В тени луны. Том 2 - Кайе Мэри Маргарет - Страница 2

• Предыдущая
• 2/94
• Следующая

Ощущение своего несчастья за последние недели у нее несколько притупилось, и постоянно ноющая боль сменила саднящую рану в сердце. Вокруг была Индия, и только это совпало в ее мечтах с ожиданием. Она выезжала каждый вечер и рано утром, перед восходом солнца, проносясь галопом по равнине, вдоль берегов дальней реки, или скакала по мокрым от росы полям, слыша крик павлинов или перекличку стай диких гусей, летевших в небе в сторону Хазрат-Багха и Пари.

Сияние солнца над бескрайними равнинами и широкой рекой; тихая красота вечеров, когда солнце садилось с невероятной быстротой, окрашивая реку и длинные серебристые песчаные берега, город и равнину, и каждое дерево в теплые нежные абрикосовые тона; опаловые сумерки и звездная ночь, раскрывающая свои объятья, словно павлиний хвост, зеленая, голубая и фиолетовая, отсвечивающая последними искорками солнечного света, — это никогда не исчезающее очарование нового дня утешало и поддерживало Винтер.

Необъятная земля, широкая река и огромное небо казались ей бесконечно прекрасными. Простор успокаивал ее. Она как бы ощущала мировые пространства — тянущиеся до самых пустынь Биканера равнины, голубые воды Кейп-Коморин, джунгли и долины Непала; белые хребты Гималаев, где отдаленные тропинки вели в неизведанную страну Тибет, в Персию и на Памир, к огромным степям и озерам Центральной Азии — Кара-Корум, Гиндукуш, Тянь-Шань и Туркестан; Балхаш и Байкал; к снежным просторам Сибири и желтым пескам Китая. Здесь не давило на нее ощущение замкнутости пространства, которое она иногда испытывала за высокими стенами в Уэйре. Реки в милю шириной и огромные горные вершины казались меньшими барьерами, чем аккуратные изгороди Англии и форелевый ручей, отделяющий конюшни от парка.

И восточный фатализм также привлекал ее, а грязь, болезни и жестокость, являясь контрастом к природе, ни в коей мере не умаляли ее любви к этой земле. Город был уродлив, зловонен и полон картин, невероятных для европейского взгляда, и от глаз Винтер это тоже не ускользало. Но она любила город и в другом его проявлении. Разноцветный базар с горами фруктов, овощей и зерна. Сильный запах горчичного масла и масалы, мускуса, специй и гхи[1]. Гончарные и серебряные лавки. Лотки, с которых торговали стеклянными браслетами, такими тонкими и легкими, словно шелк, и хрупкими, словно сухой лист, сверкающими, переливающимися разноцветным огнем — красным, синим, золотым и ярко-зеленым. Магазинчики, где продавали шелк, с тюками, громоздившимися горами в тени. Шевелящуюся, толкающуюся толпу и огромных ленивых священных быков браминов, слоняющихся по узким улочкам и снимающих пробу прямо из корзин торговцев овощами.

Белых женщин нечасто можно было увидеть в городе, и только в тех редких случаях, когда они все же там появлялись в экипажах и в сопровождении белых мужчин. Но Винтер ездила с одним лишь Юзафом, сайсом, и поначалу толпа начинала хихикать, показывать пальцем и идти следом за ней, пялясь на нее и перешептываясь. Но она наведывалась в город так часто, что они просто привыкли к ней, а то, что она говорила на их языке с легкостью, редкой для сахиб-лог, способствовало установлению контактов. У нее появилось в городе много друзей и знакомых. Ее неожиданные приятели и странные знакомые наверняка ужаснули бы и вызвали бы неприятие у ее мужа, узнай он об этом. Но Конвей мало интересовался делами своей жены, не знал, да и не волновался о том, куда она ездила.

Алекс знал, и хотя поначалу его тревожило, что Винтер ездит так свободно и так далеко в глубь страны и в город, он решил, что ее чувство безопасности основано именно на таких знакомствах, и он снял скрытое наблюдение, поначалу установленное за ней.

Он тоже, когда не был в лагере, выезжал верхом каждое утро до восхода солнца, и Винтер иногда замечала его в отдалении, хотя и не догадывалась, что он выезжал, чтобы не терять ее из виду, боясь, чтобы с ней не случилось никаких неприятностей. Он слышал историю о кобре в ванной и сделал для себя определенные выводы. Та женщина из биби-гура, бывшая танцовщица, когда-то хвалившаяся огромным изумрудом Кишан Прасада, боялась конкуренции и сама или с помощью своих связей пыталась устранить соперницу.

