Карта императрицы - Басманова Елена - Страница 46

Художник перевел взгляд к окну и стал разглядывать курчавого губошлепа. Вирхов нутром чувствовал, что Закряжный пока еще далек от ярости и жажды мщения.

— Сам бы он, конечно, не додумался, отец науськал, угрожал расправой…

— А почему он поджигал мои картины? — спросил кротко портретист.

— Его отец был пациентом желтого дома, во всех своих бедах винил Вдовствующую Императрицу… Вот ее дворец да опекаемые ею учреждения и стали жертвой, а в них ваши полотна, которые так легко воспламеняются.

Карл Иванович говорил долго и сбивчиво, обращая внимание лишь на то, чтобы художник не бросился и прямо здесь не прибил трясущегося от страха воришку.

— Это судьба, — сказал наконец дрогнувшим голосом Роман Закряжный.

— Да, да, судьба, рок, провидение, фатум… — подхватил Вирхов. — Я вижу, господин Закряжный, вы действительно очистились духом, кротки стали, аки агнец Божий…

— Это — судьба, — повторил Закряжный. — Господин следователь, позвольте мне взять этого мальчишку на воспитание.

Вирхов поперхнулся и уставился на художника.

— Предстоит судебное разбирательство, господин Закряжный, и будущее ребенка еще под вопросом.

— Посодействуйте, Карл Иваныч, замолвите словечко, век Бога молить за вас буду, — с необычной горячностью обратился к Вирхову живописец. — Я вам не все рассказал о себе. Умолчал о позорных страницах жизни своей. Но Бог взял — Бог и дал.

— Выражайтесь яснее, господин Закряжный, — перебил его Вирхов.

— Видите ли, в юные годы свои соблазнил я некую девицу непорочную, да страсть к художеству пожирала меня, уехал я в столицу, поступил в Академию… Забыл про нее… А она, оказывается, брюхата была… Потом узнал, что растет у меня сын, да чахлый, болезненный… Долг христианский исполняя, не оставлял я заботами женщину несчастную с чадом моим на руках, тайно переправлял им деньги, вырученные за свои работы. Но, видимо, грех мой был более искупительных усилий… Умерли оба, и мать, и сын, в одночасье, от чумной заразы. И сына моего назвала она, как говорили мне, Клавдием…

— Теперь понимаю, — признал озадаченно Вирхов, — действительно, похоже на судьбу.

Он отошел от художника и приблизился к бледному мальчишке, потерявшему дар речи.

— Ну что, Клавдий Иваныч, хочешь начать новую жизнь? — спросил Вирхов. — Можешь подмастерьем стать, в доме хорошем жить, не побираться, не валяться в отбросах. Учти, такое везение лишь раз в жизни случается!

Мальчишка сопел и не говорил ни слова.

— Ну ладно, — сказал Вирхов, — устал я от вас, утомился. Да и вам, прежде чем об общей участи думать, поближе узнать друг друга не мешает. Отправляйтесь оба в камеру — там на нарах и поговорите. Сейчас распоряжусь, чтоб обед вам принесли.

Письмоводитель сделал знак художнику и воришке покинуть кабинет и вместе с ними пошел выполнять распоряжение. За ними выскользнул и кандидат.

Карл Иванович почувствовал, что тоже порядком проголодался. Заказать обед в ближайшем ресторане? Или воспользоваться давешним приглашением Полины Тихоновны съездить пообедать на Большую Вельможную? Тем более, что и повод есть весьма пристойный — вернуть ее милому племяннику саквояж с медицинскими принадлежностями, да и выяснить, что лежало в саквояже Крачковского, не мешало бы…

Вирхов так серьезно обдумывал возникшую перед ним дилемму, что не сразу заметил, что в кабинете вновь возник юный кандидат.

— В чем дело, Павел Миронович? — спросил он, неожиданно обнаружив перед собой симпатичного юриста.

— Пришло сообщение из Скотланд-Ярда, — ответил Тернов. — Помните, вы отсылали запрос относительно мистера Стрейсноу?

— Помню, — устало кивнул Вирхов. — Грош цена их ответу, если подозреваемый уже мертв и преступление раскрыто.

— Совершенно согласен с вами, Карл Иваныч. — Тернов вертел в руках бумагу.

