Мне уже не больно (СИ) - "Dru M" - Страница 48

— Как это «валят»? — переспрашивает Мила раздраженно. Она присаживается на край стола, закидывая ногу на ногу, и выжидающе смотрит на Диму. Тот пожимает плечами и огрызается:

— Разве я похож на того, с кем эти двое будут делиться своими планами?

— Раньше вы всюду были вместе, — напоминает отец Алика и кладет трость себе на колени, машинально царапая ногтем указательного пальца резной металлический узор на ней. — Втроем. Так же, как и ваши отцы в свое время.

— И посмотрите, к чему нас это привело, — горько усмехается Дима. Я вижу по его измученным глазам, что он смертельно устал. Что он бы все отдал за покой. — Все привело к тому же чертовому разладу. Женя готов рвать глотки за долю в игорном бизнесе, одержимый мыслью, что мы с Аликом только и ждем, что малейшего его промаха, лишь бы отнять у него все. Алик и вовсе полон порывов найти виноватого там, где есть лишь сухие цифры и наши собственные ошибки. Я… — он запинается и произносит дрогнувшим от злости голосом. — Мне восемнадцать. Мне не хочется брать никакой ответственности на свои плечи. Мне не хочется игрушечных войн со вполне реальными последствиями. Я хочу закончить выпускной класс. Хочу никогда не прыгать выше своей головы, поступить на бюджет в финансовый вуз. Хочу любить, хочу просто, блядь, жить.

Милославский смотрит на него долгим тяжелым взглядом.

Он явно понимает Диму по опыту прожитых лет и прекрасно видит его горечь. И ему приходится отступить.

*

Отец Алика подвозит меня домой.

Мы сидим рядом на задних сидениях машины, пока водитель не спеша везет нас по городским дорогам. Начинает идти дождь, перемежающийся с крупными влажными хлопьями снега. Я смотрю на то, как стылая вода бежит струйками по обратной стороне оконного стекла и вспоминаю с неприязнью, что целую сотню лет назад ехал со схожим душевным настроением в лицей в свой первый учебный день. Я чувствовал себя таким же разбитым и потерянным в жизни.

— Это не первый раз, когда он сбегает, — прерывает гнетущую тишину Милославский. Я не оборачиваюсь, и он, прокашлявшись, говорит, будто бы обращаясь в пустоту: — В двенадцать он обиделся на какой-то мой выговор, сбежал, доехал автостопом до дачи и спрятался там. Мы с женой до смерти перепугались, пока пытались его отыскать… — Милославский издает легкий смешок. — Ох и выпорол же я его, когда нашел в окружении десятка вскрытых банок с консервами. Другой еды на даче не было, а ему надо было как-то прожить те два дня.

Я невольно усмехаюсь.

Узнаю в мальчишке из этой истории упрямого Алика.

— Второй раз он сбежал в четырнадцать, — продолжает Милославский задумчиво. — Очень расстраивался из-за неспокойной ситуации в семье. Я тогда не понимал, злился… Потом в шестнадцать, после смерти его матери. У него было разбито сердце.

Я выдыхаю, на мгновение закрывая глаза.

— А сейчас, — спрашиваю охрипшим от долгого молчания голосом. — Это похоже на предыдущие разы?

— Нет, — немного подумав, отвечает Милославский.

На влажном лобовом стекле расползается алым пятном сигнал светофора.

— Не знаю, что он задумал. Быть может, мечтает докопаться до сути, найти того, кто стоит за всеми грязными махинациями, — Милославский опускает взгляд. Его лоб прочерчивает несколько глубоких морщин, когда он хмурится. — А быть может, я просто плохо знаю своего сына.

Мы останавливаемся у дома Василисы.

Я вижу Лешку, который стоит под зонтиком и курит. Такой счастливый — что видно даже сквозь замутненное влагой стекло — все еще окрыленный светлой новостью о беременности любимой женщины.

Меньше всего мне хочется бросать тень на его счастье.

Телефон издает краткий приглушенный карманом сигнал.

Я достаю его и дрожащими пальцами ввожу пароль, хотя почему-то знаю, что новое сообщение не принесет мне ни облегчения, ни радости.

Оно от Алика.

«Не звони и не пиши на этот номер больше. Никогда».

конец первой части

========== 7. Виктор ==========

часть вторая

Затерялся след, выдохлась погоня,

Падает рассвет в раскрытые ладони,

Свет покоряет тьму, сердце спасает голову,

Это конец всему или начало нового.

