можешь?

— Могу выслушать. За деньги. Говорю же, плати и ублажай нужду.

Он метнул ей взгляд, и она увидела в нем юнца, до ужаса несвободного в теле мужчины, в солдатских доспехах. — Ты что, холодная?

— Да, — ответила она. — Полагаю, я такая.

— Может, этого мне и надо, — бросил он, глядя в пол шатра, беспокойно комкая руки. — Сурового осуждения. Праведной кары.

Она отхлебнула вина. Уже не в первый раз за сегодня. — Возвышенные слова. Для солдата.

— Было три мальчишки на стоянке. Юные, едва мне по пояс. Нас было три взвода. Четвертый, Седьмой, Второй. Ну, когда мы закончили с матерью, кое-кто из мужиков… занялись и мальчишками. Эти мальцы… не я резал им глотки, когда всё кончилось, но я хотел. Это было милосердием после всего. — Теперь он дрожал, всем телом, заставляя трястись койку. Слова полились ручьем и видно было по глазам: пути назад нет. — Я не трогал их, тех мальцов. Я никогда не стал бы так… Но… Но теперь они всегда со мной. Один взгляд на лица, когда мы… когда мы делали это с матерью… А потом шок, когда мы схватили их тоже. Тупые лица, как куклы…

Он зарыдал.

Ренарр сидела на сундуке сконфуженная. Солдат желает утешений? Или действительно ищет кары? Ясно, они свершили преступления. Урусандер их повесил бы. Да, вполне возможно, все три взвода болтались бы на веревках. Приемный ее отец знаменит праведным гневом. — Ты доложил капитану? — поинтересовалась она.

Прямой равнодушный тон вопроса разом избавил мужчину от печали. Она словно ударила его по лицу. Утирая слезы, он выпрямился и засверкал глазами: — Это шутка? Сука и послала нас на стоянку! Она могла слышать вопли с соседней поляны, на которой прохлаждалась! О, знаешь, что она делала, когда мы мучили ту семью?

— Не надо, — бросила Ренарр, не давая солдату выложить всё. Она уже догадывалась, как зовут ту женщину-капитана. — И, — продолжила она, — Хунн Раал, строго говоря, не был следующим в инстанции? Верно? Да, он тоже капитан, выше их лишь сам Урусандер.

Мужчина резко вскочил и начал шагать по шатру. — Ты не можешь знать, — сказал он. — Прячешься здесь. Откуда тебе?

Ощутив холодок, она постаралась успокоить руку с кубком и выпила еще. — Ты знаешь, кто я такая. Искал меня, думая… о чем? Что я донесу Урусандеру? Вбил себе в голову — почему, не имею понятия — что мы еще близки. Как ты пришел к такому выводу? О, он послал ее в лагерь к шлюхам потому, что ей было скучно, милой девочке. Не так ли поступают все отцы?

Он прекратил ходить и сел, отворачиваясь. — Тогда сверши суд сама, Ренарр. Своей рукой! Сердце жаждет прекратить бешеный ритм! Ребра сомкнулись вокруг — я едва дышу. Клянусь, те изнасилованные дети — они нашли меня! Преследуют дни и ночи. Не на это я подписывался, поняла? Не так клялся служить государству!

— Похоже, самой суровой карой для тебя, солдат, будет оставаться в живых. Под гнетом вины до конца лет. Бежишь от душ затраханных мальчишек, да? Хотя даже не полакомился? Ах, как печально.

Он сверкнул глазами, лицо омрачалось. — Я не плачу за презрение.

— О, извини. Я пыталась выражаться ясно. Как ясно то, что ты насиловал мать. Дух ее бродит где-то еще. Но бедные мальчишки, на которых ты смотрел! Словно оводы, ползут под кожей, прогрызают путь к сердцу. Да, они тоже следили за тобой, хотя бы в начале, когда ты трахал скулящую мамашу.

Он вскочил, хватаясь за пояс. — За такое не заплачу ничего.

— А я, — взвилась она, — не стану тропой труса. Ты знаешь дорогу в крепость, солдат. Уверена, Урусандер как раз там. И да, он примет любого солдата своего легиона.

— Мои соратники…

— О да, они. Что ж, они узнают, когда будут обвинены. Вижу, почему ты решил, что идти ко мне будет лучше. В таком случае будете обвинены вы все, и получите одно наказание. Ты встанешь с братьями и сестрами, и никто не усомнится в твоей верности. — Ренарр допила вино.

— Это не трусость, — сказал молодой солдат.

— Нет? Вся твоя история — один акт трусости, с того момента как вы въехали в лес, охотясь на отрицателей. Резня женщин и детей? Поджоги домов? Целые роты, такие смелые, ведь вы превосходите числом любого противника, мечами рубите хлипкие копья и прочие палки. Ваши доспехи против шкур. Ваши железные шлемы против черепов, таких хрупких.

Он вытащил тонкий нож.

Она встретила его взор без страха, понимая, что принесла ей ночь. — Да будет так, — молвила она спокойно. — Отдай же мне мгновение смелости.

Диким замахом — глаза вдруг сверкнули торжеством — солдат перерезал себе глотку. Кровь хлынула, брызжа из яремной вены.

Он повалился, она отпрыгнула.

«Сделал из шатра шлюхи храм, из меня жрицу. Или, по меньшей мере, кого-то, кто предстанет перед богом за него — как и ожидается от жриц. Исповедал грехи…» Но тело на полу у кровати, такое неподвижное, хотя мигом ранее бурлило жизнью — она не могла отвести глаз от него…

«Разные пути ухода. Самый худший — и самый конечный. Видите, ублюдок ушел, но оставил тело позади. Почему эта мысль заставляет смеяться? Гости оставляют неразбериху, верно? А хозяйке приходится убирать за ними.

Я не жрица. Здесь не храм. Но исповеди льются ночь за ночью — хотя не такие жуткие. Это назревало. Нужно было предвидеть. Дураки с кровью на руках и чувством вины в душах. Верховная жрица Высокого Дома Света ими не интересуется, увы. А матери слишком далеко.

Теперь вижу, это вопрос веры. Веры и многих вер, подлинных и других, выдуманных».

Она вспомнила последствия битвы с Хранителями, все те стоны умирающих солдат, и как шлюхи и воры рыскали между ними. Очень многие звали матерей детскими голосами. Бог или богиня были слишком далеки, не сопровождали их в смертном путешествии. Они оказались оставлены и отпали от веры. Что же осталось, если не чистейшая и сладчайшая из вер? «Мама! Прошу! Помоги! Поддержи!»

Ренарр видела всё это, была там, среди трупов и смрада. Но не могла вспомнить свою мать. Слишком смутная, слишком бесформенная, призрачная фигура, чем не богиня?

«Значит, и эта вера ложна. Не мне взывать к ней, ни сейчас ни позже. И даже в самом конце, думаю».

Но те солдаты были вдалеке от матерей, да и жены или мужья были у немногих. Их подвела верховная жрица и до странности зловещий храм, ею воздвигаемый, и ее бог, столь светлый, что ослепляет любого. Подвела и вера, будто мать всегда рядом, лишь заплачь и побеги, руки широко раскрыты, чтобы обнять заблудшего ребенка. Вера подводит и подводит. Что же остается?

«Шлюха, разумеется. Смущенный и смущающий идол. Жрица и мать, любовница и богиня, вера сведена к самой низкой из нужд, самой адской из сил, самой простой игре в войну. Удивляться ли, как мало можно купить за деньги?»