Принцессы Романовы: царские дочери - Прокофьева Елена Владимировна "Dolorosa" - Страница 31

Если бы Петр Иванович пожелал развода – он бы с легкостью его получил.

А о том, мог бы он получить руку великой княжны Екатерины Павловны, до сих пор спорят историки.

Багратион происходил из грузинского царского рода Багратиони, так что вопрос с происхождением мог быть легко решен, если бы император согласился отдать за него сестру. И, вроде бы даже, Александр склонялся к мысли о том, чтобы выдать сестру за своего подданного – ведь тогда Екатерина не покинула бы Россию, а брак ее с представителем европейской династии грозил императору навечной разлукой с любимой сестрой!

Но тут возникло осложнение политического характера: после неудачного участия в двух антифранцузских коалициях и заключения в 1805 году Тильзитского мира с Францией, для России весьма невыгодного, император Александр на время утратил свою популярность в обществе. Шведский посол граф Стедингст писал, что среди военных поговаривали о том, чтобы свергнуть Александра, как ранее свергли Павла, и даже о том, «что вся мужская линия должна быть исключена и… на трон следует возвести княгиню Екатерину». Эти разговоры наверняка достигли ушей Александра, и наверняка он понял, что при таких обстоятельствах брак великой княжны с величайшим из российских полководцев и впрямь может привести к военному перевороту. К тому же Екатерина была по-настоящему влюблена в Багратиона и Александр ревновал. Посему он запретил ей даже думать о браке с любовником, а Багратиону – о разводе с блудливой женой, и отослал генерала в Финляндию: подальше от сестры, которой, пожалуй, хватило бы решимости тайно обвенчаться с любимым человеком!

Александр хорошо знал Екатерину: разлученная с Багратионом, она сначала впала в ярость, потом в тоску, а потом утешилась… в объятиях князя Михаила Долгорукого. Который стал вторым русским претендентом на ее руку. Впрочем, брак великой княжны с русским князем скорее создал бы скандальный прецедент, нежели ее брак с потомком грузинских царей. Долгорукого тоже отослали с глаз долой.

Чувства Екатерины к Багратиону, впрочем, не окончательно угасли, несмотря даже на разлуку и нового любовника. Они продолжали переписываться, и, по всей вероятности, письма великой княжны были достаточно откровенны и содержали некие компрометирующие ее факты. Об этом говорит та паника, которая охватила Екатерину Павловну, когда 12 сентября 1812 года ее бывший возлюбленный умер от полученных при Бородинском сражении ран в Симе, имении князей Голицыных. Она к тому времени была уже замужем, жила в Твери, но едва узнав о кончине Багратиона, принялась слать брату записки с паническими просьбами: найти среди вещей покойного генерала шкатулку с ее письмами! В тот момент Екатерина Павловна даже не скорбела о своей утрате – скорбь пришла потом… Она больше всего боялась, что ее письма к Багратиону попадут в чужие руки. Вот ее письмо от 13 сентября: «…Багратион умер вчера ночью; вестник видел его смерть и один из его адъютантов сказал, что он отошел в мир иной, итак, это правда. Вы помните о моих отношениях с ним и то, что я Вам сообщила о том, что у него в руках остались документы, которые могли бы жестоко меня скомпрометировать, если бы попали к посторонним. Он клялся мне сто раз, что уничтожил их, но я знаю его характер, и это позволяет мне сомневаться в истинности его слов. Мне бесконечно важно (и Вам тоже, смею заметить), чтобы эти акты остались неизвестными. Прошу Вас: прикажите наложить печать на эти бумаги и передать их Вам и позвольте мне их просмотреть, чтобы отобрать те из них, что принадлежат мне. Они должны быть или у князя Салагова, который, я уверена, был их хранителем, не знающим, что ему было доверено, в прошлых кампаниях, или у него самого (имеется в виду Багратион. – Ред.). Если Вы найдете, что это нельзя сделать таким образом или что есть какой-то другой способ их забрать, сделайте это, и немедленно, дело не терпит отлагательств; ради бога, пусть никто не узнает об этом, это может меня ужасно скомпрометировать. Простите, мой дорогой друг, что в такой момент я Вам докучаю, с такой несерьезной просьбой».

