A Choriambic Progression (СИ) - "Mairead Triste and Aristide" - Страница 55

Кроме того, как я уже упоминал в прошлых письмах, я не скрываю, что решение Гарри жить вместе с тобой было для меня большим разочарованием, хотя я и заставил себя с уважением отнестись к требованию мальчика не вмешиваться в его личную жизнь. Главные причины, побудившие меня написать это письмо, изложены выше, однако я не могу не упомянуть, что буду рад, если у вас обоих наконец появится возможность задуматься о благоразумности (или о неблагоразумности) ваших отношений.

Учитывая все эти обстоятельства, я уверен, что ты согласишься со мной и признаешь, что Гарри лучшее всего будет вернуться, наконец, в Хогварц. Я рассчитываю на твою помощь и на твой авторитет — объясни Гарри, что этот шаг продиктован необходимостью и предпринимается исключительно в его интересах. Он должен вернуться, Северус — ради всех нас и нашего дела. Ты, конечно, не можешь этого не понимать.

Что касается сомнений, которыми ты со мной поделился в последних письмах — можешь быть уверен, что несмотря на столь резкое раскрытие тайны Гарри, я вполне готов защитить мальчика от любого, кто попытается оказать на него нежелательное влияние, и что я буду бдительно охранять его здоровье и благополучие. И разумеется, ему будут созданы все условия для изучения и совершенствования новых способностей под руководством квалифицированных наставников. Я не особенно надеюсь, что Гарри сможет быстро достигнуть взаимопонимания с новым для него человеком, поэтому ввел в курс дела всех, кто сейчас находится в школе (персонал и членов Ордена), объяснил, чего я от них жду, и все будут стараться создать Гарри все условия для развития.

И в заключение я с глубоким сожалением и неохотой должен коснуться еще одной темы. Я в любом случае намеревался написать тебе сегодня и сообщить, что как ни тяжело мне принимать такое решение, у меня нет другого выбора, и я должен временно назначить на должность профессора Зелий человека, который будет выполнять твои обязанности, пока ты не сможешь вернуться в школу. Надеюсь, ты понимаешь, что я не поступил бы так, если бы оставалась другая возможность, и хочу заверить, что сделал (и буду делать) все возможное, чтобы помочь тебе, но через несколько недель начинается новый учебный год, я не могу больше тянуть с новым назначением и надеюсь, что ты меня поймешь.

Пожалуйста, безо всякого стеснения пиши мне, если окажется, что я могу что-то для тебя сделать — я буду рад хоть чем-то облегчить тебе твое вынужденное изгнание. Я продолжаю надеяться, что оно не затянется надолго. А пока прошу тебя постараться извлечь все преимущества из одиночества — и, Северус, ты должен думать о том, сколько дорог откроется перед тобой после исцеления, а не жить прошлым.

Искренне твой,

Альбус.

Гарри медленно свернул пергамент — руки делали это сами по себе, а сам же он безмолвно стонал над тем, что прочитал. Он взглянул на Снейпа, но тот так и сидел, уставившись в стену.

— Извини, — тихо сказал Гарри. — Я… он не может заставить меня уйти.

Снейп фыркнул.

— Не говори глупостей — конечно, ты должен идти.

Некоторое время Гарри смотрел в пол, потом поднял голову. Он вздохнул и попытался проглотить комок в горле.

— Ты хочешь, чтобы я ушел?

Теперь Снейп повернул голову, но глаза его оставались в тени, и по ним ничего нельзя было прочитать.

— Это не имеет никакого значения.

Гарри моргнул и сжал в руке свиток.

— Только не для меня.

Снейп не ответил, просто молча смотрел на него.

Гарри не мог долго выдерживать этот взгляд. Он снова уставился в пол, и тут понял, что запуганная, загнанная в угол часть его сознания все это время продолжала активную деятельность и теперь заставила его вспомнить о том, что случилось на поляне. Вспомнить об искушении, которое он преодолел. Сейчас искушение стало еще сильнее.

