Девятнадцать стражей (сборник) - Пратчетт Терри Дэвид Джон - Страница 69

– Видишь, палач, они, как я и полагал, ворвались в мою комнату, а теперь хотят меня загрести. Без причины. Разве это не один из сюжетов нашего разговора о законе, палач?

– Ты нам угрожал…

– Я? Нисколько. Впрочем, скажу тебе, палач, кое-что важное: я отказался от мести… Это жертва, которую я принес в храме в благодарность за благословение нового рождения. Я прощаю тебя, палач.

– Зачем… зачем все это… – прошептал ван Дорн. Полицейские тоже остановились. Похоже, консультировались с центром.

– Для развлечения, палач. И чтобы поговорить… – Абиш улыбнулся, а потом принялся надевать маску. – Может, мы когда-нибудь вернемся к этому разговору…

– Нет! – Голос Сансаны был резок и решителен. Звучал грозно. Ван Дорн повернулся к ней. Девушка стояла ровно, а на лице ее была гримаса гнева, страха и уверенности. В руке Сансана держала вытянутый овальный предмет.

– Остановите ее! – Спокойствие мигом покинуло Абиша. – Молю!

Ван Дорн прыгнул к девушке. Не успел.

Грохнул выстрел, тело Вдовца дернулось, пятно крови появилось на его груди. Он стоял мгновение, держа в одной руке маску, а второй все еще пытаясь заслонить лицо.

– Зачем, самка? – прохрипел. – Зачем ты меня стерла?..

– Мы тебе не доверяем, Самуэль Абиш, – сказала она спокойно, хотя в голосе ее еще пульсировала замирающая эмоция. – А кроме того, это возбуждает.

А потом все происходило молниеносно. Сансана использовала специальное оружие – она не только застрелила Абиша, она стерла и его процессор личности. Для Вдовца это означало смерть. Она убила безоружного человека – приговор мог быть лишь один. Она не хотела видеться с ван Дорном, не отвечала на письма.

Дело об убийстве, в котором оказался замешан палач, вызвало немалый шум. Чтобы решить его окончательно, совет Ордена назначил на казнь Дамьена ван Дорна. Он не стал уклоняться, хоть и мог.

Не понимал поступка Сансаны, его задевало ее молчание, пугала перспектива смерти – он ведь ее любил. И желал дать ей лучшее, что мог предложить. Смерть.

Женщина, которую он любил, стояла на коленях, приложив щеку к черной плахе. Глаза ее были открыты, она улыбалась.

Когда он поднял меч, когда ощутил движение идеально сбалансированного клинка, в голове его загудели вопросы, которые она когда-то задавала: «Что чувствует твоя жертва, Дамьен?», «Обезглавить кого-то близкого – разве это не возбуждает?», «А казнить того, кто хотел тебя, Дамьен?». Дамьен… Дамьен. Дамьен!

– Я люблю тебя, палач. Вернусь к тебе, – быстро сказала девушка, а он задрожал.

Меч опустился – голова Сансаны покатилась по помосту. И Дамьен ван Дорн понял вдруг, что сегодня вечером к нему подойдет правительственный программист Ольгерд REM. И тайно сообщит, что на Ковчег скоро прибудут представители одного из тофорийских Домов, чтобы забрать тело своей сестры…

Сколько всего он не знал – убила ли она, чтобы его защитить; являлась ли посланницей Дома и должна была контролировать действия Абиша; или просто искала сильных впечатлений? В одном он был уверен – начинаются три года самого долгого ожидания в его жизни.

Голова Сансаны замерла, глаза ее были закрыты, что согласно палачам из Тараската означало грядущее счастье.

