Война сердец (СИ) - "Darina Naar" - Страница 343

Вспомнив о Мисолине, Эстелла брезгливо сморщилась — она презирала сестру даже теперь, когда та лежала в могиле. Зато это навело её на другую мысль. Письмо! Вчера она получила письмо из Ферре де Кастильо.

Оказалось, что оно упало за туалетный столик. Пришлось выуживать его с помощью зонта, трость которого украшали топазы. В объемном конверте с печатью города Ферре де Кастильо — ветки жакаранды, обвитой алой лентой, находилось ещё два отдельных конверта: один был от бабушки, второй от Сантаны, и оба адресованы Эстелле.

Бегло изучив писанину Берты (Эстелла ещё дулась на неё за сцену на кладбище), девушка разозлилась. Опять тоже самое! И чего бабушке неймётся? Во всех подробностях Берта описывала проделки Пепе и Нанси, доказывая Эстелле, что они забавные и она должна взять их к себе.

«Какая жалость, что семья наша распалась, — писала бабушка. — Все разъехались кто куда, а я ж так скучаю по временам, когда мы все жили в одном доме, сидели за одним столом. Но это я как-нибудь переживу, моя дорогая внучка. А волнует меня кой-чего другое: как ты там живёшь в одном доме с этими людьми? Это ж логово преступников! Один убийца, укокошил моего сына, моего дорогого Хусто, и живёт себе припеваючи. Никогда его не прощу! Второй поломал карьеру Альсидесу, чтобы отомстить ему за шантаж. Да ежели б я знала, что Бласито женится на эдакой мымре, как Роксана, я бы костьми легла, а не допустила бы этого брака. А теперь и это чудовище, новоиспечённый сынок Ламберто. Я ещё не забыла, как он поджигал церковь да убивал Луиса Парра Медина. Хоть некоторые и считают, что когда преступник выживает во время казни, это якобы сам Господь его оправдал, но я в это не верю. Этот человек — маньяк! Поэтому, Эстельита, у тебя мозги набекрень и съехали, он тебя приколдовал. Мне давно это было ясно, но теперь мне всё страшнее и страшнее за тебя. Тут на днях сеньор Альдо поведал мне одну занимательную историю: оказывается, ты приходила в его ювелирную лавку и распродавала там свои украшения, прям как цыганка. Я теперь и не знаю чего думать, дорогая. Эти люди превратили тебя в чудище, ты ж никогда такой не была. Ты продаёшь свои вещи, ты ни во что не ставишь семейные ценности и не чтишь Бога, ты ненавидишь своих племянников, тебя не расстраивает тот факт, что ты не женщина. Ох, люди, с которыми ты живёшь, все, как один преступники, еретики, колдуны, сумасшедшие, и они дурно влияют на тебя, они опасны. Я хочу, чтобы ты, Эстельита, немедленно вернулась в Ферре де Кастильо, пока бредни этих нелюдей не довели тебя до гильотины».

— Это ты бредишь, достала читать мне мораль! Я сама знаю, что мне нужно, а что нет! — выпалила Эстелла вслух и со смаком разорвала бабушкино письмо. Пусть уже все живут своей жизнью, а её оставят в покое. Надоели эти моралистки, что суют носы куда ни попадя. Либо ты живёшь так, как считают верным они, либо ты — моральный урод. Третьего не дано. И переубедить таких людей невозможно. Да и надо ли? Пусть лучше она будет моральным уродом, чем станет жить по правилам, которые ей чужды, обрекать себя на страдания. Страданий ей и так достаточно, чтобы ещё создавать их искусственно.

Письмо Сантаны выглядело куда содержательней. Она тоже страдала и жаловалась, но хотя бы не внушала Эстелле свою мораль. Да и не Санти её судить, та сама со странностями. Взяла и переключилась на Клема, но Эстелла теперь и не знала как лучше: чтобы Сантана любила девушек или мужчину, который её не достоин.

После случая в борделе, Клементе признался жандармам, что это он убил Лус. Из ревности. Лус мучила его своей нелюбовью и насмешками, и у него сдали нервы. Через три месяца состоялся суд, и Клементе приговорили к двум годам в башне.

Эстеллу взбесила мягкость наказания. Очередные двойные стандарты. Когда-то она сама чуть не угодила в башню из-за дегенерата, что едва её не изнасиловал. Ей грозило не меньше пяти лет, а то и гильотина, хотя она защищала свою жизнь и честь. А Клем хладнокровно прирезал Лус, потому что она не любила его, и отделался легко. А всё почему? Потому что Эстелла — женщина, и Лус — женщина, да ещё и проститутка, а, значит, не человек и её можно убить. Прав был дядя Ламберто, когда сказал, что все законы написаны мужчинами и для мужчин. Мужчин они оправдывают за любое ужасное преступление, а женщину, даже укравшую кусок хлеба, дабы не умереть с голоду, вешают на площади, не моргнув глазом.

