Неверная - Али Айаан Хирси - Страница 1

© Ayaan Hirsi Ali, 2006

© ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2012

Утром в ноябре 2004 года Тео ван Гог собирался ехать на работу, в свою кинопродюсерскую компанию в Амстердаме. Он выкатил старенький черный велосипед, сел на него и поехал вниз по дороге. За дверью его поджидал марокканец с пистолетом и двумя тесаками.

Мухаммад Бойери поравнялся с Тео, вытащил пистолет и выстрелил несколько раз. Тео упал с велосипеда, дополз до обочины и рухнул. Марокканец последовал за ним. Тео взмолился: «Давайте все обсудим», но Бойери выстрелил в него еще четырежды. Потом он вынул из-за пазухи тесак и вонзил в горло Тео. Другим ножом он пригвоздил к груди Тео письмо на пяти страницах.

Это письмо предназначалось мне.

За два месяца до этого мы с Тео вместе сняли короткий фильм. Он назывался «Покорность. Часть 1». Я собиралась когда-нибудь снять вторую часть (Тео предупредил меня, что возьмется за работу, только если я позволю внести в фильм хотя бы долю юмора). Первая часть была о вызове – о мусульманках, которые от полной покорности Господу переходят к диалогу с Ним. Они молятся, но, вместо того чтобы опустить глаза, они смотрят наверх, на Аллаха, а на их коже вытатуированы слова Корана. Женщины честно говорят Богу о том, что если покорность Ему приносит столько страданий, а Он не внемлет их мольбам, то они откажутся от смирения.

Одну из этих женщин высекли за измену; другую выдали замуж за человека, который был ей противен; третью муж постоянно бил; от четвертой отрекся отец, когда узнал, что ее изнасиловал собственный брат. Во всех случаях мучители оправдывали себя словами Корана, которые теперь записаны на телах женщин, ставших символом всех мусульманок в мире.

Мы с Тео знали, что снимать такой фильм опасно. Но Тео был храбрецом, истинным воином, хотя и не казался таким с первого взгляда. И еще он был настоящим голландцем, а ни одна нация в мире не дорожит свободой выражения так, как голландцы. Предложение убрать свое имя из титров к фильму привело Тео в ярость. Он как-то сказал мне:

– Если я в Голландии не смогу поставить свое имя под собственным фильмом, значит, это будет уже не Голландия, а я буду не я.

Меня спрашивают, не желаю ли я смерти, раз продолжаю говорить то, что говорю. Нет, я хочу жить. Но некоторые вещи должны быть сказаны, и бывают такие времена, когда молчание становится сообщником несправедливости.

Вот история моей жизни, личные воспоминания, записанные настолько точно, насколько это было в моих силах. Мои отношения с семьей так испортились, что теперь я не могу обратиться к родным за помощью. Это история о том, что я пережила, что видела и почему я думаю так, как думаю. Я пришла к выводу, что будет очень полезно и, возможно, даже крайне важно рассказать ее. Я хочу прояснить несколько моментов, исправить некоторые заблуждения и показать людям другой мир – таким, какой он есть.

Я родилась в Сомали. Росла в Сомали, Саудовской Аравии, Эфиопии и Кении. В Европу я приехала в 1992 году, когда мне было двадцать два года. В Голландии я стала членом Парламента, сняла фильм вместе с Тео, а теперь живу под охраной и езжу в бронированных автомобилях. В апреле 2006 года голландский суд постановил, что я должна покинуть убежище, взятое в аренду у государства: было решено, что мои соседи могут чувствовать себя в опасности, пока я живу с ними в одном доме. Затем встал вопрос о лишении меня гражданства, но к этому времени я уже сама приняла решение о переезде в США.

Эта книга посвящается моей семье и миллионам, миллионам мусульманок, вынужденных жить в покорности.

– Кто ты?

– Я – Айаан, дочь Хирси, сына Магана. Мы с бабушкой сидели на циновке под деревом талал. Дом стоял поодаль, и только ветви защищали нас от палящих лучей солнца, раскалявших белый песок.

– Продолжай, – сказала бабушка, внимательно глядя на меня.

