Неверная - Али Айаан Хирси - Страница 10

Наверно, я заснула, потому что только ближе к ночи я почувствовала, что мои ноги связаны, чтобы я не двигалась и шрам быстрее зарубцевался. Уже стемнело, мой мочевой пузырь разрывался, но писать было слишком тяжело. Острая боль никуда не делась, и мои ноги были покрыты кровью. Я лежала вся в поту и дрожала. Только на следующий день бабушка уговорила меня пописать. После внутри все болело. Даже когда я просто лежала, между ног все мучительно ныло, а когда я пыталась помочиться, тело пронзала такая острая боль, как будто обрезание только что сделали.

На восстановление нам понадобилось где-то две недели. Бабушка внезапно стала нежной и доброй. Она окружала нас неустанной заботой, отзывалась на каждый стон или всхлип, даже ночью. После каждого болезненного отправления естественных нужд она осторожно промывала наши раны теплой водой и смазывала фиолетовой жидкостью. Потом снова связывала нам ноги и напоминала, что нельзя двигаться, иначе шов разойдется и придется опять звать того мужчину.

Через неделю он пришел проверить, как мы. У меня и у Махада все шло как надо, а вот Хавейю нужно было зашивать заново. Шов порвался, когда она мочилась и боролась с бабушкой. Мы слышали, как все происходило, – это была настоящая агония.

Обрезание стало для нас пыткой, и больше всех пострадала Хавейя.

Махад уже вовсю бегал, когда тот мужчина пришел, чтобы убрать нить, которой зашивал меня. Вновь было море боли. С помощью пинцета он поддевал край нити и резко вытягивал. Бабушке и двум другим женщинам снова пришлось держать меня. И хотя теперь у меня между ног был толстый бугристый шрам, который, если я много двигалась, причинял неудобства, мне больше не нужно было лежать неподвижно весь день.

Хавейе понадобилась еще неделя, чтобы дойти до стадии удаления нитки, и теперь четыре женщины держали ее. Я была там, когда это происходило, и никогда не забуду выражение паники на лице сестры и то, как она кричала, изо всех сил стараясь сжать ноги.

С тех пор Хавейя больше не была такой, как раньше. Несколько недель ее лихорадило, она сильно исхудала. По ночам ее мучили кошмары, а днем она сторонилась людей. Мою жизнерадостную младшую сестричку будто подменили. Иногда она просто часами смотрела в одну точку. После обрезания мы все стали мочиться в постели. У Махада это продолжалось довольно долго.

Когда мама вернулась из поездки, она была вне себя.

– Кто просил тебя устраивать им обрезание? – в гневе кричала она. Ни разу еще я не видела, чтобы она так сердилась на мать. – Ты же знаешь, что их отец был против! Аллах свидетель, никогда в жизни меня так не предавали. Что на тебя нашло?

В ответ бабушка стала кричать на маму, объясняя, что оказала ей неоценимую услугу.

– Представь себе, что было бы с твоими дочерьми через десять лет! Кто взял бы их в жены, если бы у них между ног болтался длиннющий kintir? Думаешь, они навсегда останутся детьми? Ты неблагодарная и непочтительная, и если ты не хочешь видеть меня в своем доме, я уйду.

На этот раз она была настроена серьезно.

Мама не хотела, чтобы бабушка уходила, поэтому позвала сестру-близнеца Халимо, мать Саньяр. Тетя Халимо и мама были похожи как две капли воды: обе высокие, стройные, темнокожие. Их волосы не курчавились, как мои, а красивыми волнами обрамляли лицо и свивались кольцами сзади, на шее. У всех женщин Артан были длинные, тонкие руки и ноги, прекрасная осанка. Но, несмотря на внешнее сходство, тетя Халимо была гораздо мягче мамы. Они сели и долго разговаривали, ожидая, пока бабушка успокоится. Потом все, включая Махада, стали просить ее остаться.

После этого обрезание в нашей семье больше не обсуждалось. Это просто произошло, как должно было произойти. Все прошли через это.

Сомали и Эфиопия были втянуты в жестокое противостояние. Война унесла тысячи жизней в обеих странах и разорвала только-только протянувшиеся тонкие нити экономического сотрудничества. Сообщение между Могадишо и Аддис-Абебой было полностью прекращено. Поэтому родителям пришлось искать другое место для встречи.