— Давай уж, прочту…

Вирхов взял лист бумаги и начал читать вслух: «Скотланд-Ярд. Лондон. На ваш запрос относительно мистера Чарльза Дж. Стрейсноу отвечаем, что означенный господин является младшим отпрыском в семье уэлльского баронета Дж. Стрейсноу. Получил хорошее образование, вращался в высоких кругах, но вскоре был изгнан из приличного общества и проклят отцом за природную слабость, выражающуюся в немотивированных припадках клептомании. В марте 1900 года украл золотой ошейник с собаки лорда Отерберна, в марте 1901 года похитил из оранжереи лорда Датфорда укоренившийся черенок редчайшего тибетского растения. В марте 1902 года незаметно вынес из редакции журнала «Стандарт магазин» описание летательного аппарата на совершенно новых принципах. В данный момент Скотланд-Ярд подозревает мистера Стрейсноу еще в одной беспрецедентной краже, совершенной в марте 1903 года. Будем признательны, если вы сообщите нам о местонахождении мистера Ч. Дж. Стрейсноу».

— Дмитрий Андреевич, конечно, человек достойный, как уважительно он отзывался о Вдовствующей Императрице. Но в нем есть внутренняя напряженность. Так бывает, если ребенок не знал подлинной материнской ласки. Не всем сиротам так везет, как мне с Полиной Тихоновной, — делился своими впечатлениями доктор Коровкин, трясясь рядом с Мурой в пролетке. — Меня тронуло, что на его столе стоит портрет его матери. Они очень похожи, такой же могучий лоб, несимметричные брови…

— Я тоже обратила на него внимание, — сдержанно ответила Мура. — Ее звали Софьей, как и вашу матушку. Но вам не показалось, что как только мы вышли из дома господина Формозова, за нами увязался какой-то странный монах…

Доктор Коровкин обернулся. Действительно, в толпе, далеко позади, мелькала невзрачная фигурка в черной рясе.

— Если он за нами следит, ему нас не догнать, — успокоил доктор склонную к фантастическим умозаключениям девушку. — Не тревожьтесь.

— Я боюсь, не связано ли это с картой из Екатерингофского дворца…

— У вас есть какие-нибудь идеи? — насторожился доктор Коровкин, зная по собственному опыту, что младшая барышня Муромцева способна на самые непредсказуемые действия, результаты которых обычно приходится расхлебывать ему.

— Я думаю, милый Клим Кириллович, — важно ответила неугомонная юная особа и подняла на него серьезные глаза, — и очень прошу вас о дружеской услуге. Сегодня у Брунгильды концерт, и вы должны там непременно быть.

— Про концерт я совершенно забыл, — доктор сразу поник: ему не улыбалось опять до полуночи не возвращаться домой. — Думаю, мы поступим так: сейчас заедем к нам, пообедаем с тетушкой Полиной, возьмем баул и куда-нибудь его отвезем. Может быть, сдадим на хранение в банк?… А затем отправимся к вам и оттуда все вместе на концерт. Не возражаете?

На Большой Вельможной молодых людей встретила сияющая Полина Тихоновна, она радостно возвестила, что Карл Иванович Вирхов принял ее предложение отобедать у них и сейчас гость в столовой.

— О, рад, рад приветствовать вас. — Вирхов, необычно оживленный, с поблескивающими голубыми глазами, поднялся из-за стола, обменялся рукопожатием с доктором Коровкиным и поцеловал ручку Муры.

— Как продвигается ваше расследование, Карл Иваныч? — поинтересовался доктор и тревожно глянул на тетушку: по ее безмятежному взгляду он понял, что опасный баул надежно спрятан от глаз следователя.

Когда все расселись за столом, а Клим Кириллович и Мура отдали первую дань и маринованной корюшке, и паштету из гусиных печенок, и астраханскому залому, Вирхов, отставив рюмочку с тминной водочкой, счел нужным подчеркнуть деловой оттенок своего присутствия.

— Решил совместить приятное и полезное, — несколько сконфуженно обратился он к племяннику госпожи Коровкиной, — воспользовался любезным приглашением вашей тетушки, а заодно привез ваш саквояж с медицинскими принадлежностями… Просил передать вам Илья Михайлович Холомков.

— Да, вчера случайно, в Екатерингофском дворце… — начал было доктор, судорожно подбирая слова и избегая всякой определенности. — Досадное недоразумение…

— Вот-вот, и Илья Михайлович Холомков тоже так объяснял, — удовлетворенно перебил его Вирхов, убедившийся в том, что Холомков не врал. Ему было стыдно, что он на какое-то мгновение мог заподозрить Коровкиных в противоправных действиях. — А кстати, вы не полюбопытствовали, не заглянули в саквояж? — не смог сдержать профессиональный интерес старый следователь.