Игуана - Миронов Георгий Ефимович - Страница 6
- Предыдущая
- 6/104
- Следующая
А возможности – не было.
– Все-таки можно купить многое, даже любовь. А здоровье не купишь, – подумала Марфа, тяжело выдыхая воздух сквозь сложенные трубочкой тонкие губы. – То есть, конечно, врачей, лекарства, – это пожалуйста. А здоровье – нет…
Она тяжело повернулась боком, подставляя, под пружистые струи джакузи бока, где давно слилось в некое плотное единое целое и бедро, и талия, и бок.
– Ах, хорошо…
Ее давно мучила странная болезнь, вот так же как её тело слившаяся воедино с опоясывающим лишаем жестокая аллергия. То есть кроваво-красные чешуи величиной с золотой луидор опоясывали её бока в любое время. Но стоило ей съесть что-нибудь сладенькое, как эти красные чешуи начинали мучительно чесаться и болеть. Не помогали ни патентованные заморские лекарства, ни сверхсовременные мази и кремы.
Но если подобрать температуру воды и точно выверить напор кислородно-воздушных пузыриков так, чтобы не слишком слабо, но и не слишком сильно, то боль и нестерпимое жжение проходили… И то сказать, – не девочка – ухмыльнулась Марфа. – Восемьдесят в этом году.
Ей вспомнились все болезни, которыми она страдала за восемь десятилетий. Выходило не так ух и много.
В детстве Марфа была чудо как хороша. И то сказать – сошлись в ней Восток и Запад, Средняя Азия и Древняя Русь. Мать – русская, прослеживающая свою родословную до XVII века. Дед по матери, генерал Зеленский, был начальником всех тюрем Туркестана. Дворянин, красавец, хотя и склонен был к полноте… Не от него ли у Марфы тучность? Хотя и дед со стороны отца, Разорбай Кудибеков, был, по рассказам, тучен… Дедов Марфа не застала: их обоих большевики убили ещё в начале 1918. А она родилась в конце июня.
Родителей помнила. Отец – Асхат Разорбаев, ушел в Афганистан, – когда ей было лет 6-7. Но помнила его лицо, – добродушное и полное, всегда лоснящееся, покрытое густой черной бородой. Помнила, как играла у него на коленях рукояткой маузера, ножнами богато украшенного золотой насечкой кинжала. А вот семейных драгоценностей не помнила. Их увез дед в пуштунские горы. А то, что осталось на руках, на шее, в ушах матери, – все ушло на лепешки, чтоб не умереть с голоду.
Когда отец ушел за кордон, преследуемый красными, не имея возможности пробиться к кишлаку, в котором, уехав из большого города, жила его семья, мать собрала немногие вещи и снова бежала. В другой кишлак, в многих километрах от тех мест, где люди знали, что она жена курбаши. Тем и спаслись.
Вот и все с дедами да отцом. Мать умерла в 1926. Так что воспитывала Марфу советская власть: детдом, работа на хлопкоочистительной фабрике, рабфак, замужество.
В 1936 году она познакомилась с Робертом Локком, американским инженером. И начался новый этап в её жизни. Что осталось от прежнего?
Марфа поморщилась: бок болел нестерпимо. Она дотронулась до зудящего, пылающего места на боку, под левей грудью, нащупала утолщение. Мало того, что снаружи все горит, ещё и опухоль какая-то назревает, – с тревогой подумала она. Подлая штука болезнь не разбирает, кто богат, кто беден.
– А с другой стороны, – подумала Марфа. – Оно и к лучшему, что не разбирает. Ведь если есть на самом деле Бог православный, которому её мать поклонялась, – Христос, и Бог мусульманский, которого почитал отец, – Аллах, – женщина не религиозная, но и не глупая, она иногда думала, что скорее всего Бог все же, если он есть, – един… Так вот, если есть Бог, – думала Марфа, – то он уж точно бы распределил по справедливости: праведники живут в счастии, богатстве и здоровии – долго и умирают безболезненно. А грешники живут короткую жизнь, полную удовольствий и соблазнов, грехов и неправедных поступков, и умирают в бедности, болезнях и мучениях…
Она тяжело повернулась, выплеснув из ванны – джакузи своим гигантским, покрытым крупными красными чешуями телом часть воды. Но пол вокруг ванны был застлан специальным ковриком, впитывающим влагу, так что и беспокоиться о таких пустяках не было смысла. Она тупо удержала минуту взгляд на украшенном цветными плитками потолке ванной комнаты: в райском саду среди низких восточных деревцев с цветущими плодами и крупными яркими цветами бродила семья павлинов.
