Кондотьер (СИ) - Мах Макс - Страница 50

Пауза затягивалась.

«Отчего он не падает?»

Но на самом деле, главный вопрос формулировался иначе:

«Отчего я не стреляю?»

Натали стояла на мосту, ощущая под ногами неровности булыжной мостовой, дышала холодным ночным воздухом, вдыхая мороз и выдыхая пар, смотрела на Генриха, на его освещенное светом фонаря лицо, и не стреляла.

«Отчего я не выстрелила? И что случилось бы потом, после моего выстрела? И чего не случилось?»

Генрих тот еще тип. Наемник. Кондотьер. Злой гений нынешней контрреволюции, случившейся так удачно, что и нарочно не подгадаешь. Натали не заблуждалась на его счет. Генрих тот, кто он есть, и, приехав на переговоры с пригласившими его к сотрудничеству людьми, он имел в виду и других, к которым, в конце концов, и перешел. Грех было не воспользоваться ситуацией. И Натали не осуждала его, нет. Он таков, чего уж там! Увидел возможность получить больше — вернуть утерянное и отомстить недругам — воспользовался ситуацией, не колеблясь, и, наверняка, дожмет, получит свое до последней копейки. И все-таки…

«Генрих!»

— Прошу прощения, сударыня! — перед ней остановился половой. Кажется, тот же самый, что и в прошлый раз, но, возможно, другой. — Вам презентует этот напиток один из наших музыкантов.

Картонная подставка, резная салфеточка, сложенная вчетверо, стакан толстого стекла, на треть заполненный самогоном.

«Это я так популярна, или Гут объявился?»

— Спасибо! Но передайте, что я не заинтересована в продолжение знакомства.

— Как прикажете! — поклон, движение глаз, указывающих на бумажную салфетку.

«Господи прости! Генрих! Где тебя носит, когда я в беде?!»

Она не помнила сейчас, что сама ушла от Генриха. Убежала искать неприятности на собственную задницу. Или, напротив, спасать ее, эту самую задницу, потому что влипла в историю, всей сложнозакрученной мерзости которой так до сих пор и не поняла. Не смогла понять за скудостью доступной информации.

«Генрих!» — она через силу заставила себя выйти из холодного оцепенения и закурить. Табак показался горьким, и еще в нос шибануло вдруг запахом горелой соломы.

«У меня что, папиросы с анашой?» — но грасс курили за соседним столиком.

«А жаль…» — возможно, немного «пыли» ей и не помешало бы.

Натали отхлебнула из стакана, алкоголь показался противным, словно керосин. Развернула салфетку.

«Меня зовут Фе. Мы любовницы. Не удивляйся!»

«Так меня баба клеит? Или не клеит, а…»

И в этот момент произошло сразу два события. Вероятность совпадений такого рода приближается к нулю, и, если бы не приступ черной меланхолии, Натали наверняка задумалась бы над тем, кто ей ворожит и за что, но у нее сейчас были иные заботы.

«Я… Боже мой, зачем?!»

Как оказалось, музыка прекратилась, хотя Натали этого даже не заметила. Музыканты оставили инструменты на сцене и разошлись кто куда. У всех нашлось дело по душе. Выпить, перекурить, сходить в уборную. Однако Феодора Курицына ничего такого делать не стала, она шла к столику Натали.

— Тата! — голос Феодоры вернул Натали к реальности. Она взглянула на Феодору, вспомнила о записке, и в этот момент в зал вошел Генрих.

«Генрих?!» — он был не один. Генриха сопровождали армейские офицеры в чинах, и это смотрелось более чем странно, ведь сам-то он все еще носил штатское.

— Тата, солнце! — Феодора подошла и села напротив.

— Здравствуй, Фе! Ты сегодня в ударе… — Слова давались с трудом, говорить не хотелось, хотелось умереть.

— У тебя ломка? — Феодора наклонилась над столом, посмотрела с внимательным прищуром, спросила шепотом, лаская кончиками пальцев щеку Натали.

«Ломка? Что за хрень? Ах, ломка!» — Вопрос Феодоры рассеял на мгновение унылый сумрак, в котором тонула Натали, и она, словно бы, вынырнула на мгновение на свет.

— У тебя есть мука? — голос звучал, как не родной. Чужой. Далекий.

— Мука есть в посылке.

