Красная Армия (ЛП) - Питерс Ральф - Страница 32

Как только гвардии полковник прикажет начать движение. Как только командир корпуса прикажет гвардии полковнику. Как только командующий фронтом прикажет командующему корпусом.

Антон подумал о беспомощности своего отца. Он действительно любил старика. И восхищался им. Конечно, было легко восхищаться генералом армии Малинским, командующим Первым Западным фронтом. Но Антон задавался вопросом, много ли людей действительно любили его. Его отец всегда казался ему героем. И как настоящий герой, он был совершенно слеп в социальной структуре советской системы. Антон понимал, что отец был искренне, почти до наивности честен. Старик всегда подчеркивал, что не допустит поблажек для сына. Но система не умела понимать подобных требований. Антон понимал, что он должен был совершить целую череду возмутительных глупостей, чтобы это как-то повредило его карьере. Это же сын Малинского. Продвиньте его. И вытащите его из этого.

И даже если бы Антон специально попытался навредить себе, он сомневался, что поступил бы искренне. Старик был настолько великим, что ему невозможно было сопротивляться. Он требовал слишком обезоруживающе мягко, аристократично. Он никогда не заставлял Антона стать офицером. Он только предполагал, что так и будет с такой непоколебимой уверенностью, что Антон оказался бессилен противостоять.

Зина тоже хотела, чтобы он ушел из армии. Она хотела, чтобы он пожил собственной жизнью. Конечно, было слишком поздно серьезно думать о карьере пианиста. Слишком много лет упущено. Пальцы слишком привыкли к военной технике. Но, говорила она, он мог бы стать преподавателем или музыкальным критиком. У него была известная фамилия, а известные фамилии опять входили в моду, становясь новой игрушкой привилегированной элиты. И они могли бы всегда быть вместе.

Зина.

Она была прекрасной, любящей, кипуче хаотичной женщиной, совершенно не подходящей на роль жены офицера. Она никогда не могла определять звания мужей других женщин, и едва помнила, что и у Антона тоже было какое-то звание. Зина любила его, и быть невестой зеленого лейтенанта для нее было бы так же хорошо, как вдовой маршала. И, естественно, когда она вышла замуж за Малинского, жены высшего офицерского состава сочли, что она решила намеренно оскорбить их. Она была открытой, честной, немного наивной, незлобивой женщиной, которая лихо танцевала по жизни, никогда не осознавая злости за обращенными на нее улыбками, любила песни «Биттлз», выученные по западным кассетам. Он играл Скрябина, а она слушала, свернувшись, словно кошка на деревенской печке. Но, добравшись до инструментов сама, она с готовностью наполнялась восторгом и неистовой энергией, распевая на своем непередаваемом английском: «Honey Pie, you are making me cra-a-zy…».

Слезы навернулись на глаза, когда он вспомнил ее прямые рыжие волосы, обрамляющие белую шею, словно созданную для украшений. Зина. Джинсы с бриллиантовыми сережками. Он приложил ладонь к глазам, боясь открытия, и тошнота, сводившая желудок последние несколько часов, нагрянула с новой силой. Он надеялся, что не заболел, но даже мысль о болезни еще больше испортила ему настроение.

Он ощущал, что вся его жизнь была сплошным маскарадом. Задумчивый, серьезный офицер. И все было в порядке, пока не началась настоящая война. Он не был даже в Афганистане. Вместо этого, он отправился на Кубу благодаря генералу Старухину, старшему советскому военному советнику в Гаване. Старухин был хамом, пьяницей, но достаточно умным и талантливым офицером, чтобы не вылететь из армии, и был обязан отцу Антона. Он уделял Антону достаточно внимания. Куба была хорошим местом назначения. Антон прошел обширную программу подготовки в качестве офицера мотострелковых войск и даже некоторый курс спецподготовки. Но жизнь в тропиках текла медленнее, и там всегда можно было найти немного свободного времени, чтобы побыть с Зиной. Кубинцы не проявляли большого интереса к русским за рамками официальных мероприятий. Но они с Зиной жили в своем собственном мире, купались в море, когда было свободное время, или проводили редкие выходные в Гаване, великолепной, но несколько захудалой после упадка. «Какими симпатичными маленькими капиталистами мы могли бы быть, дорогой, — шутила Зина. — Скверный ром, звезды над морем, казино и мой Антон в этой страшной капиталистической форме — смокинге».

