Частный детектив. Выпуск 5 - Чейз Джеймс Хедли - Страница 2

Да, по правде говоря, кое–какие признаки приближающегося срыва можно было заметить и раньше. Они появились уже после второй большой гонки этого сезона, когда Харлоу так легко и убедительно одержал победу, еще не зная, что его неподражаемый младший брат, идя со скоростью более ста пятидесяти миль в час, оказался на обочине трека и врезался в ствол сосны. Харлоу и прежде никогда не отличался общительностью и не тянулся к шумным сборищам, а после гибели брата стал еще сдержаннее и молчаливее. Если и улыбался, что замечали за ним все реже, то улыбка выглядела так, словно человек этот уже потерял в жизни все, чему хотелось бы улыбаться. Будучи самым хладнокровным и расчетливым из гонщиков, врагом всякого лихачества, цена которому — жизнь, Харлоу стал понемногу отступать от своих высоких принципов и все меньше заботился о безопасности, хотя и продолжал триумфальный путь по автотрекам Европы. Но теперь он добивался своих рекордов, завоевывая один за другим трофеи Гран—При, с риском для себя и своих товарищей. Его езда стала неосторожной и даже опасной, и другие гонщики, при всей их крепкой профессиональной закалке, стали явно испытывать перед ним страх и, вместо обычного стремления оспаривать повороты, как случалось, делали прежде, предпочитали притормаживать, когда в зеркальце заднего обзора появлялся бледно–зеленый “коронадо”. Говоря по совести, не так часто представлялась такая возможность, ибо Харлоу придерживался крайне простой и эффективной формулы: сразу проскочить вперед и держаться впереди.

Теперь все больше в открытую говорили, что самоубийственное единоборство на гоночных дорогах было для него битвой не против равных, а против самого себя. Становилось очевидным, что эту битву он никогда не сможет выиграть, и его последний отчаянный бунт против собственных сдающих нервов к добру не приведет. Настанет день, когда поток удач иссякнет. И вот теперь такое случилось — и с ним, и с Айзеком Джету: Джонни Харлоу на глазах у всего мира проиграл свою последнюю схватку за Гран—При.

Не исключено, конечно, что опытный мастер останется на треке и будет еще сражаться, но одно казалось совершенно очевидным: никто не понимает с более ужасающей ясностью, чем сам Харлоу, что его лучшие дни уже позади.

В третий раз Джонни потянулся к бутылке. Руки его по–прежнему дрожали. Бутылка, вначале полная, была теперь на треть опустошена. Макелпайн бросил мрачный взгляд на Даннета, пожал отяжелевшими плечами — жест не то недоумения, не то принятия неизбежного — и выглянул за дверь. В этот момент как раз прибыла машина “скорой помощи”, и он поспешил к дочери, Даннет же принялся обтирать лицо Харлоу губкой, обмакивая ее в ведро с водой. Казалось, тому было совершенно все равно, что станет с его лицом. Все внимание гонщика сосредоточивалось на этой бутылке бренди. И если вообще человек может стать воплощением какой–либо идеи, то именно таким был сейчас Джонни: воплощением одной единственной потребности, одного неумолимого желания — немедленно забыться.

Пожалуй, оно и к лучшему, что ни гонщик, ни босс не заметили человека, стоявшего снаружи у самой двери и всем своим видом показывавшего, что больше всего на свете ему хочется, чтобы Харлоу вообще перешел в мир вечного забвения. Лицо сына Макелпайна — Рори, этого смуглого кудрявого подростка, обычно отличавшегося дружелюбием и хорошим расположением духа, омрачала грозовая туча — выражение совершенно немыслимое для человека, который еще недавно считал Харлоу кумиром своей жизни.

Рори перевел взгляд на “скорую помощь”, куда внесли его окровавленную сестру, и немыслимое перестало казаться немыслимым. Повернулся, чтобы еще раз бросить взгляд на Харлоу, и во взгляде этом было столько ненависти, сколько вообще может вместить душа шестнадцатилетнего парня.

Официальное следствие, проведенное почти сразу же после несчастного случая, как и следовало ожидать, не выявило никого, кто бы мог оказаться причиной катастрофы. Официальное следствие еще ни разу не выявило конкретных виновников. Даже в пресловутом беспрецедентном убийстве в Ле—Мане, где во время гонок погибло семьдесят три зрителя, его не нашли, хотя все прекрасно знали, что таковой существовал — в настоящее время он уже, правда, давно покойный.

