Китайский жадеит - Чэндлер Раймонд - Страница 13
- Предыдущая
- 13/16
- Следующая
Оттуда мне была видна вывеска «Отель Тремейн» над узкой дверью старого, сжатого с обеих сторон двумя магазинами с пустыми витринами, двухэтажного здания. Это была одна из тех гостиниц, где деревянные панели и балки воняют керосином, сломанные жалюзи болтаются на одном крюке, в мятых занавесках больше дыр, чем линялого ситца, а пружины кровати всю ночь впиваются в ваше тело. Я наизусть знал все про такие места, как гостиница «Тремейн»: в них я спал, в них я отсиживался неделями, в них я ругался с тощими, злыми хозяйками, в них в меня стреляли, и может быть, из одного из таких мест меня когда-нибудь вынесут ногами вперед. Тут вы приходите в отчаяние, не успев обрадоваться, что вам надо так мало платить, тут за вами подсматривают в замочную скважину, тут вас ежеминутно норовят уколоть в самое больное место, тут вас встречают незнакомые оборванцы, которые спускают курок прежде, чем вы успеете поздороваться.
Пивная была на моей стороне улицы. Я вернулся к своему «крайслеру», сунул пистолет за пояс и поехал вдоль тротуара назад.
Над дверью красными буквами горела неоновая вывеска: ПИВО. Большой полотняный навес был спущен, и в нарушение закона целиком закрывал окно. Пивная была перестроена из обычной лавочки и занимала половину первого этажа. Я открыл дверь и вошел.
Бармен играл в кегли за счет заведения; на табурете у стойки сидел и читал письмо мужчина в сдвинутой на затылок коричневой шляпе. На зеркале позади стойки белой краской были намалеваны цены.
Стойкой бара служила простая, грубо сколоченная деревянная перегородка, на обеих концах которой висело по старинному кольту сорок четвертого калибра в тоненькой дешевой кобуре, какую никогда не стал бы носить ни один стрелок. На стенах были развешаны отпечатанные в типографии объявления, советовавшие ничего не просить в кредит и рекомендовавшие средства от головной боли с похмелья и от горячки с перепою. Среди них висело несколько фотографий с довольно симпатичными ножками. Судя по виду, это заведение даже издержек не окупало. Бармен, бросив кегли, прошел за стойку. Ему было лет под пятьдесят, лицо его было хмурым и раздраженным, брюки понизу обтрепались до бахромы, и ходил он так, словно на каждом его пальце было по мозоли. Человек на табурете продолжал тихонько хихикать над своим написанным зелеными чернилами на розовой бумаге письмом.
Бармен положил на стойку обе руки, покрытые пятнами самых невероятных цветов, и глядел на меня с каменной невозмутимостью хорошего комедийного актера. Я сказал:
– Пива.
Он медленно нацедил мне пива, старым столовым ножом сняв пену.
Отхлебнув, я взял стакан в левую руку и, помолчав немного, спросил:
– Лу Лида давно не видел?
С таким вопросом, казалось мне, нельзя было напороться на неожиданности: ни в одной из газет, какие я видел, насчет Лу Лида и Фуенте-мексиканца не было ни слова.
Бармен глядел на меня без всякого выражения. Кожа у него над глазами была зернистая, как у ящерицы. Наконец, сиплым шепотом он произнес:
– Не знаю такого.
На горле у него белел толстый рубец. Кто-то однажды всадил туда нож – вот откуда сиплый шепот.
Человек, читавший письмо, вдруг громко загоготал и хлопнул себя по ляжке.
– А это непременно надо рассказать Музу, – прогремел он. – Это же черт знает что такое.
Он слез с табурета, проворно скользнул к двери в задней стене и скрылся за ней. Самый обыкновенный рослый чернявый мужчина, каких сотни. Дверь за ним захлопнулась.
Бармен сказал своим сиплым шепотом:
– Лу Лид – Веко? Смешная кликуха. Сюда их куча ходит. Откуда мне знать, как кого зовут? Легавый?
– Частный сыщик, – ответил я. – Да вы не ломайте себе голову. Я зашел просто выпить пива. Этот Лу Лид был цветной парень. Такой светло-коричневый. Молодой.
– Может, я и видал его когда. Не припомню.
– А кто такой Муз?
– Муз? Это хозяин. Муз Магун.
