На языке мертвых - Набоков Владимир Владимирович - Страница 57

Отпрыгнув от окна, Анабеев прижался спиной к холодной стене и затравленно осмотрелся. Память еще не вернула ему подробности того страшного вечера, но чувство смертельной опасности, исходившее от ребенка, заполнило все его существо. Он уже знал, что маленькое зеленое насекомое имеет какое-то отношение к тому вечеру. Понял, что к этому причастен младенец, но вот свести воедино кузнечика и ребенка никак не мог.

Щелчок дверного замка заставил Анабеева испуганно вздрогнуть. Входная дверь открылась, и в палату вошли два человека в больничной униформе. У одного халат был накинут поверх милицейской формы, а под мышкой зажата кожаная папка.

— Что с вами? — увидев Анабеева у стены, мягко спросил круглолицый доктор со стетоскопом на груди. Не дождавшись ответа, он как-то по особому подплыл к больному и, улыбаясь, проворковал: — Ну что? Приснилось что-нибудь? Стоите босиком, на холодном полу. Давайте, давайте в постель.

— Я не стою, — замотал головой Анабеев. — Мне ничего не приснилось. Вернее, приснилось. Кузнечик приснился. Кузнечик… а вон там, в автобусе — ребенок. Это не приснилось. Я видел. Я сам только что видел, — горячо заговорил Анабеев.

— Ну-ну-ну, — попытался успокоить его врач. — Давайте-ка ложитесь в постель, а то простудитесь. Ложитесь и расскажите, как вы себя чувствуете, что вас беспокоит. Давайте, давайте. — Доктор подтолкнул Анабеева к койке, и тот послушно забрался под одеяло.

Неожиданно у Анабеева появилось непреодолимое желание выговориться. Все равно о чем, лишь бы говорить, лишь бы его внимательно слушали, и не оставляли одного в этой странной палате с зарешеченным окном.

— Вы знаете, доктор, — скороговоркой начал Анабеев. — Мне снилось, да-да, снилось что-то очень страшное. Какой-то кузнечик… — Анабеев заметил, как врач пальцами сделал милиционеру какой-то знак и, сбившись, замолчал. Он с тревогой посмотрел на посетителя в милицейской форме, затем на врача и спросил: — Где я, доктор?

— Не беспокойтесь, с вами все в порядке, — уклончиво ответил врач. — Вы маленько приболели. Бывает. — Улыбчивый доктор присел на краешек кровати и с фальшивым интересом спросил: — Так что там, с кузнечиком-то?

— Кузнечик! — охотно подхватил Анабеев. — Это ребенок… — Он наморщил лоб, помолчал немного и удивленно добавил: Он прыгал… маленький такой, с руками и… — Внезапно Анабеев все вспомнил, а вспомнив, мертвенно побледнел и начал ловить ртом воздух. Лицо его перекосилось от страха и боли. Он попытался вскочить с постели, но врач с милиционером удержали его, и больной разрыдался.

Когда Анабеев, наконец, немного успокоился, он обнаружил, что чувствует себя гораздо лучше, будто вместе со слезами из него вышла наружу та самая муть, которая мешала ему ощущать себя Анабеевым. В голове прояснилось, к нему вернулась способность связно мыслить и говорить. И только на сердце тяжелым камнем остался лежать пережитый ужас.

— Ну вот и хорошо, — ласково сказал врач. — Вот и ладненько. Сейчас вы поспите, а завтра, если захотите, мы переведем вас в общую палату.

— Я не хочу спать, выспался, — мрачно ответил Анабеев. Он взглянул на милиционера и добавил. — Я все вспомнил. Если хотите, могу рассказать. Только вы не поверите… — Анабеев перешел на шепот, а милиционер, не скрывая интереса, быстро уселся у него в ногах и приготовился слушать.

— Там действительно был кузнечик. Вернее, не кузнечик — ребенок, новорожденный младенец. Это он… он… убил!.. — Анабеев закрыл лицо руками и надрывно проревел: — Ведьма! Это Люська подослала этого гада! Ведьменка! Ведьма!

Врач поднял руку, в комнату тут же вошла медсестра со шприцем в руке. С помощью милиционера и врача она сделала больному укол, и сразу тупое, сонное безразличие навалилось на него, словно Анабеева вначале слегка придушили, а потом завалили тяжелыми ватными матрацами. Он еще попробовал шевельнуть рукой, хотел было что-то сказать, но это требовало необыкновенных усилий, и Анабеев закрыл глаза.