Виновника не нашли и на этот раз, несмотря на то, что две тысячи зрителей, находившихся на центральных трибунах, не колеблясь возложили бы всю вину на плечи Джонни Харлоу. Но еще больше обличало его беспристрастное и неопровержимое свидетельство телезаписи. Экран в маленьком зале, где велось следствие, был небольшой и весь в пятнах, но изображение давал достаточно четкое. В ходе фильма, а он длился всего каких–нибудь двадцать секунд, было видно, как три машины, снятые сзади при помощи телеобъектива с переменным фокусным расстоянием, приближались к пункту обслуживания. Харлоу в своем “коронадо” висел на хвосте лидирующей машины — старой марки “феррари”, которая оказалась впереди только лишь по той причине, что уже успела отстать на целый круг. Двигаясь на еще большей скорости, чем Харлоу, и держась другой стороны трека, шла красная, как пожарный автомобиль, машина, которую вел блестящий калифорниец Айзек Джету. На прямом отрезке пути двенадцатицилиндровый двигатель Джету имел значительное преимущество перед восьмицилиндровым двигателем Харлоу; не вызывало сомнений, что Джету намерен обойти соперника. Видимо, и Харлоу это понимал, ибо включил стоп–сигнал, очевидно, собираясь слегка убавить скорость, чтобы пропустить Джету вперед.

Вдруг случилось невероятное: тормозные сигналы машины Харлоу погасли, и “коронадо” с силой рвануло вбок, словно Харлоу в последний момент решил обойти автомобиль соперника, прежде чем тот успеет проскочить вперед.

Если чемпион действительно принял столь необъяснимое решение, то это было величайшим безрассудством, ибо он загородил путь Джету, который на прямом отрезке пути шел со скоростью не менее ста восьмидесяти миль в час. Ни малейшей возможности затормозить или уклониться в сторону… А ведь только эти два фактора могли принести спасение.

В момент столкновения переднее колесо машины Джету ударило сбоку в самый центр переднего колеса машины Харлоу. Столкновение превратило его автомобиль в неуправляемый волчок. Даже сквозь какофонию ревущих моторов и скрежет тормозов звук лопнувшей шины на переднем колесе машины Джету прогремел как выстрел. Это значило, что Джету обречен. Его “феррари”, полностью потеряв управление и превратившись в безумное механическое чудище, летящее к самоуничтожению, ударился о предохранительный барьер, отлетел рикошетом на другую сторону шоссе и, изрыгая красное пламя и клубы черного дыма, врезался в противоположный барьер. После удара, безумно вращаясь, “феррари” пронесся по треку ярдов двести, дважды перевернулся и рухнул на все четыре исковерканных колеса. Джету сидел на своем водительском месте, запертый в машине, как в ловушке. Скорее всего, к этому моменту он был уже мертв. И именно тогда красное пламя превратилось в белое.

Тот факт, что Харлоу явился непосредственной причиной гибели Джету, не вызывал сомнений. Но Харлоу, в течение семнадцати месяцев одиннадцать раз завоевавший Гран—При, и по очкам, и по общим характеристикам превосходил любого водителя в мире. Кто же осмелится осуждать такого человека? Поэтому трагическое происшествие определили как одно из непонятных Божьих деяний и, тихо опустив занавес, дали понять, чго действие закончено.

Французы, даже находясь в расслабленном состоянии, почти не способны скрывать свои чувства, а плотная толпа, собравшаяся в тот день в Клермон—Ферране, была крайне возбуждена и отнюдь не собиралась отступать от привычной латинской нормы. Когда Харлоу, опустив голову, скорее плелся, чем шел вдоль трека, направляясь из зала следствия к пункту обслуживания фирмы “Коронадо”, выражение чувств публики стало поистине громогласным. Вопли, сопровождавшиеся типично галльским размахиванием множества сжатых в кулаки рук, шипение, свист и просто гневные выкрики не только пугали, но и представляли реальную угрозу. Казалось, не хватает только искры, чтобы вспыхнул бунт, и мстительные чувства против Джонни Харлоу вылились бы в физическую расправу над ним… Очевидно, этого и боялись полицейские. Они шли следом за Харлоу, готовые, в случае необходимости, тут же взять его под защиту, хотя выражение их лиц недвусмысленно говорило, что такая задача стражам вовсе не по душе. По тому, как полицейские отводили глаза, было ясно, что они разделяют чувства своих соотечественников.