Он смотрел на свиток, который сжимал в кулаке, а видел совсем другое — не пергамент, а сердце, горячее и пульсирующее, только что вырванное из живого человеческого тела. Сейчас он все вспомнил. Не так хорошо, как кровь, въевшуюся в линии руки, но все же вспомнил. Но ужас, который всколыхнулся при этом воспоминании, казался каким-то отстраненным, бледным и несущественным по сравнению с той горечью, которую он испытывал от того, что мог бы быть никогда больше на такое не способен, что у него не было бы даже такого шанса.

Он поднял взгляд, решив не выдавать ни своих тайн, ни своих слез, и посмотрел Снейпу в глаза.

— Прости. Мне очень жаль.

И это было почти правдой.

* * *

Ночью ледяной ветер свободно гулял по Астрономической башне, стонал в холодных каменных стенах и трепал волосы, хлестал ими по глазам и по очкам, от чего звезды расплывались и вытягивались. Казалось, что они излучают сияние, и это было лучше, чем точечный блеск одиноких дальних планет, раскиданных замысловатым узором по черной пустоте (и никогда, никогда не соприкасающихся друг с другом). Впервые в жизни Гарри искал прибежища в тишине и одиночестве, и мог стоять здесь часами, пока сам не начинал казаться сделанным из камня, неподвижным и безмолвным, со следами высушенных ветром слез на щеках.

Он приходил сюда каждую ночь и стоял, погружаясь в глубокое оцепенение, пока не решал, что этого достаточно — достаточно для того, чтобы помочь преодолеть сводящий с ума ужас, накатывающий на Гарри каждый раз, когда он ложился и закрывал глаза. Он переносил свои ночные кошмары стойко, как мог, стараясь думать о них как о неизлечимой болезни, к которой приходится приспосабливаться, но борьба с собой становилась все более невыносимой. Он не знал, что увидит следующей ночью, что сделает, от чего будет убегать в очередном кошмаре, но у него не оставалось сомнений, что он проснется в одиночестве, и будет кричать от ужаса, и его голос будет отдаваться эхом от голых каменных стен Гриффиндорской башни. А больше ему ничего не нужно было знать.

Дни он проводил на воздухе, занимаясь по расписанию, в котором было столько теоретических и практических занятий, что три месяца назад он уже через день почувствовал бы себя совершенно измочаленным, но сейчас это казалось ему не более чем средством чем-то занять себя, отвлечь — чтобы не так сильно хотелось прижать руки к земле и создать пустыню, джунгли, дремучий лес, где он чувствовал бы себя дома. Иногда Гарри становилось любопытно: восхитится или испугается Хагрид, если он все-таки сделает нечто подобное.

Поначалу он удивился, обнаружив, что самые большие успехи делает на занятиях МакГонагалл и Хмури, но потом до него дошло, что из всех его новых "учителей" эти двое больше всего с него требовали и меньше всего интересовались его чувствами.

Имя Снейпа не упоминалось. Никем из учителей. Ни разу. По крайней мере, в присутствии Гарри.

За исключением Дамблдора, который каждый день приглашал Гарри к себе в кабинет сыграть партию в шахматы, рассказать парочку историй, в которых обязательно присутствовали слова "слава" и "известность". Директор говорил о Снейпе легко, почти любовно, обычно именуя его "бывшим учителем" Гарри. Никакой дипломатичности в этом не было, но Гарри был уверен, что директор достаточно проницателен, чтобы чувствовать недоверие собеседника к дипломатическим тонкостям.

Изредка их разговоры принимали серьезный оборот. Гарри сидел, слушал, как Дамблдор пересказывает ему последние сведения о деятельности Волдеморта, но к собственному стыду и удивлению понимал, что вся эта секретная информация о заговорах, стратегиях, интригах не вызывает того волнения, какое вызывала еще несколько недель назад. Сейчас эти разговоры всего лишь сердили его, пугали или клонили в сон — в зависимости от того, по какому руслу бежали в это время его собственные мысли.

Общими усилиями окружающие не оставляли ему ни одной свободной минуты. Астрономическая башня и собственная комната оставались единственными местами, в которых он оказывался предоставлен сам себе, и Гарри это удивляло. Он не понимал, почему им кажется таким важным не спускать с него глаз — может, они боялись, что его могут похитить, или он может сбежать сам, или вообще пойдет и найдет какого-нибудь мужика постарше и вступит с ним в незаконные отношения.