Его полная беспомощность приводила Алекса в ярость, но он предпринял все возможные меры. Он поговорил с Иманом Баксом, зная его как союзника той женщины, и намекнул ему, что если с мем-сахиб еще что-нибудь случится или он услышит о том, что она заболела, поев какой-нибудь пищи, то головы некоторых слуг полетят с плеч и даже не поможет влияние комиссара.

— И думаю, всем известно, что я — человек слова, — тихо добавил Алекс. Иман Бакс, заглянув в эти безжалостные глаза, явно смутился и вместо того, чтобы протестовать против незаслуженных оскорблений, лишь пробормотал: «Это известно».

Но тот факт, что ничего больше не могло быть предпринято против невесты комиссара в стенах дома, не исключало подобной возможности в то время, когда она находилась за его пределами, и Алекс был недоволен, что ее муж разрешает ей скакать верхом целыми днями в сопровождении одного лишь сайса. Ему уже удалось устроить своего человека на этот пост. Когда рядом с ней был Юзаф, он был уверен, что ничего дурного с ней не приключится, и после этого Винтер уже редко видела его, выезжая на прогулку перед рассветом.

Она была счастлива, когда покидала этот дом. Он принадлежал Конвею, который когда-то означал для нее детскую мечту о добре, прекрасном принце и романтической любви, а теперь превратился в ужасную пародию на того рыцаря. Кроме того, там было полно незнакомцев — людей, чьи лица были теперь ей знакомы, но которые все равно оставались чужими. Громкоголосые мужчины и оглушительно смеющиеся женщины заставляли ее чувствовать себя неуверенной, юной, неуклюжей и внушали ей холодную неприязнь. Джош Коттар — грубый, вульгарный богач, сделавший состояние на пиве и армейских контрактах; майор Уилкинсон — краснолицый, со стеклянными глазами, пьяно-сентиментальный тип, да и другие не лучше. Не говоря уже о Джохаре, сестре Ясмин с хитрыми глазами и завуалированным высокомерием. Но иногда, в сумерках, там появлялась тоненькая белокурая девушка в странном старинном платье…

Винтер нечасто видела эту девушку и только, когда была особенно утомлена и измучена. Часто ей казалось, что она слышит кого-то, хотя в комнате никого не было. Этот дом отличался от других домов. Когда в комнатах горел свет, и в них были ее муж, слуги или гости, они казались обыкновенными. Декорация для людей, заполнявших их. Но в редких случаях, когда она оставалась в одиночестве, они выглядели по-другому. Тогда в пустых комнатах появлялся кто-то еще. Винтер проходила через открытую дверь в молчащую комнату, и там кто-то был. Кто-то, кого спугивало ее появление. Пугалась не она, а тот, другой, кто мог — она была в этом уверена — чувствовать ее несчастье, отчаяние и напряжение, и был этим встревожен. Иногда она даже слышала голоса. Не шепот, а словно они доносились издалека, и все же были в нескольких шагах от нее. Однажды она подумала, что расслышала несколько слов, ясно произнесенных: «Здесь кто-то несчастен. Словно, словно это Я!». Это было странно.

Но однажды ночью она услышала совсем другой шепот.

Это было в самом начале Нового года, и Винтер проснулась от холода. Она спала одна на широкой кровати, потому что Конвей перешел спать в свою старую комнату и лишь изредка посещал ее. Весь день шел дождь, но к закату небо прояснилось, и теперь луна стояла высоко и светила в окна ее комнаты. Винтер села и протянула руку за пуховым одеялом, обычно лежавшим в изножье кровати, но его там не оказалось, и она вспомнила, что с вечера забыла взять его из гардеробной.

Она выскользнула из постели дрожа и, накинув на плечи легкую кашмировую шаль, пересекла комнату и распахнула дверь в гардеробную. Она оставила одеяло на диванчике возле двери в ванную комнату и уже хотела было взять его, когда уловила чей-то шепот, замерла и прислушалась: на мгновение ей показалось, что это все те же призрачные голоса, которые так часто представлялись ей раньше.

• Предыдущая
• 2/94
• Следующая