Тридцать дней (СИ) - Григорьева Юлия - Страница 134

— За подстрекание к убийству, — равнодушно произнес мой супруг, — ты, Эйволин Мунн, приговариваешься к немедленной смерти. Можешь помолиться Создателям. Я даю тебе минуту.

Обездвиженный Мунн рычал и выл в углу, где его оставил господин, однако помешать казни не мог. Эйволин, осознав, к чему привела ее затея, увидев окровавленного мужа, на чьем лице оставил след кулак Войтера, подползла к Скаю и принялась каяться.

— Это не мы, Скай, клянусь! — кричала она, обливаясь слезами. — Это Мендак! Он так складно говорил, а я верила! Он учил, как заставить Флима исполнить то, чего я хочу. А я не хотела, Скай! Я же не убийца! Но он так складно говорил, что мне начало казаться, что всё так и есть. Пощади, умоляю тебя!

— Тебя пощадить? — уточнил Аквей.

— Меня… И Флима тоже. Он не виноват! Я извела его, измучила… Флим, я всего лишь хотела, чтобы мне не было так больно…

— Дура, — холодно ответил мой муж. — Он и был твоим утешением, а теперь умрет, потому что ты не пожелала мириться со своей участью. Я не прощу покушения на свою жену.

— Пощади!

— Тебя пощажу, с женщинами не воюю. Ты жалела об этом браке? Что ж, я освобождаю тебя, отныне ты вдова. Но и жить здесь не позволю, мне не нужны предатели и лживые твари. Услышь и запомни меня, Эйволин Аллиерт, старшая в своем роду. Отныне род Аллиерт изгнан с земель моего клана, и любого вернувшегося без дозволения, будет ожидать смерть.

— Но куда же я пойду?!

— К своему покровителю и благодетелю. Коли Мендак теперь тебе господин, то пусть он и позаботится о твоем благе.

— А Флим?

— Флимен Мунн признан виновным в покушении на лейду Аквей и умрет. И что же ты не стала счастливей, Эйви? Ты больше не жена, радуйся! У тебя был дурной муж, я избавил вас от него, лейда Мунн, урожденная Аллиерт. А теперь ступай прочь.

— Пощади! — завыла Эйволин, упав в ноги бывшего жениха и господина.

— Тебя пощадил. А теперь ступай и помни, что на твоей душе смерть того, кто любил тебя больше жизни. Убирайся!

И Эйволин смыло в Водные врата.

— Ты казнил? — тихо спросила я.

— Нет, конечно, — ответил Скай, поглаживая мои бедра. — Посадил дурака под замок. Наговорил кучу всего, чтобы было, о чем подумать. А заодно, может, в пустой голове Эйволин уляжется, кого и ради чего она потеряла. Пусть помыкается, Мендаку она не нужна. Хлебнув лиха, легче понять ценность такой малости, как любящее сердце рядом. Придет время, отправлю к ней Мунна. А Мендак… — Аквей скрипнул зубами, — он умрет. Довольно с него каверз. Жаль, что успел сбежать, его бы щадить не стал, и обоснование для кары у меня отличное. Но я найду его. И довольно о них. Я исполнил уговор, — и я полетела на кровать. Больше разговоров не было.

В последующие дни Скай часто отлучался, занимаясь подготовкой к известному событию. Я отправлялась с ним только тогда, когда дело касалось тригов и айров. И пусть моей жизни уже не угрожали пресловутые тридцать дней, но откат был совсем близко. То там, то здесь появлялись разрозненные выплески стихийной энергии. Теперь невозможно было просчитать, где в следующий раз произойдет прорыв. Леоры, решившие нам довериться, передавали Скаю послания от тех, кто покинул Совет, некоторые спешили присоединиться к нам.

Однако оставались те, кто уверял, что всё это «проделки Темного и его шавки, а Аквей продался за бабьи ласки». Супруг не говорил мне этого, но я слышала порой его беседы с леором Вером. Не знаю, что точно таил на душе наш хозяин, но поддержать своего господина старался по мере своих сил.

— Тьма, Лим, меня от тупости уже трясет! — приглушенно восклицал Скай. — У соседей безобидный лесной ручеек превратился в бурную реку. В Агро молнии били с ясного неба. Более двух часов, Лим! Города больше нет, жертв много, а они всё подвох в моей жене видят. Порой мне кажется, что для таких баранов откат стал бы благом, хотя бы перед концом прозрели. Но даже ради науки мы не можем допустить его проникновения в наш мир.