Когда я писал этот рассказ, я и понятия не имел, во что дальше превратится «Солярный Доминион». Мне нравилась эта живая картинка: палач, вышагивающий с мечом и отсекающий головы негодяям, – в суперсовременном, технологическом будущем. На этой идее я выстроил текст, который сценографически отсылал к предыдущему рассказу «Lotniarz». Я запланировал обширную вселенную в стиле космооперы, с ракетами и подпространством, чужими разумными видами и колонизацией планет, разнообразными культурами и религиями, но обогащенный элементами киберпанка, биотехнологиями и генетическими манипуляциями, – то есть всем тем, что сегодня модно называют «постгуманизмом». Рассказ «Я вернусь к тебе, палач» вышел в свет в журнале «Феникс» в 1994 году, был номинирован на премию имени Януша Зайделя, а потом дал название моему сольному сборнику рассказов. Самый важный текст всего цикла, «Цвета штандартов», я начал писать как раз тогда – сначала как повесть, но текст неожиданно разросся, расцвеченный сценографическим и политическим фоном. Конспект и фрагмент текста я показал Мирославу Ковальскому, шефу «SuperNowa», важнейшему в тот момент книжному издательству, которое выпускало польскую фантастику. Мирек заказал целый роман, за что я до сих пор ему многим обязан. Книга вышла в 1996 году и получила премию Зайделя – а ее продолжение, «Пойманный в свете», в 1999 году было на эту премию номинировано. После нескольких лет дилогию переиздала «Fabryka Sl/о`w», добавив третий том, «Gl/owobо`jcy», в который вошли все рассказы из серии и книга-игра «Резчики перстней»…

Жара стояла немилосердная. Солнце взобралось уже почти в самый-пресамый зенит и рушилось оттуда на ссохшийся мир водопадами свирепого зноя.

Солнце… Язык попросту не поворачивался назвать иначе мутно-желтый клубок, беснующийся там, в безоблачном пыльном небе. Язык не поворачивался и в прямом смысле (официальное названьице у здешнего светила не из удобопроизносимых), и в переносном: очень уж тут все казалось каким-то своим. Недобрым тут все казалось, неуютным, диким, но вот – своим. Домашним. Земным. Мало, что ли, даже по сию пору сохранилось на препарированной технологическими революциями Земле по-первобытному диких и неуютных закоулков? Да полней полного!

А если все же вымучивать язык, именуя местное светило Дзеттой Катафрактария, то как тогда назвать эту вот истрескавшуюся от жары глину, встопорщенную колкой выгоревшей травой? Почвенное покрытие планеты Терра-бис? Маразм собачий! Нетушки, солнце и земля – они и есть всего-навсего земля и солнце. И плевать, что астрономические объекты с этими именами бредут сейчас по своим тропам-орбитам где-то в миллиардах миллиардов километров от этого истязаемого засухой мира. Плевать. Слюной. С высокой высоты. Хотя бы с вот этой плосковатой вершины каменистого полухолма-полуутеса – уж больно место удобное подвернулось.

Упомянутая вершина действительно была очень удобна – естественно, не как позиция для плевкометания, а как наблюдательный пункт. Этакая плешь, окруженная нечесаным венчиком полузасохших кустов – достаточно прозрачных, чтобы не застить обзор биноскопу, и достаточно густых, чтобы надежно укрывать наблюдателя от жителей Стойбища. Единственное неудобство заключалось в том, что кусты были низковаты, поэтому Матвей не мог себе позволить приподняться даже на четвереньки. Конечно, везде написано, будто уродцы не отличаются особой дальнозоркостью; и холм, похоже, совершенно не интересует их (их, похоже, вообще ничто не интересует, кроме жратвы, драк и заботы о продолжении ихнего уродского рода) … Но береженого, говорят, сам Бог бережет.

Интересно, кто первым додумался назвать Стойбище Стойбищем? Ни в одном из читанных Матвеем уродцеведческих произведений не было сказано кто, но во всех утверждалось, что неведомый называтель – дурак. На языке сочинителей заумных статеек дурак называется дилетантом. Несмотря на свое успешное разбирательство с пресловутыми «всадниками» Байсана, Матвей считал себя тоже дилетантом в этнографии (он, Матвей, вообще слыл исключительно скромным и честным жуликом). Но даже ему было известно, что стойбище – это всякие там разборно-переносные яранги, чумы и прочие вигвамы, хозяева которых терпеть не могут подолгу задерживаться на одном месте.

Самые приятные и симпатичные из первобытных – кочевники. К сожалению, грязные ублюдочные уродцы таковыми не являются. Впрочем, кабы не их вздорная усидчивость, изолинит Терры-бис был бы общедоступен. А Матвея такой расклад категорически не устраивал. Его устраивал расклад, при котором вожделенная руда была бы доступна исключительно для Матвея Молчанова, и больше ни для кого. Что ж, как сказано в писании, толците и отверзется. А толцить можно по-разному. Например, дни напролет вжимаясь брюхом в вершину холма, а потной разгоряченной рожей – в наличник биноскопа.