Бронепоезд 'Гандзя' - Григорьев Николай Федорович - Страница 39

Когда мои коменданты сделали свое дело и все шестнадцать эшелонов с паровозами были выставлены за семафор, я еще раз осмотрел станцию. Опустела Жмеринка, осиротела... Горько расставаться, но приходится.

Задержался я у выходной стрелки. Железнодорожные рабочие по моему указанию выбили несколько шпал из-под рельсов на сторону.

После этого на расчищенном месте я приказал выкопать колодец в полтора сажени глубиной.

Одна партия рыла колодец, а другая партия, под командой Федорчука, прикатила мне из эшелона пять пятипудовых бочек пороху.

Я завалил порох в колодец и взорвал.

Образовался огромный дымящийся кратер. А когда дым рассеялся, стало ясно, что всему поезду Богуша хватило бы этой ямы. Но я, конечно, не рассчитывал на то, что стальная черепаха опрокинется вверх тормашками: дураком надо быть, чтобы не разглядеть такого препятствия. Я хотел только, чтобы вражеский поезд застрял подольше на станции и не тревожил бы нас в нашем походе.

Закрыв таким образом выход со станции, я одолжил в кавэскадроне коня и поскакал вдоль колонны поездов, чтобы осмотреть свое хозяйство. Скакал, скакал, несколько раз переходил с рыси на шаг, давая отдыхать коню, а колонне все еще нет конца-краю. По пути я считал железнодорожные будки, и оказалось, что колонна наша растянулась ни много ни мало - на девять с лишним верст! И всю ее надо было протащить сквозь вражеское расположение... Конечно, среди пассажиров были и вооруженные люди - им велено, в случае нужды, соскакивать в придорожные канавы и отстреливаться. Ну а раненые? Тяжелораненому и с койки не встать, а вагонная стенка от пули не защита... А боеприпасы и другие ценные грузы? От вражеского обстрела все это могло вспыхнуть, загореться, наконец, взорваться... Нелегко у меня было на сердце, когда, погоняя коня, я обозревал свое хозяйство. Сотни людей, молча выглядывая из вагонов, с тревогой вверяли мне свою жизнь...

Надежда была только на бронепоезда. Во время боев за Жмеринку там по разным направлениям кроме моего действовали еще два советских бронепоезда. При отходе комбриг подчинил их мне, и один из них я поставил в конце колонны, замыкающим, другой - в ее середине. Своему поезду я поставил главную задачу - идти в голове и с боями пробивать дорогу для всех эшелонов.

Заканчивая осмотр колонны, я увидел из седла, что мой бронепоезд стал длиннее. Что бы это значило? Пришпорив коня, я постепенно разглядел вагон-платформу; на ней был устроен бруствер из мешков с землей, а в пролет выглядывала трехдюймовая пушка. Платформа была прицеплена к пулеметному вагону, она-то и удлинила поезд.

Я очень обрадовался такому "подкидышу". Было у меня одно орудие - и вдруг два! Притом они отлично дополняют друг друга: огонь гаубицы сокрушительный, но сектор обстрела узок, а трехдюймовка, при своем коротком лафете, может свободно поворачиваться в вагоне туда и сюда; она встретит врага и бортовым огнем. Ловко получается! Однако где же это мои ребята расстарались: такие вещи, как пушка, под ногами не валяются.

Остановив лошадь перед платформой с мешками, я спросил, кто тут есть, и тотчас из-за бруствера выглянули бойцы. Но незнакомые. Один из них, высокий чернявый парень, ловко перемахнул через бруствер, встал на краю платформы и, козырнув, представился. И этот умелый прыжок, и начищенные до блеска сапоги, и умение свободно, но вместе с тем по уставу держать себя - все это показывало, что передо мной не новичок, а опытный солдат из старослужащих.

- Давид Кришталь, - назвал он себя, - артиллерист-наводчик! - И объяснил, что орудие принадлежит 2-й полевой батарее, но временно прикомандировано к бронепоезду.

Все стало ясно. Это мой наставник по артиллерийской премудрости, комбатр-2, посылает мне поддержку в трудный час... Взволнованный, я подумал: но ведь и самим батарейцам предстоит вырываться из вражеского кольца, и не известно еще, кому солонее придется - нам на линии или бойцам бригады в их схватках с врагом... При этой мысли я вдвойне оценил самоотверженную помощь артиллеристов.