— Лейда Аквей действительно может спасти нас?

— Будь моя воля, я бы близко ее не подпустил к логову рыжего поганца, но без нее и вправду не обойтись. Она имела дело с возвратной волной, я же пока как слепой котенок.

— Если Темный нуждается в ней, то ей вряд ли…

— Или ты глух, Лим, или с возрастом твой сметливый разум потерял остроту. Я всё рассказал тебе, а ты думаешь, что Ирис ничего не грозит?

— Прости меня, Скайрен, но мне всё еще сложно до конца уверовать, что в этой женщине нет зла.

— Могу понять, — ответил Аквей. — Но не могу принять. Я своими глазами видел, через что она прошла. Для меня нет чище души, чем у моей ягодки. И оттого еще сильней ненавижу Вайториса. Превратить Созидающую, дарующую и охраняющую жизнь, в проклинаемую всеми убийцу…

— Скай, твои глаза, они сияют…

— Это приток энергии. Я в бешенстве. Доброй ночи, Лим.

— Д-доброй ночи, мой господин.

В тот вечер я нашла Ская у реки. Воды ее вздыбились, образовав большой круг, и вода неслась по этому кругу, всё ускоряя свой бег. Я накрыла плечи мужа руками, прижалась к спине, и водоворот начал утихать. Вскоре вода с грохотом упала в реку, и ее течение восстановилось.

— Дольше медлить нельзя, — сказал Аквей.

— Нельзя, — согласилась я.

— Завтра я оповещу тех, кто идет с нами.

— Маги знают, что будет на самом деле?

— Те, кому я доверяю.

— Что они сделают, когда поймут, что были обмануты? — я обошла водника и заглянула ему в глаза.

Скай устроил ладонь на моей талии, заправил за ухо выбившуюся из прически прядку:

— У них уже не будет выбора, но иначе нельзя. Мы не можем повторять прежних ошибок. Если нам удастся задуманное, им будет не до обвинений в вероломстве.

— Нам будет непросто.

— В жизни вообще просто не бывает, — он улыбнулся и поддел пальцем кончик моего носа.

— И не поспоришь, — усмехнулась я.

— Еще бы ты спорила, — надменно ответил водник, получил тычок кулаком под ребра, растерял всю спесь, но только хмыкнул, покрепче обнял меня за плечи, и мы направились обратно к селению.

Это было в конце двадцать третьего дня. Весь двадцать четвертый день прошел в суете последней подготовки. В поселении ненадолго объявились айры и триги, чем привели в немалое смятение жителей. Кто-то с испугом смотрел на мощного великана Рварна, кто-то с любопытством на крылья Оэна. Особое впечатление произвело то, что зверь и летун по своей привычке не упустили возможности склониться передо мной. Для них я по-прежнему оставалась древним всемогущим божеством. И, как всегда, я приняла их поклонение без смущения, одарив обоих приветливой улыбкой. Вот она, прелесть дикарей, для них ничего не изменилось после того, как узнали, что божественности во мне столько же, сколько в дереве, на которое я опиралась плечом. Им было достаточно того, что я такая же, как их создатели, и никаких доказательств больше не требовалось.

Впрочем, не могу не рассказать о том, что успела заметить совсем необычного при встрече людей с представителями этих двух рас. Младшая дочь Лима Вера рассматривала Оэна Быстрокрылого не просто с восхищением, в ее глазах был восторг, и мой слух уловил, как она шепнула подруге:

— До чего же хорош этот айр.

— Утренняя заря уступает прелести юной девы, — не глядя на девушку, произнес Оэн. И вроде бы случайно брошенные слова, не имевшие оснований, достигли цели. Юная лейда Вер зарделась, потупила взор, на устах ее расцвета улыбка. И летун вновь сказал, ни к кому не обращаясь: — Солнце сегодня особенно ярко сияет.

— Ты ослеп, крылатый? — хмыкнул Рварн. — Небо затянуло облаками.

— Это твой взор затянут мутью, животное, — ответствовал Оэн. — Тому, кто высоко летает, видно больше, чем тому, кто бегает, уткнувшись в землю носом.

Триг демонстративно повел носом:

— Но приближение весны я чую отлично.

После снова усмехнулся, подмигнул лейде и ее подруге и прошел дальше. Невозмутимый Оэн покачал головой и последовал за ним, но вдруг обернулся и скользнул задумчивым взглядом по дочери Вера: