Кондотьер (СИ) - Мах Макс - Страница 49

— Есть! — Полковник снял с консоли трубку радиотелефона, пощелкал переключателем и начал отдавать приказы.

«Жалко Наталью с собой не взял! Посидели бы сейчас „У Черта“, выпили самогонки… Интересно, там все еще подают яблочную самогонку или вместе с джазом перешли на виски?» — Необязательные эти мысли помогали сохранять самообладание. Сдерживали рвущееся наружу нетерпение, охраняли от поспешных решений. Если не занимать голову ерундой, можно сойти с ума. Но одно верно, зря он отпустил Наталью — с ней ему всегда находилось, о чем подумать, — но и не отпустить не мог. Наталья не пленница, не вещь, не служанка. Захотела провести вечер без него, ее право. Она, впрочем, и не спрашивала. В лучшем случае, ставила в известность. И от охраны отказалась.

— Генрих, ты за кого меня принимаешь? Это же я твою спину стерегла, разве нет?

И ничего не возразишь. Права.

— Поедем по набережной до Нового моста, потом по Лидскому шоссе и по кругу через Сенной Двор в Слобидку. По прямой не проедем, на всех главных магистралях войска и бронетехника… — прозвучало так, словно Таубе извиняется, но его вины в нынешнем бардаке не было. Если кто и виноват, то сам Генрих. Да, и он, по чести сказать, всего лишь случайный соучастник. «Течением к берегу прибило», только и всего.

Кортеж развернулся и попер через Паневежис к Броду. Промчались по сонным улицам, распугивая клаксонами припозднившихся обывателей, вылетели к реке и здесь притормозили, соблюдая деликатность. Во-первых, набережная Немана — историческое место, а, во-вторых, проезжая часть резко сузилась, когда вдоль особняков и дворцов встали бесконечной чередой трехосные армейские грузовики, броневики, полевые кухни, автобусы в камуфляжной раскраске и колесные танки. Впрочем, чудь дальше, на площади перед мостом Петра Анафемы Генрих увидел уже настоящие танки. Сорокатонные штурмовые Вепри Т-9М.

«Что ж, символично!» — отметил Генрих, охватив взглядом панораму: площадь с бронзовым Петром и танками, старинный мост, а за рекой — там, куда направлены стволы стодесятимиллиметровых орудий — замковый холм и Черемный замок о восьми башнях.

«Жизнь удалась, Петр Ефимович, сам видишь…»

Петр короновался в Великие князья три раза. Два раза был свергнут своими же братьями, а в третий раз — проклят митрополитом Акинфием, за что отчасти и получил прозвище «Анафема». Но уроки прошлого выучил на «ять». Подозревая — и не напрасно — что третьего свержения не переживет, Петр устроил в Великом княжестве форменную резню, устранив в течение считанных недель всех основных конкурентов на власть, старинных недругов и открытых недоброжелателей. Времена были жестокие, нравы простые. Кого не зарезали в постели и не отравили, тем рубили головы. Досталось тогда, к слову сказать, и князьям Степняк-Казареевым, Кузьме Емельяновичу, убиенному во время застолья во Владимире, Андрею Кузьмичу, обезглавленному в Ростове, и Марии Емельяновне — родной жене Анафемы, хоть и второй по счету. Ее после развода, так и не признанного, к слову сказать, церковью, заперли в дальний монастырь, где она по словам летописца, «и зачахла от огорчения». Насмерть зачахла, так что лицо синим от удушья стало. Таков был в жизни Петр Ефимович Анафема, но бронзовый памятник ему поставили не за это.

Петр перевел столицу из Рязани в Новогрудок, твердо заявив права Русского государства на западные земли. Прижал к ногтю чрезмерно возомнивший о себе Новгород, не только взяв его штурмом и «зело разорив», но и унизил, основав в устье Невы город своего имени. В конечном же счете, именно Петр Ефимович первым короновался на царство, а в конце жизни — пусть и не долго — успел побывать королем Польши. Так что Петр I два раза подряд, и Петр III в качестве Великого князя России и Литвы…

В «Iš pragaro» она бывала и прежде. Не часто, но достаточно, чтобы запомнить и составить о «склепе» собственное мнение. Хорошее место. Уютное, стильное, немного шумное и бестолковое, но в этом есть своя прелесть. Много людей, лиц и рук, разговоры, смех, музыка и алкоголь.