Сантана с Эстеллой солидарна не была. В письме она жаловалась на суровость судей и законов, но уверила, что Клема простила и дождётся его. Два года — не такой большой срок, и, когда он выйдет из башни, они поженятся. Гаспар тоже был на её стороне. В последнее время они сдружились, и он уговорил Сантану забрать Аделу от кормилицы.

Сантана в восторг от этой идеи не пришла, но, чтобы расположить Гаспара к себе, согласилась. Недавно девчонку привезли к ней домой. Сантана сетовала, что Адела очень злая и несносная, но она займётся её воспитанием. Клем не узнает свою дочь и будет благодарен Санти за её доброту. Таков был план Сантаны по завоеванию сердца Клементе. Эстелла крутила пальцем у виска — ни один мужчина ещё не влюбился в женщину из-за того, что она воспитывает его детей. Но Сантана наняла кучу нянек и гувернанток, которые держали Аделу на коротком поводке, наказывая её за любой промах. Сама Сантана с Аделой общий язык не находила, но старалась, ведь однажды девчонка станет её падчерицей. Сантана разрешала гувернанткам лупить Аделу хворостиной. Та вопила и огрызалась, но, в итоге, стала бояться. Гаспару эти методы виделись кощунственными, но он тактично самоустранился. Зато Клариса-Амарилис была с Сантаной солидарна. Она прямо завила, что воспитание девчонки запущено, и единственное, что может её исправить, — метод кнута. От Сантаны Клариса отвязалась, уйдя из дома де Пенья Брага и позволив Сантане стать его полновластной хозяйкой. Но Санти всё равно недолюбливала бывшую тётку — слишком долго та её запугивала «чёрным вдовством». Сантана для себя решила, что это обычная женская зависть.

Меж тем, роман Кларисы и Гаспара развивался стремительно. Сантану это крайне озадачивало. Более странной пары и представить себе нельзя. Эстелла недоумение подруги разделяла — Клариса и Гаспар не пара. Она не высказывала этого в письмах, но полагала, что, заведя роман с Гаспаром, Клариса преследует цели, не связанные с такими чувствами как любовь, страсть и им подобное.

Эстелла сунула письмо в комод, решив ответить на него позже.

Пришло время завтрака. Эстелла не горела желанием видеть кого-либо, но вариантов не оставалось. Она надела ажурное платье цвета фуксии и украсила причёску заколкой в виде веточки сакуры. Бросив на обручальное кольцо печально-обиженный взгляд, Эстелла сунула его в кулон в виде цветка монарды и спрятала в шкатулку с драгоценностями. Взгляд её на секунду упал на другую вещицу — золотой медальончик на цепочке с надписью «Мио». Она зачем-то сохранила его, и грудь сдавило от воспоминаний. Быстро захлопнув шкатулку, Эстелла выбежала из комнаты.

Когда она явилась в столовую, Ламберто, Лусиано и Маурисио уже сидели на местах. Не хватало лишь Данте.

— Доброе утро, — тихо сказала Эстелла, плюхаясь на стул. Тотчас Маурисио, хозяйским жестом схватив её за шею, поцеловал в губы. Обычно он не проявлял чувств на людях, и Эстеллу этот поступок удивил. К грубостям она уже привыкла — он вечно хватал её за горло, как гусыню. Судя по взглядам, что дедушка и дядя бросили друг на друга, поведение Маурисио им не понравилось.

— Та-ак, а где же Данте, почему его снова нет за столом? — возмутился Лусиано, когда прошло ещё минут пятнадцать.

— А он явственно божеством себя каким-то возомнил, — съязвила Либертад, раскладывая по тарелкам салат из рукколы. — Я коды сегодня пришла в его спальню, он лежал в кровати и даже разговаривать со мной не изволил, молча нос воротил да и всё.

— Нет, это немыслимо! — Лусиано поправил батистовый бант на шее. — Данте неуправляем и несносен! Мы уже три месяца пытаемся сделать из него человека. Мне казалось, мы добились каких-то результатов, но в последние дни из него опять вылез пастух. И сколько мы не стараемся наладить с ним контакт и научить его манерам, правилам хорошего тона, он хватает лишь верхушки. Он играет на публику, изображая, что всё усвоил, когда ему это выгодно, но остаётся всё тем же дикарём. Я не знаю что делать, — развёл Лусиано руками. — Иногда он кажется очень умным и интересным, но иногда я подозреваю, что либо он глуп как табуретка, либо у него что-то с головой.