И снова вернулась Марфа к своим рассуждениям:
– Грешница она, грешница… Можно сколько угодно искать причины того, что встала она в свое время на криминальный путь, что отдавала приказы (а до того – выполняла приказы), по которым грабили, крали, убивали… Но суть-то остается сутью: грехи наши тяжкие.
– Не за грехи ли наказание – её муки? Нет, навряд ли. Уж коли решили бы её наказать Бог христианский и Аллах, так прежде всего лишили бы её власти и денег. А здоровье, что ж… Можно и потерпеть, если ты одна из самых богатых на Земле женщин. А значит, и обладающая большой властью. Чешется тело? Болит? Ничего… Огромная радость, которую дают деньги и власть, того стоит. И то сказать, – «Бог наказал», – дожила до 80-ти… Хе-хе…
Она закрыла глаза… Протянула руку, нащупала кнопку, нажала её. Включилась аудиоустановка. Пошла та мелодия, которая была запрограммирована на купание. Тягучая, чуть заунывная, для европейского уха, печальная и радостная одновременно. У неё «ухо» было как бы с двумя уровнями восприятия – и американский джаз, к которому приохотил муж-американец за недолгие годы их брака, любила, и среднеазиатскую мелодию обожала. Звуки струнных и духовых причудливо переплетались и неслись куда-то вверх, растворяясь в голубом небе, опрокинутом на горы… Горы вокруг… Небо голубое и равнодушное высоко наверху. А вниз если глянуть – дух захватывает.
Бредет Марфа по горной тропе. Слева отвесная стена, почти до неба, справа глубокая пропасть, в неё падать и падать. А уж если упадешь, – напьешься воды. Да только вряд ли: коли во время падения не умрешь от разрыва сердца, так погибнешь, разбившись об острые камни. Река неглубока, но быстра настолько, что за буруном, или несущейся в стремнине арбузной коркой уследить не успеваешь: только что была здесь, и нет зелено-желтого куска арбузной одежки, унесло…
Высоко в небе пролетела птица… Орел? Может, и орел… С удивлением глянул на бесстрашную девчонку. Десятки тонких черных косичек развеваются на ветру, большие черные глазенки полны страха, короткая черная безрукавка не скрывает, как порывисто дышит грудь, ноги, скрытые длинным многоцветным платьем дрожат от слабости и усталости… А она идет и идет… И нет у неё иного выхода, как идти. Отец ушел за кордон, мать умерла родственники по матери далеко, родные отца по-своему устраивают судьбу девочки, – пытаются выдать замуж за богатого и знатного старика… Куда идет Марфа? Зачем? Что найдет? Никто на эти вопросы не ответит. Потому орел, птица мудрая, и удивляется… Покрутил белой гордой головой, покружился в вышине, улетел…
…Вот и мост… Если это сооружение можно назвать мостом…
От берега до берега более сорока метров. Один трос внизу, по нему ноги надо переставлять, раскачиваясь над бездной, второй трос чуть выше, за него держаться, чтоб не упасть на острые камни горной реки…
Страшно… Ноги дрожат, из глаз слезы не катятся, а льются таким же бесконечным потоком, как стремительная река там, внизу. Сделала отчаянный шаг вперед, встала ногой на раскачивающийся трос, ухватилась ручонкой' за второй трос, – ну нет сил второй шаг сделать!
Вспомнила дурно пахнущее, рябое лицо старика, за которого должна была выйти замуж, злые лица его шестерых старших жен… 0т старика пахло овчиной, конским потом, бараньим жиром и какой-то кислой, явно человеческой тухлятиной.
Нет, назад дороги нет.
Но и вперед нет сил идти.
Еще один шаг сделала, стиснув зубы, ещё один. А теперь уж точно назад дороги нет. Развернуться невозможно, а пятясь не пройдешь. Только вперед, только вперед. И вниз не смотреть… Пот лицо заливает. Хорошо, брови у неё густые, над переносицей плотно сходятся, пот к глазам не пропускает. А вот по спине уж ручьем пот льется, щекочет. Ногам больно скользить по тросу, руки через секунду кровяными царапинами пошли. Да, терпеть надо, терпеть.
- Предыдущая
- 6/104
- Следующая