Натали устроилась за крошечным столиком в тени полуколонны, поддерживающей подпружную арку высокого сводчатого потолка. Место удобное и спокойное. Сидишь как будто со всеми вместе, но в то же время несколько в стороне. Видишь почти весь зал и, разумеется, сцену, но при этом сам почти невидим, окутанный нарочитой полумглой. Козырное, одним словом, место. Только для своих.

— Ваш заказ! — половые в «Iš pragaro» все как на подбор: молодые, высокие, аккуратные и сдержанно вежливые.

— Спасибо! — Натали заглянула парню в глаза, но ничего кроме выражения доброжелательного интереса там не нашла.

«Придется обождать!»

Натали, собственно, и не предполагала, что Гут появится так быстро, сразу и со всеми подарками. Однако «надежда умирает последней», не правда ли?

«Святая правда!» — она отпила из стакана и закурила, поглядывая то на сцену, то по сторонам. Головой не крутила, следила глазами, прикрывшись, как вуалью, затемненными стеклами очков. За сегодняшний день она в третий раз изменила внешность. Оно и понятно, одна и та же женщина никак не могла и Гута в Старицком яре найти, и Зосиму в Немецкой слободе навестить. Но на такой случай имелась у Натали сказочная явка в Дуброве — ателье по пошиву театральных и исторических костюмов госпожи Суровцевой. У Екатерины Павловны и передохнуть можно было, попить, скажем, чаю в задней комнате, просохнуть после дождя или просто отдышаться, и переодеться, меняя внешность и обзаводясь подходящими аксессуарами. Однако в «Iš pragaro» Натали пошла в своей собственной одежде. В том самом наряде цветов осени от Карлотты Бьяджи, в котором неделю назад ходила с Генрихом на прием к Ростовцевым.

«Как бы снова стрелять не пришлось!» — усмехнулась она мысленно и сделала еще глоток. Яблочный самогон оказался неплох. Несколько крепковат, пожалуй, если ты не напиваться пришел, а по делу, но хорошо очищен и на вкус недурен.

«Вполне!»

Вообще, если иметь в виду чисто материальную сторону жизни, все обстояло «просто зашибись», как говорят на философском факультете Питерского университета. Поздний вечер, почти ночь. Просторный полуподвальный зал с высоким сводчатым потолком. Приличная публика, — большей частью молодежь — и отменный джем-сейшн. Во всяком случае, те музыканты, что играли сейчас, Наталье нравились. Особенно девушка — саксофонистка. Феодора Курицына — такое странное имя выкрикнул ведущий — играла на альте и делала это превосходно. Мелодия, словно бы, рождалась сама собой, жила в горячем и диком воздухе, которым дышали слушатели, бродила в крови, играла невероятно женственным телом Феодоры. Это и всегда казалось Натали стильным и эротичным, когда женщина играет на саксофоне, но у Курицыной, судя по всему, был недюжинный талант. Причем, не только к музыке. Однако Натали пришла сюда не ради джаза, тем более, не ради этой раскованной девушки — Феодоры Курицыной.

«Уж полночь близится, а Германна все нет…»

Время перевалило за полночь. И перед Натали стоял уже второй стакан с выпивкой, и самогонки в нем оставалось — на самом дне. Начинало надоедать ждать. Становилось тошно и муторно. Одиноко…

«И каждый вечер друг единственный

В моём стакане отражен

И влагой терпкой и таинственной,

Как я, смирён и оглушён».

Натали знала это настроение. Ненавидела, но ничего с собой поделать не могла. Если накатывало, то накрывало с головой. Тогда оставалось только терпеть, и надеяться — до и после, но, увы, не вовремя — что не застрелится как-нибудь ненароком в одно из таких паскудных мгновений.

«Генрих…» — удивительно, что она вспомнила именно о нем. Сейчас, здесь, во время острого приступа депрессии.

Выстрел. Вспышка. Пуля ударила в грудь, и Генрих сделал шаг назад, отступая перед неодолимой силой, но не упал. Устоял. Стоял, как вкопанный и ощупывал грудь. Под затянутыми в перчаточную кожу пальцами ткань пальто быстро намокала, и темное пятно растекалось книзу.