Лемминг Белого Склона (СИ) - Альварсон Хаген - Страница 15

А сердце его глухо стучало в такт ударам прибоя.

И холодный серо-зелёный простор разлился в глазах. Навеки.

- Когда ты родился, штормило сильнее.

Хёгни вздрогнул. Обернулся. Батюшка стоял рядом, курил трубку и грустно улыбался.

Они долго так стояли, молчали и глядели на море. Отец и сын. Дверг и дитя рода людей. Такие разные и такие похожие. Оба королевского рода. Оба - прирождённые моряки и бойцы. Но если отец не нашёл на лебединой дороге ничего, кроме боли, позора да вот его, сына, то для Хёгни море было началом солёного, холодного и бескрайнего пути, на котором нет иных спутников, кроме ветра и звёзд, а наградой станут мозоли на руках и на душе, да солнечный блеск на лезвии меча. Хёгни заворожено глядел на бурлящую сталь океана и не смел дышать, а Альвар всё всматривался в лицо сына, надеясь, что ему лишь мерещится жадный огонь в морской глубине глаз - единственного наследия Хельги Красавицы.

- Однажды, отец, я уйду из дома, - тихо и жестоко сказал Хёгни, - я стану моряком. Викингом. А потом вернусь с добычей из похода. Ты будешь мной гордиться. И в этом я клянусь.

"Ты не вернёшься", - горько вздохнул Альвар.

Семья провела на море всё лето. Альвар нанял рыбацкую клабату, и отец с сыном неделями пропадали на тресковой дороге. Шторм, штиль - всё едино. Исходили под парусом и на вёслах всё побережье, от Хвитахлида до самого Гламмвикена, и обратно, вдоль гряды Вестбард, вонзившей в воду когти коварных рифов. Удили рыбу, пекли её на скалах и бросали обглоданные хребты чайкам. Учились плавать на глубоководье - впрочем, не слишком удачно: из двергов скверные пловцы. Зато повеселились. Хёгни, правда, научился хотя бы держаться воде. Видели кита и громадную черепаху, похожую на плавучую гору. Мальчишки были в восторге: и сам Хёгни, и Сваллин с Ивальдом, племянники Альвара, и дети челядинцев - Моди, Магни, Эрп, Нали, да и сын владельца корабля, юный, но смышлёный Ильме Тьяльдарсон, позабавился.

Альвар же глядел на парнишек с неизбывной светлой печалью. Всё-то у них было впереди - и поражения, и победы, и позор, и слава. Хотелось бы ему гордиться каждым из них, как гордился Свалльвинд конунг своим старшим сыном Исвальдом, да только сердце его ведало цену и горечь той гордости. "Эк я постарел да обабился", - думал Альвар с усмешкой.

А под конец этого счастливого лета несчастный зад Хёгни снова попробовал отцовского ремня. Вышло это так. Детвора отправилась купаться, но не под надзором взрослых, а сами по себе. Моди придумал прыгать в воду со скал. А скалы там были одна выше другой. Залезть на кручу - уже подвиг, а сигануть оттуда - вовсе бессмертное деяние. Хёгни лазал и прыгал наравне со всеми, чтобы его не прозвали маменькиным сынком или тем словом, что потешно рифмуется с именем "Крак". Но на самую высокую скалу никто не полез. Даже пытаться не стали: одно дело - отвага, другое - вылавливать из моря труп. А Хёгни вызвался.

- Тот не зовётся леммингом, кто не прыгает в море с обрыва, - важно изрёк он к ужасу и восхищению всей банды. Отговаривали его мало и неохотно.

Что же дальше? Вскарабкался, хотя пару раз чуть не сорвался, потом оглянулся, помахал рукой остальным, которые с этакой верхотуры казались фигурками для игры в тэфли, потом к ужасу своему заметил, как приближается ещё одна фигурка, и не пешка, а король. Сваллин-таки не выдержал, побежал ябедничать отцу. Позже его поколотили, невзирая на высокий род. Однако то было позже, а тогда Хёгни проклял всё на свете и своё упрямство прежде всего. Но коль уж назвался леммингом, изволь прыгать.

И Хёгни прыгнул, сложив руки лодочкой и тонко пища боевой клич викингов:

- ХЭЙ-ЙЯ!!!

Наглотался воды, чудом не разбил голову об острый риф, напугал до полусмерти донную камбалу, барахтался по-собачьи, пока не прошёл звон в ушах, и нехотя поплыл к берегу.