(Би-2 «Только любовь починит»)

Прощай, первый курс!

Летняя сессия позади.

По крайней мере, у меня. Насколько я знаю, Ульяне в ее вузе осталось еще два экзамена, а Нику — один. И тот какой-то общеобразовательный, мало отношения имеющий к медицине.

Так что теперь, вместо планирования отдыха и беспробудного пьянства мне приходится разбирать старый пыльный кабинет, который на три месяца стажировки в «Аоне» станет моим. Впрочем, жаловаться не приходится. Ведь и в свой вуз я поступил на целевое место, благодаря покровительству Романова-старшего. После выпуска Олег Милославский пытался мне предложить то же самое с гарантированным рабочим местом в своей компании, но я решил, что не буду расстраивать отца и пойду проторенной им дорожкой. Если так подумать, то после событий прошлого года и раскола компании Милославского на три составные части, который позволил хлынуть на рынок нескольким десяткам мелких компаний, у меня была уйма вариантов. Я мог бы начать с чистого листа в малоизвестной фирме, быть секретарем или разносчиком кофе.

Но, как справедливо заметил Никита, когда подавал документы в свой мед, прежними мы уже никогда не будем. И ничто не заставит нас забыть, кто мы такие, и для каких ролей себя готовили.

Явно не для роли разносчиков кофе.

Я разгребаю кабинет, раньше принадлежавший какой-то жуткой свинье. Когда заканчиваю сортировать мусор по пакетам, вытирать пыль и твердые следы из-под чая и соевого соуса на столе, устаю настолько, что минут десять сижу в кресле и тупо смотрю под потолок, где лениво крутятся лопасти вентилятора.

Раздается робкий стук в дверь.

— Войдите.

Дверь приоткрывается, на мгновение впуская в кабинет гул голосов и трель рабочих телефонов, и внутрь протискивается Гришка. В коротких джинсовых шортах, голубых кедах и безразмерной серой футболке — маленький угловатый воробушек. Он закрывает за собой дверь и по привычке неуверенно мнется на пороге.

— Привет! — вся моя усталость мгновенно испаряется. Я широко улыбаюсь и протягиваю ему руки. — И что же ты стоишь, как неродной?

Гришка улыбается в ответ, быстро огибает стол и забирается мне на колени, удобно устраиваясь в моих объятьях. Его светлая макушка, в которую я утыкаюсь носом, пахнет ягодным шампунем и пряной корицей.

— Ну, — спрашиваю, целуя Гришу в шею. — Что ты на этот раз мне принес?

Гришка чуть отстраняется, закусывая бледно-розовую нижнюю губу, и разжимает кулак правой руки, который до этого прятал за спиной. На раскрытой ладони лежит слегка помятый цветок одуванчика. Ярко-желтый и пышный, символ наступившего беззаботного лета.

Глядя на него, мне хочется счастливо рассмеяться.

Я целую Гришку в нос, а он смущенно опускает взгляд. Малое впечатлительное дитя, мой ласковый и трогательно наивный мальчик.

— Красивый, — говорю, глядя на Гришку. И сам не знаю, точно ли говорю про цветок.

Я беру из его руки одуванчик и опускаю в стакан с водой. Он не тонет, лениво плавая по поверхности и задевая стеклянные стенки.

Гришка трется носом о мою щеку, целует меня в губы упоительно долго. Он играет своим языком с моим, улыбается в поцелуе и шумно дышит, обхватывая мое лицо прохладными ладонями. Не успеваю я войти во вкус, как Гришка отстраняется и принимается быстро жестикулировать.

«Я ненадолго зашел, было по пути, — перевожу с языка жестов автоматически, уже не прикладывая никаких усилий. — Сегодня у меня повторная диспансеризация, надо отнести справку в деканат. Ульяна просила тебя ей набрать».

Я киваю.

— Все хорошо в универе? — спрашиваю серьезно. В начале года мне постоянно казалось, что у Гриши в его художке могут возникнуть проблемы из-за немоты, я постоянно таскался надоедливым хвостом за ним на пары, пока мой батя не вспылил и не сказал: «Он рассудительный и самостоятельный молодой человек. Прекрати его опекать, он со всем прекрасно справится… В отличие от тебя, если продолжишь прогуливать». Теперь я стараюсь ограничиваться тем, что периодически спрашиваю у Гришки, не требуется ли ему помощь, и стараюсь лишний раз не лезть. — Последний экзамен закрыл без проблем?