И вот начался наш поход во вражеском кольце... Главные силы бригады пробивались к Виннице стороной, атакуя врага там, где подсказывала обстановка, и грохот боя временами настолько удалялся от нас, что казалось, комбриг уже забыл про поезда, а маневрирует где-то по лесам и балкам, неся тяжелые потери в неравном бою. Связь со штабом то и дело прерывалась, и тогда мы томились в догадках, подозревая самое худшее... Всякую минуту враг мог кинуться к вагонам, чтобы разграбить их, и тогда неминуемо побоище и здесь, у железной дороги. Чтобы не быть застигнутым врасплох, я в подозрительных местах останавливал колонну и высылал с бронепоезда разведчиков.

Мои бойцы, издерганные боевыми тревогами, осунулись, пожелтели: глаза у всех ввалились. Но как оживлялись все, когда комбриг вдруг требовал от бронепоезда огня!

В таких случаях появлялся ординарец на взмыленном коне. Разгоряченный конь не мог успокоиться, пританцовывал, и ординарец, изловчившись, кидал мне записку в вагон через борт. А там - указание целей по карте... Артиллерийский расчет, не дожидаясь команды, выстраивался около орудия; мгновение - и гаубица, круто подняв ствол для дальней дистанции, с ревом кидала двухпудовики в поддержку нашим пехотинцам. Случалось, я тут же вводил в дело и прикомандированную пушку. Тогда Малюга после каждого гаубичного выстрела перевешивался через борт и поглядывал, как действуют на задней площадке батарейцы.

- А что, небось ловко работают? - говорил, поплевывая на руки и подавая заряды, Федорчук.

Старик отмалчивался, только хмурил свои мохнатые, выгоревшие на солнце брови.

- Эх, - вздыхал матрос, - нам бы таких мастеров... На бронепоезд бы, в команду...

Малюга наотмашь дергал шнур, и грохот выстрела прерывал беседу.

В эшелоне ехали сотни людей, о которых мы, фронтовики, до сих пор имели очень малое понятие. Это были начальники разных военных складов со своими припасами, хлебопеки, сапожники, дезинфекторы, оружейные мастера, портные из бригадной швальни, фронтовые актеры, санитары, банщики, врачи, медицинские сестры... Всех этих людей мы привыкли обозначать одним словом "тыловики" и часто вкладывали в это слово даже нечто высокомерно-снисходительное.

А тут, когда боевая невзгода свела нас вместе, мы, бойцы бронепоезда, увидели, что работники тыла - наши первые помощники. Без тыла нет и фронта! Эти незаметные и даже невидимые для нас люди строго, каждую ночь, доставляют бронепоезду все, что нужно для жизни и боя. И мы в совместной дороге наслушались рассказов о том, каких огромных усилий стоит снабженцам раздобыть для бронепоезда каждую сотню снарядов и зарядов, ящик патронов или ящик махорки. Ведь республика окружена со всех сторон врагами, борьба с которыми требует боеприпасов. Мало того, империалисты нас душат блокадой, значит, мы не можем ничего купить за границей: ни хлеба, ни снаряда, ни патрона... Сам Владимир Ильич Ленин следит за снабжением армии. Он требует, чтобы бойцы экономили патроны и снаряды.

Мы поняли, какую героическую работу делает для нас Советская страна, и устыдились: разве мы бережем боеприпасы так, как надо беречь?..

Федорчук, который к своей новой должности начальника боепитания относился с неудовольствием и даже презрением, теперь совсем переменился. Он увидел, что делом снабжения Красной Армии занимаются рабочие-большевики, пришедшие с заводов и, так же как и мы, готовые жизнь отдать за победу социализма. Федорчук завел себе тетрадку. Отпросившись с бронепоезда, он забирался в вагон к снабженцам, где усердно брал уроки. В разговоре у него появились такие слова: "чековое требование", "акт", "боекомплект", "обменный пункт". Но, становясь ученее, он не задирал нос, как это, наверное, сделал бы Малюга. Наоборот, всякой удивившей его новинкой в снабженческой науке он спешил поделиться со мной, и мы вместе разбирались в ее смысле и значении.

Никогда еще не была у нас так крепка дисциплина, как в этом походе. Мы двигались в кольце врага, и каждый понимал, что мы сильны, пока спаяны железной дисциплиной. Мои приказания бойцы схватывали с полуслова и сами ревниво следили друг за другом, чтобы все исполнялось в точности. Мне уже почти не было надобности проверять караулы: часовые постоянно чувствовали на себе настороженный взгляд каждого бойца команды. Начбоепитания Федорчук, как ни придирчив он был в новой своей должности, за весь поход ни разу не нашел случая упрекнуть кого-нибудь за попусту израсходованный снаряд или патрон. Все у бойцов было на учете.