— Мне… нужно… сейчас. — Надо же, в присутствии правильного человека, даже депрессия отступала прочь. Ненадолго и недалеко, но все-таки. А Натали много и не надо. Мгновение ясной мысли, и иди все пропадом!

Они сидели одна напротив другой, разделенные крошечным столиком, который при их росте и не преграда вовсе. Говорили шепотом, сблизив лица так, что со стороны, верно, казалось — целуются.

«Генрих!» — Генрих наверняка видел их сейчас. Не мог не видеть. Однако с того момента, как к ней подошла саксофонистка, бежать к Генриху за помощью, стало поздно.

— Держись, подруга! — Фе обняла Натали через стол и потянула вверх. — Пошли, пошли! Сейчас приведем тебя в божеский вид, будешь, как новенькая! — шептала она, вынимая Натали из-за стола. Жаркое дыхание Феодоры обжигало щеку, запах пота щекотал ноздри.

— Ну, давай, Наташа! — и Натали сдалась. Не начинать же скандал в кабаке. И еще Генрих вылупился, как на невидаль заморскую в ярмарочный день.

«Вот ведь паскудство! Всем до меня есть дело! А меня спросили? — бешенство, поднимавшееся в душе, было грязным, мутным, от него жить становилось еще хуже. — Уроды, мать вашу! Шелупонь столичная!»

— Это Феодора Курицына! — перехватив его взгляд и оценив интерес, прокомментировал Таубе. Наталью он, как видно, в лицо не знал. — Весьма многообещающая исполнительница. Играет на альтовом саксофоне…

— Вижу! — ему решительно не понравилась сцена, которую он вынужден был наблюдать.

«Что за притча!» — Наталья прилюдно обнималась с какой-то саксофонисткой Курицыной, и, похоже, одними поцелуями дело не обошлось, потому что, оставив столик с недопитыми стаканами, фемины устремились куда-то за сцену, в служебные помещения, надо полагать.

— Прошу вас, генерал! — А им, оказывается, уже приготовили столик, вернее, вынесли в зал и составили на чудом освобожденном пятачке три небольших квадратных стола. Как раз на пять человек.

— Спасибо, Николай Конрадович! А что, эта Курицына здесь часто выступает?

— Частенько… Она, видите ли, местная, из Новогрудка… Ее тут все, собственно… Пиво, виски, самогон?

— Самогон яблочный?

— Так точно.

— Тогда, самогон. — Генрих сел за стол, медленно оглядел зал, остановился на сцене, небольшой и едва приподнятой над полом. Раскрытое пианино с полупустой кружкой пива на верхней полке, контрабас, прислоненный к боковой стене, ударная установка конфигурации мини в глубине и одинокий саксофон, аккуратно поставленный в специальную стойку.

«Зачем она здесь? И что это, прости господи, за демонстративное лесбиянство?»

О таких наклонностях Натальи он даже не догадывался. Женщина по всем признакам имела нормальную ориентацию.

«Или я что-то пропустил? Бывают же еще эти… биполярные… То есть, нет, не биполярные, конечно же, а…»

Разумеется, Генрих знал, что биполярными бывают расстройства психики, а тех, кого он имел в виду — в Европе называют бисексуалами. У него у самого в штабе двое или трое таких. Но одно дело свобода быть самим собой, продекларированная вообще, и совсем другое — частные случаи. Особенно если они затрагивают твои собственные интересы. А Наталья и была, вне всяких сомнений, его личным интересом. Причем размер этого «интереса» оказался куда больше, чем он предполагал. Чем мог и хотел признать.

«Курва его мач!»

Однако матерись или нет, факт на лицо, и Генрих не тот человек, чтобы отвергать очевидное только потому, что оно ему не нравится. Впрочем, оставалась надежда, что вся эта клоунада провернута в конспиративных целях. Но тогда возникали нешуточные опасения за саму Наталью. Если ей приходится так конспирировать в городе, где в ее распоряжении — ну, почти в ее — армия, спецназ и, бог знает, кто еще, то дело плохо.

«В какое говно ты умудрилась ступить на этот раз?» — Однако могло случиться и так, что Наталья вынуждена платить по прежним обязательствам, а к Генриху обратиться за помощью — сочла ниже своего достоинства.

«Это — да. Это как раз в нашем стиле! В смысле, ее…»