– Маган – сын Иссе.

– Дальше.

– Иссе – сын Гулейда, сына Али. Сына Вай’айса. Сына Мухаммада. Али, Умар, – я на мгновение задумалась. – Осман, Махамуд.

Довольная собой, я перевела дух.

– Бах? – спросила бабушка. – Которая из жен?

– Бах Йа’куб, Гараб-Саре. – Я произнесла имя самой могущественной супруги Османа Махамуда, дочери Йа’куб, из Высшего Колена.

Бабушка нехотя кивнула. Неплохо для девочки пяти лет: я смогла перечислить всех своих предков за последние триста лет – эти знания очень важны. Осман Махамуд – название субклана, к которому принадлежит мой отец, а значит, и я. Таково мое место в мире.

Позже, когда я подросла, бабушка уговаривала, а порой даже силой заставляла меня учить имена предков отца за восемьсот лет, до самых истоков великого клана Дарод. Я – Дарод, Харти, Мачертен, Осман Махамуд. Я – потомок той части рода, которая называется Высшее Колено. Я – Маган.

– Запомни хорошенько, – втолковывала мне бабушка, помахивая прутом. – В этих именах – твоя сила. Твоя родословная. Если будешь вести себя достойно – они сохранят тебе жизнь. А если обесчестишь их – навлечешь на себя проклятие. Превратишься в ничто. Будешь раздавлена и умрешь в одиночестве. Повтори еще раз.

Сомалийские дети обязаны знать свою родословную: это самое главное. При встрече два незнакомых сомалийца всегда спрашивают друг у друга: «Кто ты?» И начинают перечислять своих предков, пока не найдут общего.

Если у них обнаружится общий дедушка или даже прапрадедушка в восьмом поколении, эти два сомалийца будут связаны кровными узами, как двоюродные братья. Они – члены большой семьи. Если будет нужно, они дадут друг другу стол и кров. Несмотря на то что ребенок принадлежит к клану отца, ему также полезно знать родословную матери, на случай, если, отправившись в путешествие, ему понадобится помощь незнакомца.

Вот почему, хотя долгими полуденными часами пот струился по нашим спинам, мы со старшим братом Махадом продолжали хором твердить имена наших предков, стараясь выучить их наизусть. Позже бабушка стала учить тому же мою младшую сестру Хавейю, но ей так и не удалось достичь наших успехов, потому что, несмотря на ее быстроту и яркость, усидчивости в ней было еще меньше, чем в нас с Махадом.

Дело в том, что детям, выросшим в бетонных домах под твердыми крышами, традиционные учения о предках казались бессмысленными. Чаще всего мы принимались носиться, уворачиваясь от хлестких ударов прута. Позже мы забирались на дерево и играли в его ветвях.

Пока мама готовила обед в жаровне на древесных углях, нам больше всего нравилось лежать и слушать бабушкины истории. Они возникали ни с того ни с сего, когда мы меньше всего этого ожидали. Бабушка ткала и бормотала что-то себе под нос. Внезапно невнятные звуки превращались в сказку.

– Жил да был юноша-кочевник. И женился он на красавице, родился у них сын, – начинала бабушка.

Мы тут же затихали, делая вид, что очень заняты: малейший шум мог заставить ее прекратить рассказывать. Тогда нас бы прогнали, а бабушка вновь принялась бы искусно сплетать тонкие сухие травинки в полоски, которые затем сшивались в большое полотно.

– Дожди все не приходили, и кочевник отправился в путь через пустыню в поисках пастбища, где он смог бы поселиться вместе с семьей. Он прошел совсем немного и вдруг увидел клочок земли, покрытой молодой зеленой травой. На поляне стояла хижина из крепких веток. Внутри было чисто, пол был выстелен новыми циновками.

В хижине никого не было. Кочевник вернулся к жене и рассказал ей о том, что всего в одном дне пути от них есть такое прекрасное место. Но когда через два дня он пришел туда вместе с женой и ребенком, на пороге их встретил незнакомец – невысокий, плотно сбитый мужчина с белоснежными зубами и гладкой кожей.