Городов, куда летали самолеты Сомалийской авиакомпании, было немного. С помощью членов клана мама договорилась встретиться с папой в Джидде, в Саудовской Аравии, и получила поддельный паспорт. Она выдала себя за обычную женщину из субклана Дхулбаханте, которая должна была отправиться в паломничество в Мекку. Мне так нравится воображать эту сцену: мама с папой в Джидде, молодые и счастливые, страстно жаждущие снова жить вместе одной семьей.

Мама не хотела переезжать в Эфиопию, потому что ее населяли христиане, неверные. А Саудовская Аравия была землей Господа, родиной Пророка Мухаммеда, истинно мусульманской страной, созвучной Аллаху, – словом, самым лучшим местом, где только можно было растить детей. Мама знала арабский, она учила его в Адене. Но самое главное – она свято верила, что на Аравийском полуострове ислам чище и глубже, чем в Африке. Законы Саудовской Аравии идут напрямую из Корана, это заповеди Аллаха. И если наша семья вновь соединится там, жизнь станет спокойной, размеренной и прекрасной.

Мама все же убедила папу, что так всем будет лучше. Отец нашел работу в правительстве Саудовской Аравии – что-то связанное с расшифровкой сообщений, переданных азбукой Морзе. Он перебрался в Эр-Рияд, поселился у одного из членов клана и стал ждать нашего приезда.

Мама проявила настоящий героизм. Она раздобыла новый фальшивый паспорт, в котором были записаны трое детей, так что мы могли теперь лететь с ней. В глубокой тайне она собрала вещи и договорилась, что нас отвезут прямо в аэропорт.

В то апрельское утро 1978 года бабушка разбудила нас очень рано – сероватые лучи солнца только-только начали пробиваться сквозь ставни. Вместо привычной школьной формы нас нарядили в красивые платья. Старший пасынок Кхадиджи, чей гараж был напротив, подъехал к дому и быстро затолкал нас в черную машину. Бабушка не поехала с нами. Когда спустя довольно долгое время мы высыпали из автомобиля, мама указала на огромную железную трубу с плоскими крыльями и сказала: «Это самолет. Мы полетим на нем».

Никогда раньше мы не видели самолетов так близко. Только издалека, во время парада в честь Дня независимости, когда они проносились над городом, изрыгая белый дым. Мы завизжали и стали носиться, размахивая руками, – нам так не терпелось подняться в воздух, мы даже думали, что полетим как птицы. Но маме и без нас хватало забот – у нее был фальшивый паспорт, а служащие в аэропорту дотошно опрашивали пассажиров. Она покачала головой, положила ладони нам на макушки и велела молчать.

Но мы не могли долго вести себя смирно. В детстве мы почти никуда не выбирались, ни разу не были на экскурсии, а тут наконец-то такое захватывающее приключение. Оказавшись в салоне, мы выскользнули из-под ремней и стали драться за место у иллюминатора, кусаясь, царапаясь и перелезая через незнакомых пассажиров. Когда самолет поднялся в воздух, мама повернулась к нам.

– Господи, пусть этот самолет разобьется! – причитала она. – Забери их, Аллах. Я не хочу такой жизни. Пусть мы все умрем!

Лучше бы она побила нас. Это были самые страшные слова в моей жизни.

На высоте у нас заложило уши, мы кричали всю дорогу. Должно быть, пассажиры возненавидели нас. Перед приземлением мама, как и все женщины в самолете, надела длинное черное покрывало, скрывавшее все, кроме ее лица. Мы притихли.

В аэропорту Джидды было невероятно много людей с разным цветом кожи, в разнообразных одеяниях. Но нашего папы среди них не оказалось. Мы остались совершенно одни в чужом городе, в чужой стране.

Не уверена, что все было именно так, но, по-моему, случилось вот что. Папа ждал нас, но, видимо, не знал точной даты прилета. А потом его срочно вызвали в Аддис-Абебу.

В тот день, когда мы покинули Сомали, произошла попытка мятежа против Afwayne. Воздушное пространство закрыли, начались вооруженные столкновения. (После казни мятежников начался период тотального контроля. Если бы мы не улетели тогда, кто знает, смогли бы потом выбраться из страны.) Скорее всего, именно из-за этого мятежа папе пришлось бежать обратно в Эфиопию. В спешке он забыл послать кого-нибудь встретить рейс Сомалийской авиакомпании – тот самый, на который нам удалось попасть.