Частный детектив. Выпуск 5 - Чейз Джеймс Хедли - Страница 1

В этот жаркий и безоблачный день Харлоу сидел на краю трека, свежий ветер трепал длинные волосы гонщика, то и дело швыряя пряди в лицо. Руки в шоферских перчатках так крепко сжимали золотящийся на солнце шлем, что, казалось, пытались раздавить его. Временами все тело сводила мучительная судорога.

Машина, из которой Харлоу чудом выбросило в последний момент живым, по какой–то иронии судьбы лежала теперь опрокинутой в собственной смотровой яме, колеса ее все еще крутились. Струйки дыма выползали из–под капота, корпус густо покрывала пена огнетушителей, так что можно было не опасаться взрыва бензобака.

Алексис Даннет первым прибежал к месту катастрофы: Харлоу, словно находясь в трансе, не сводил глаз с рокового места, где ярдах в двухстах белое пламя пожирало то, что до недавнего времени было прославленной гоночной машиной и человеком по имени Айзек Джету. Удивительно мало дыма подымалось от горевших обломков. Сильный жар исходил от колес — ярко пылал магниевый сплав. Когда порыв ветра порой разрывал высокую завесу огня, можно было видеть Джету, который находился в единственной уцелевшей части машины, превратившейся в бесформенную массу покореженной стали. По крайней мере Даннет знал, что это Айзек Джету, ибо то, что представлялось взору, — обугленное и почерневшее, — только отдаленно напоминало человеческое тело.

Тысячи людей на трибунах и вдоль трека, застыв в безмолвии, с ужасом, еще не веря своим глазам, смотрели на горящий автомобиль. Дежурные по трассе, отчаянно размахивая флажками, дали сигнал к прекращению состязаний. Мотор последней из девяти машин, участвовавших в гонках на Гран—При, останавливавшихся у пункта обслуживания фирмы “Коронадо”, взревел и затих.

Все зацепенело в молчании: и голос комментатора, и вопли сирены на машине “скорой помощи”, благоразумно затормозившей поодаль от автомобиля Джету. Только гудело пламя. Рабочие спасательной команды в огнестойких комбинезонах, орудуя, кто огромным колесным огнетушителем, кто — ломиком или топором, отчаянно пытались — неизвестно зачем — добраться до автомобиля и извлечь из него обуглившийся труп, но неослабевающий жар огня как будто издевался над ними. Усилия эти были столь же тщетны, как бесполезно было и само присутствие “скорой помощи”. Айзек Джету уже находился там, где нет нужды ни в помощи, ни в надежде.

Даннет отвел глаза в сторону и глянул на сутулившегося рядом человека в комбинезоне. Руки, сжимавшие золотистый шлем, дрожали, гонщик смотрел на пламя не мигая, словно ослепшая птица. Даннет протянул руку и слегка потряс его за плечо, но Харлоу не слышал. Тогда Даннет спросил, не ранен ли он, потому что руки и лицо его были окровавлены (он перевернулся, по крайней мере, раз шесть, прежде чем вылететь из машины, до того, как она рухнула в собственную смотровую яму), но Харлоу не шевельнулся, только взглянул на Даннета, как человек, который с трудом приходит в себя после кошмарного сна. Покачал головой.

Подбежали санитары с носилками, но Харлоу, опираясь на руку товарища, кое–как поднялся и отмахнулся от них. Оба медленно направились к пункту обслуживания — стройный и изящный, хоть и придавленный случившимся Харлоу; высокий, худой, с темными волосами, разделенными прямым пробором, с тонкой, словно подведенной карандашом полоской усов, — Даннет. Ходячий образ типичного бухгалтера, хотя паспорт его недвусмысленно свидетельствовал о принадлежности к журналистскому цеху.

У пункта им повстречался Макелпайн, зачем–то державший в руках огнетушитель. Джеймс Макелпайн, владелец фирмы “Коронадо” и организатор гоночной команды, был человеком лет пятидесяти пяти, с массивным подбородком и грузной фигурой, лицо его покрывали морщины, на голове внушительная грива черных с серебристой проседью волос. За спиной хозяина механик Джекобсон и два его рыжеволосых помощника — близнецы Рафферти, которых все почему–то звали Твидлдом и Твидли, — топтались вокруг догоравшего автомобиля, рядом июли в белых халатах выполняли свои, более сложные функции. На шоссе лежала без сознания Мэри Макелпайн, черноволосая дочь владельца “Коронадо”. Склонившись над ней, врачи осторожно разрезали ножницами левую штанину спортивных брюк, которая минуту назад еще была белой, а сейчас приобрела винно–красный цвет.