Наклонившись, он вынудил из корзины толстое полотенце, сложил его пополам, скрутил и, держа за концы, стал катать по стойке. Получилась дубинка дюйма в два толщиной и дюймов восемнадцать длиной. Такой дубинкой, если знать, как с ней обращаться, можно без труда переправить человека в лучший мир.
Мужчина с розовым письмом вернулся, все еще тихонько посмеиваясь, сунул письмо в боковой карман и направился к кегельбану. Таким образом он оказался позади меня, в связи с чем я начинал уже немножко волноваться.
Быстро допив пиво, я слез с табурета. Бармен пока еще не потребовал с меня моего десятицентовика. Он держал в руках скрученное полотенце и медленно катал его взад вперед по стойке.
– Хорошее пиво, – сказал я. – Спасибо.
– Заходите еще, – прошептал он и сбросил мой стакан на пол.
Это отвлекло мое внимание ровно на секунду. Когда я снова поднял глаза, задняя дверь была распахнута, а в проеме стоял большой человек с большим пистолетом в руке.
Он ничего не говорил. Просто стоял на пороге. Пистолет смотрел прямо на меня. Дуло было черное и широкое, как тоннель. Человек казался тоже очень широким в плечах и очень смуглым. Сложен он был, как борец-тяжеловес. Вид у него был самый что ни на есть блатной. Не тот вид, какой может быть у человека, настоящее имя которого Муз Магун.
Никто ничего не говорил. Бармен и человек с большим пистолетом просто очень пристально глядели на меня. Потом я услышал идущий по междугородной ветке в нашу сторону поезд. Он приближался быстро и с жутким грохотом. Переднее окно пивной было загорожено навесом, и заглянуть в комнату никто не мог. Поезд, проходя мимо, будет грохотать так, что никто не услышит нескольких выстрелов.
Шум поезда становился все громче. Надо было двигаться, прежде чем он станет совсем громким.
Головой вперед я кувырнулся через стойку бара.
Раздался какой-то, заглушаемый ревом поезда грохот, что-то по чему-то (видимо, по стене) забарабанило. Не знаю, что это было. Поезд мчался мимо в оглушительном крещендо.
Я ударился о грязный пол и о ноги бармена одновременно. Он сел мне на шею.
От этого нос мой уткнулся в лужу прокисшего пива, а ухо – в какой-то очень твердый и острый выступ каменного пола. В голове моей от боли словно взвыла сирена. Лежа наполовину ничком, наполовину на левом боку вдоль низкого дощатого настила за стойкой бара, я выдернул из-за пояса пистолет. Прижатый брючиной, он чудом не выскользнул на пол.
Бармен издал какой-то, обозначавший крайнее недовольство, рокочущий звук, и в меня вонзилось что-то горячее, так что в эту минуту выстрелов я больше не слышал. Я не стал стрелять в бармена, только двинул его изо всех сил дулом револьвера по той части тела, которая у некоторых людей отличается особой чувствительностью. Он оказался как раз одним из таких людей.
Грузная пятидесятилетняя туша взвилась верх, как обезумевшая муха. Если он не издавал душераздирающих воплей, то не за недостатком желания, а из-за отсутствия голосовых связок. Я еще немного откатился в сторону и снова ударил пистолетом по тому месту, где сходились его штанины.
– Хватит с тебя! – зарычал я на него. – Живо убирайся. Мне не хочется делать в тебе вульгарную дырку.
Грохнули еще два выстрела. Отдаленный шум поезда был уже едва слышен, но кому-то было наплевать. Деревянная перегородка затрещала. Она была сколочена давно и основательно, но не настолько основательно, чтобы остановить пули 45 калибра. Где-то надо мной глубоко вздохнул бармен. На лице мне упало что-то мокрое и горячее.
– Ребята, вы меня пристрелили, – прошептал он и, покачнувшись, начал на меня падать.
Я вовремя успел отскочить от него, подполз к тому краю стойки, что был ближе к улице, и заглянул за него. Примерно в десяти дюймах от моего лица и на одном с ним уровне на меня глядело лицо человека в коричневой шляпе.
Мы смотрели друг другу в глаза какую-то долю секунды, но, казалось, достаточно долго, чтобы из семечка успело вырасти взрослое дерево. Это бесконечно долгое время было настолько коротким, что тело бармена все еще падало позади меня, медленно описывая дугу в воздухе.
- Предыдущая
- 13/16
- Следующая