- Идём, - просто сказал Альвар, расстёгивая ремень.

Следует отдать ему должное: не стал пороть сына при всех. Ведь Хёгни был не просто оболтус: он был оболтус из рода конунгов. Альвар рассудил так, что боль пойдёт ему на пользу - пусть привыкает, коль хочет зваться викингом, а позорить сына ни к чему. Сам нахлебался этого пойла в славном городе Сторборге.

Но - до самого дома не сказал сыну ни слова.

Малявка Хёгни вырос в глазах остальной детворы на пару голов. Его теперь называли не иначе, как Лемминг Белого Склона. Начитанный Ивальд пошутил: мол, лемминг - это звучит гордо! Хёгни, как положено герою, делал вид, что это не такое уж большое дело и хвалиться тут нечем, но в душе был ужасно доволен собой. Хотя, конечно, и грустил, что так опечалил отца.

"Ничего, - утешался сын хёвдинга, - когда я вырасту, то совершу кучу подвигов, обо мне станут петь песни и рассказывать саги, и отец меня простит. Наверное".

Где ему было знать, что Альвар не держал на него зла, а только очень испугался, как не пугался ещё никогда. Даже когда бежал, презренный, из храма в Сторборге и чувствовал у горла хлад меча доброго проповедника Карла Финнгуссона. За себя не страшно. Страшно за других.

3

В том же году на зимние праздники случилось в Сольфхейме важное дело. Во-первых, Свалльвинд конунг сдержал слово и ввёл семилетнего Хёгни в род Фьёрсунгов. Этим обрядом открылся Йолль - череда могучих, весёлых и страшных новогодних попоек. Перво-наперво забили чёрного бычка-трёхлетку и сшили из его кожи здоровенный башмак. Под торжественную музыку, в багровом свете факелов, король Круглой Горы надел тот башмак и сделал девять шагов. Затем снял и передал Альвару, а тот - сыну. Хёгни тоже нацепил обувку и зашагал, стараясь не споткнуться и следя, чтобы башмак не слетел с ноги. "Такой сапог впору великану, а не леммингу, - подумал он, - в нём уместится мышиная семья, и ещё место останется". На девятом шаге Хёгни сбился, подвернул ногу, едва не рухнул, но в последний миг устоял. Тут все радостно засвистели, приветствуя нового родича, а дед сказал:

- Теперь ты ступил по моему следу, умскиптинг, и, стало быть, ты мой наследник. Не слишком задирай свой конопатый нос, и получишь что-нибудь из моего наследства. А кстати, чего бы тебе хотелось? Ну, кроме престола, конечно!

Хёгни подумал-подумал и спросил:

- А есть ли у тебя корабль, Свалльвинд конунг?

Все захохотали, а дед покачал головой:

- Корабль? На горе? Сильно ж ты ударился об воду, как я погляжу! Впрочем, юноша, придёт срок, и будет тебе ясеневый олень волн. Это я могу обещать!

Хёгни торжественно приложил руку к сердцу и низко поклонился:

- Благодарствую, Свалльвинд конунг!

- Иди сюда, морда ты разбойничья, - улыбнулся дед и крепко обнял внука.

Вот тут уж Хёгни удивился. Но виду не подал.

Во-вторых, тогда же Свалльвинд конунг отрёкся от престола и возвёл на Гульдскьяльв своего старшего сына, которого уже называли Исвальд Суровый. Ради такого дела вина заказывали из южный стран, а пиво - настоящее вересковое пиво! - везли из пивоварни Дори Струвинга в Норгарде, знаменитой, пожалуй, на все девять миров. Слуг на кухне загоняли до изнеможения, и даже Бюггви с Бьяргой сделались чумазыми, как маленькие тролли. Хёгни утешал их, что, мол, не век же праздникам длиться, но едва ли они его понимали. Пригласили ко двору толпу музыкантов и сказителей, и вообще было так многолюдно и шумно, что Круглая Гора ходила ходуном. Хёгни тоже сказал на пиру несколько вис и ему дали дурацкую золочёную шишку. Её было хорошо швырять в обнаглевших мышей.

Свалльвинд конунг сказал:

- Стар я стал, болят мои кости, череп трещит, плечи устали. Вот я снимаю кольцо и корону, вот я кладу жезл власти, вот я с престола схожу. Ныне будет вам владыкой Исвальд, мой сын. Довольны ли вы? Подходит ли вам такой конунг?