Макелпайн взял Харлоу за руку, заслонив от него свою дочь, и повел к павильону позади смотровых ям. Этот миллионер в высшей степени обладал теми качествами, которые должен иметь бизнесмен: деловитостью, твердостью духа и самообладанием. Под столь впечатляющей внешностью скрывались, порой проглядывая, как в данную минуту, доброта и чуткость, мало кем, впрочем, замеченные.

В глубине павильона стоял деревянный ящик, которым пользовались как небольшим баром. Основную часть его занимал холодильник, забитый бутылками с безалкогольными напитками, предназначавшимися главным образом для механиков: работа под иссушающе–жарким солнцем вызывала сильную жажду. Здесь же хранились две бутылки шампанского, на тот случай, если кто–нибудь, выиграв Гран—При пять раз подряд, что практически невозможно, станет победителем и в шестой.

Харлоу поднял крышку бара, вынул бутылку бренди и налил полстакана. Горлышко так дрожало, что бренди больше вылилось на пол, чем попало в стакан. А чтобы поднести его ко рту, Харлоу пришлось взять посудину обеими руками. Край стакана выбивал — не хуже кастаньет — звонкую дробь на зубах человека. Ему удалось сделать глоток, вино стекало струйками по испачканному кровью подбородку на белый комбинезон, оставляя на нем пятна такого же цвета, как и на одежде раненой девушки.

Харлоу тупо уставился на пустой стакан, опустился на скамью и снова потянулся за бутылкой.

Макелпайн со значением глянул на Даннета.

На протяжении всей своей карьеры гонщика Харлоу пережил три катастрофы, из которых последняя, два года назад, чуть было не оказалась для него роковой. Но даже тогда, стоя одной ногой по ту сторону жизни, он улыбался, когда его клали на носилки и вносили в самолет, чтобы отправить обратно в Лондон. Левая рука чемпиона с многозначительно поднятым большим пальцем (хотя и сломанная в двух местах) была тверда, словно высечена из мрамора. Сейчас все выглядело иначе. Особенно настораживало то обстоятельство, что, если не считать символического традиционного глотка шампанского в честь одержанной победы, Харлоу раньше никогда не притрагивался к алкоголю.

“Все они к этому приходят, — говаривал Макелпайн, — рано или поздно, но все они к этому приходят. Неважно, в какой степени они хладнокровны, смелы и талантливы, но все равно придут к этому. И чем тверже их ледяное спокойствие, тем легче они ломаются”.

Правда, Макелпайн порою нарочно преувеличивал. К тому же существовала, пусть даже и не очень большая, группа выдающихся гонщиков международного класса, которые ушли из спорта в расцвете физических и духовных сил и этим могли бы начисто опровергнуть утверждение Макелпайна. Но, с другой стороны, кто же не знал о водителях–виртуозах, которые потерпели полное фиаско либо же так устали от нервного и умственного напряжения, что потеряли свое прежнее “я”, превратившись в пустую оболочку. Среди нынешних двадцати четырех завоевателей Гран—При было пять или шесть человек, которые никогда больше не выиграют ни одной гонки, ибо утратили всякое желание добиваться побед. Они продолжают участвовать в гонках только ради видимости некогда присущей им профессиональной гордыни. И все же в мире гонщиков есть свои законы. Вот один из них: вы не можете вычеркнуть человека из славной когорты обладателей Гран—При только потому, что у него сдали нервы.

Печальная истина, однако, заключалась в том, что Макелпайн был чаще прав, чем неправ. Об этом, по его мнению, неопровержимо свидетельствовал вид дрожащей фигуры, сникшей на скамейке. Если же кто–то и покорял вершину, достигал и перешагивал пределы возможного, прежде чем низвергнуться в бездну отчаяния перед неизбежным крахом, то этим человеком несомненно был Джонни Харлоу — золотой мальчик заездов Гран—При. Вез сомнения, выдающийся гонщик своего времени, многие же считали — лучший гонщик всех времен. В прошлом году он стал чемпионом международных гонок и лидируя в первой половине заездов нынешнего сезона, мог бы по всем показателям снова стать обладателем Гран—При. Но его нервы и воля были, очевидно, непоправимо травмированы. И Макелпайн, и Даннет понимали, что теперь, проживи Харлоу хоть сто лет, призрак обугленного тела, некогда принадлежавшего Айзеку Джету, будет преследовать гонщика до конца дней.