Очнулся он поздним вечером. Под потолком тускло светила маломощная лампочка’ Возможно оттого, что на ней не было ни плафона, ни абажура, комната казалась пустой и убогой.

Открыв глаза, Анабеев припомнил и врача, и милиционера, и то, как он рыдал. Вспомнил он и Люсю, и неприятный разговор с ней, и младенца, завернутого по пояс в теплую пеленку. В голове у него каруселью завертелись последние слова Люси, услышанные им у двери: «Беги догоняй». Перебрав в памяти каждую мелочь, Анабеев припомнил и что-то мелькнувшее впереди, вроде собаки, когда он, покурив, вышел из подъезда.

Внезапно Анабеева осенило: «Ведь если бы я не зашел в подъезд, он меня убил бы по дороге домой».

От всех этих мыслей у Анабеева заныло сердце. Ему вдруг стало смертельно жаль себя и свою поставленную на голову жизнь. Всего за один вечер он потерял все что имел: жену, сына, покой, а главное — уверенность в том, что на свете нет такой силы, от которой нельзя было бы укрыться в собственном доме. Анабеев вдруг понял, что как-то нечаянно слетел с протоптанной дорожки такой приятной обыденной жизни и тут же заблудился в дремучем лесу. Понял, что его представления о жизни безжалостно перечеркнуты, и отныне жить ему придется со страхом в сердце. Именно это и было самым ужасным, потому, что Анабееву всю его сознательную жизнь внушали, будто все подчиняется одним и тем же незыблемым законам, что он находится под защитой государства и собственных кулаков, и никакое даже самое мелкое преступление против его личности не останется безнаказанным.

За окном монотонно завывал ветер, и ветви дерева изредка постукивали о решетку. Внезапно Анабеев уловил в этих беспорядочных звуках что-то целенаправленное, и почти сразу раздался металлический скрежет и звон разбитого стекла. Даже не глядя на окно, Анабеев понял, что произошло. Каждым волоском своим он почувствовал близость смерти, но именно это обстоятельство и помогло ему. Анабеев напрягся, соскочил с постели и встал лицом к окну. Вид младенца, разрывающего руками толстую металлическую решетку, был настолько страшен, что Анабеев невольно попятился к двери. Сердце у него даже не колотилось, оно замерло, притаилось, боясь неосторожным движением посеять панику и тем самым обречь Анабеева на гибель. И все же нервы у него не выдержали. Ощутив спиной дерево, Анабеев со всей силы забарабанил по двери кулаками и закричал.

Как карандаши, сыпались вниз металлические прутья. Разделавшись с решеткой, малыш выдавил ручонками стекло и шагнул на подоконник. На пол полетели мелкие окровавленные осколки, и в тот момент, когда Анабеев закричал, младенец спрыгнул вниз. Очутившись на полу, он присел, приподнял окровавленные ручки и, как кузнечик, прыгнул. Анабеев успел даже разглядеть его бессмысленное неживое выражение лица, провалившийся маленький ротик с оттопыренной нижней губой и нескладное длинное тельце с вспухшим животом и куриными ребрами.

Анабеев резко отскочил в сторону. Как и в первый раз, он услышал треск дерева, а обернувшись, увидел застрявшего в двери ребенка. Тот неумело и медленно помогал себе руками, раздирая толстые доски, как картон.

Не раздумывая ни секунды, Анабеев, как был в белом больничном белье, кинулся в развороченное окно. Пролетев два этажа, он неудачно приземлился на левый бок, и не почувствовав боли, вскочил и побежал к забору. Сзади послышался негромкий лягушачий шлепок, но Анабеев уже перемахнул через забор и выскочил на дорогу. Впереди, метрах в двухстах он увидел жилую пятиэтажку, но тут Анабеев вдруг со всей ясностью понял, что добежать до укрытия не успеет, но даже если бы и успел, дом этот ему — не защита.

Машина едва успела затормозить. Она проехала несколько метров юзом и встала. Водитель со свирепым лицом опустил стекло, чтобы выговорить идиоту в исподнем, но Анабеев рванул на, себя дверцу, как кошка прыгнул на заднее сиденье и хрипло заорал:

— Гони! Скорее! Гони, если хочешь жить!

Таксист знал это печальное заведение, мимо которого проходила дорога, а потому догадывался, что за клиент вскочил к нему в машину, и сильно перепугался. Прямо над ним нависал сумасшедший с перекошенным ободранным лицом. Кроме того, истошный вопль Анабеева оглушил водителя, и тот, моментально включив скорость, нажал на акселератор. Машина рванулась с места, повиляла по снежной кашице и понеслась вперед.