Сентябрь 1812 года. Французская армия стоит в Москве и, по слухам, собирается идти на Петербург. Казалось бы, у императора есть более важные заботы, чем искать письма своей легкомысленной сестры… Однако он любил Екатерину безмерно. И вот он пишет ей в ответ: «…То, что Вы мне сообщили в Вашем письме от 13, так тронуло меня, что я тут же отложил свои дела. В тот же момент я приказал найти Салагова. Он был болен, в постели, и смог приехать ко мне лишь на следующий день, 22. Он мне сказал, что было время, когда он был хранителем бумаг усопшего, но что потом по его приказу он отдал их некоему Чекуанову, грузину, служащему псарного двора. Он предложил себя в качестве посланника к этому субъекту, утверждая, что знает шкатулку, в которой должны находиться наиболее интересные бумаги покойного. Вчера, 23, он дал мне знать, что нашел некоторое количество бумаг покойного у этого субъекта, что он провел остаток дня, опечатывая их, но что там были только текущие служебные бумаги и что маленькую шкатулку усопший забрал в свой последний приезд сюда. Он прибавил, что самое верное средство вернуть ее обратно, это послать означенного Чекуанова с фельдъегерем в Симу, где он (Багратион. – Ред.) умер, чтобы забрать ее, и что это единственный человек, который может ее опознать. И даже, что он боится, как бы семья Бориса Голицына не наложила на нее руку…»

Далее Александр подробно и обстоятельно описывает, как искали шкатулку с письмами и какие еще имеются планы по продолжению поисков…

Следующее письмо Екатерины Павловны брату: «…У меня нет слов, чтобы сказать Вам как я тронута деликатностью, которую вы проявили, исполняя мою просьбу по поводу бумаг Б. Вы превзошли все мои ожидания и я за это очень признательна, только я сожалею, что мои старые ошибки доставили вам столько затруднений».

Ответное письмо императора Александра I: «…В то время как я послал фельдъегеря с этим грузином, Салагов принес мне шесть громадных кип и уверил меня, что это служебные бумаги, не имеющие никакой ценности и что они были доверены усопшим этому грузину. Поверив ему на слово, я их не коснулся, но, видя свои бесплодные поиски среди бумаг, привезенных фельдъегерем, я принялся просматривать эти шесть кип и после того, как я занимался этим шесть дней кряду, я увидел, что Салагов прав и что там нет абсолютно ничего… Салагов сказал мне, что в бытность его в Молдавской армии, он сам видел как тот (Багратион. – Ред.) сжег некоторое количество бумаг и вследствие этого все, что не нашли, должно быть, было сожжено. Таково, друг мой, состояние дел…»

В конце концов, письма нашли и уничтожили. И только тогда Екатерина Павловна принялась оплакивать бывшего возлюбленного.

На самом деле история с Багратионом растянулась на много лет, и при полном ее пересказе мы вынуждены нарушать последовательность событий.

В 1807 году, вскоре после того как Екатерину Павловну разлучили с Михаилом Долгоруким, ее матушка, вдовствующая императрица Мария Федоровна, нашла ей подходящего со своей точки зрения жениха: ни много ни мало овдовевшего австрийского императора Франца I.

Того самого, который первым браком был женат на сестре Марии Федоровне, прелестной принцессе Елизавете Вюртембергской, а вторым – на жестокосердной и завистливой Марии-Терезии Неаполитанской; того самого, чей младший брат, палатин венгерский Иосиф, был женат на великой княжне Александре Павловне. В общем, Франц I был связан с Марией Федоровной уже двойным родством. Но оба брака – императора с принцессой Елизаветой и его брата с великой княжной Александрой Павловной – были не слишком счастливыми для их жен: обе они умерли от первых же родов. Казалось бы, столь печальная закономерность, а также недобрая память о том, как скверно обошлись в Вене с Александрой Павловной, должны были внушить Марии Федоровне отвращение к самой идее отдать за Франца любимую дочь. Но вдовствующая императрица уж очень хотела увидеть великую княжну Екатерину Павловну австрийской императрицей! Да и сама Екатерина Павловна проявила тщеславие и властолюбие, приложив все усилия к тому, чтобы заполучить в мужья человека, который был на двадцать лет ее старше, вдобавок на редкость несимпатичен.