Теперь он был здесь, в Германии, в грязи, и все было мучительно реально. Война была реальной. И он не знал, сможет ли выполнить поставленную задачу, действительно ли он мог называться сыном своего отца. Он знал команды и приемы решения задач, все, что можно было получить на теоретических занятиях и на полигоне. Но сможет ли он вести людей в бой? Сможет ли управлять войсками, когда это станет действительно сложно? Будет ли он способен принять трудное, но верное решение, когда того потребует ситуация? Внутри что-то заставляло его сомневаться в своей компетентности.

Возможно, жестокие сыны революции были правы. Аристократы не более, чем бесполезные напыщенные паразиты. Может быть, большевикам не следовало останавливаться, пока они не уничтожили бы их всех, до последнего мужчины, женщины и ребенка.

Антон снова вспомнил отца, и теория распалась. Его отец сполна оплатил Советскому союзу все, что он дал ему, и еще будет переплачивать. Но он не был советским человеком, кто бы что не говорил. Его замечательный русский отец, такой же великий, как горы и бескрайние степи. Как лето и зима. Антон улыбнулся. Несомненно, старик будет в зените славы, настолько же сильным, насколько его сын слабым. Возможно, его слава сейчас будет больше чем та, что они приобрели у ворот Плевны. Или вступив в Париж.

Да. Париж. И Зина. Одни из многих его мечтаний. Но он представлял себе это несколько иначе.

Водитель появился из-за деревьев, шлепая по грязи и пытаясь удержать в руках две дымящиеся чашки. Чай. Шопен. И Зина.

Антон покачал головой в безмолвной печали.

— Полсотни восьмой, вижу вас на экране. Направляйтесь на вспомогательную полосу два. И не крутитесь вокруг. На подходе противник.

— Я ноль-пять-восемь, вас понял. Вспомогательная полоса два. Прямо туда.

— Следи за дымом, полсотни восьмой. У нас топливо горит.

— Ты со мной, полсотни девятый? — запросил Собелев ведомого.

— Так точно, товарищ командир.

— Иди первым. Вторая полоса длиннее чем кажется, и перед ней лес. Не заходи слишком резко. Будь внимательнее.

Но Собелев сам оказался не готов к увиденному. Горящее топливо бушевало, густой черный дым застилал серое небо. Машины с сигнальными огнями носились вдоль полос. Самолетам, казалось, придется садиться через несколько больших горящих цирковых обручей. Перспектива быть перехваченными при заходе на посадку рыщущими в нескольких километрах самолетами НАТО бросала вызов остаткам уверенности пилотов.

— Полсотни восьмой, я контроль, наблюдаю тебя визуально.

— Ожидаю. Ведомый идет первым.

— Понял. Нужна помощь на земле?

— Ответ отрицательный. Если только не грохнемся.

— Твоя очередь.

Лейтенант, ведомый Собелева, точно коснулся полосы. Собелев был несколько удивлен, что они зашли так далеко и все еще живы. По крайней мере, до следующего вылета. Он выполнил заход и сел вслед за ведомым, с тряской покатившись по полосе.

— Контроль, куда двигаемся?

— На рулежную четыре. Дальше к капонирам, участок «Б».

— Номер?

— Занимай первый попавшийся. Это война, товарищ летчик.

Собелев выполнял рулежку, двигаясь через тучи дыма мимо обломков застигнутых на земле самолетов. Он подумал было, что здесь было слишком много обломков, но теперь, когда оказался на земле, его сознание захватила одна мысль: добраться до туалета.

У Собелева подкашивались ноги, когда он спустился на бетонный пол ангара, и стали казаться резиновыми, когда он двинулся в туннель за ведомым. После остановки у туалета, они проследовали в комнату планирования полетов, расположенную глубоко под землей. Приглушенные взрывы сотрясали землю, сталь и бетон. Вражеские самолеты вернулись.