Карта императрицы - Басманова Елена - Страница 45

Вскоре перед грозным взором следователя Вирхова предстал мальчишка лет одиннадцати, еще не избавившийся от следов детского рахита, обросший мелкими черными кудрями, свалянными до состояния пакли, с огромным слюнявым ртом. Мальчишка был одет в бесформенный пиджак, замызганную косоворотку, первоначальный цвет которой определить не представлялось возможным, в порты с бахромой по низу широких брючин.

Вирхов изучающим взглядом смотрел на мальца, нервно переступавшего по полу босыми ногами, и видел, что малолетний воришка перепуган до смерти.

— Почему ходишь без обуви? — угрожающе возвысил голос следователь.

— Так что ж здесь опорки-то без толку стаптывать, и так не холодно и чисто, — захлопал глазами растерявшийся мальчишка. — Но если вы велите, могу надеть, они у меня тут, за пазухой…

Вирхов не торопился продолжать разговор — он понимал, что фирменный его метод «буря и натиск» здесь не годится.

— Вот что, Клавдий Иваныч, — спросил он, — где твой единокровный родитель?

Услышав впервые в жизни обращение по имени и отчеству, Клавка задрожал.

— Не знаю, господин начальник, сегодня не видел еще, может, хоронится на кладбище…

— Тьфу ты! — в сердцах крякнул Вирхов, вспомнив, что павший пламенный публицист облюбовал для летнего житья склепы. — Но ты понимаешь, паршивец ты такой, что попал в хороший переплет?

— Нет, не понимаю, — пролепетал Клавка.

— Сейчас будешь экспертизу проходить. Понял? Снимем с тебя отпечатки?

— Нет, не надо! — завопил в ужасе Клавка. — Не надо, я боюсь! Не мучайте меня!

— Да что ты так голосишь? — прервал его Вирхов. — Уймись. Процедура простая… Сейчас принесут фарфоровые дощечки и красящую жидкость…

— Нет, нет, не хочу, пустите меня отсюда! — продолжая кричать, мальчишка бросился к дверям, но кандидат Тернов ловко его перехватил.

— Нет, не трогайте меня, — орал воришка и вдруг, вырвавшись из рук кандидата, упал на колени и пополз от дверей к Вирхову. — Я и так во всем признаюсь, и так все расскажу, только пощадите, смилуйтесь, господин начальник.

— Встать! — рявкнул из-за стола Вирхов и сам поднялся, упершись кулаками о зеленое сукно столешницы. — Молчать!

Мальчишка вскочил, боясь еще более прогневать разъярившегося хозяина кабинета.

Выдержав длительную паузу, Вирхов опустился в кресло и сказал уже тихо и спокойно:

— Признавайся во всем. Я слушаю.

Клавка, казалось, обрадовался, что избежал чего-то ужасного, называемого заморским словом «эк-пи-ри-за», которое само по себе похоже на ядовитую змею, и начал тараторить:

— Все скажу как на духу, господин начальник… Сирота я никому не нужная, вот и пристал к ремеслу воровскому… Где кусок хлеба стырить, где одежонку беспризорную… Виноват, признаюсь и раскаиваюсь, а все остальное — не с меня спрашивайте, а с папаши моего, он во всем и виноват, он меня и надоумил… Заставил, грозил каждый день пороть розгами да головой вниз в Обводный канал окунать, чтобы я дерьма нахлебался… Пришлось покориться отцовской воле, да еще за каждое дело мне гривенник перепадал.

— Про какое дело ты говоришь? — устало уточнил Вирхов.

— Как про какое? Про пожар, что я учинил с помощью керосина, — уж не знаю, где отец его доставал, а только сам давал мне каждый раз бутылку и все объяснял…

— О каком пожаре ты говоришь? — напрягся Вирхов.

— Да обо всех, господин следователь, обо всех! — причитал обезумевший от ужаса малец. — И на Мойке, и там, где выставка была, и в Аничковом дворце.

— Что-о-о? — взревел Карл Иванович.

От окрика Клавка слегка присел, как приседает на задние лапы бегущая собачонка, услышавшая резкий голос хозяина. Он снова захлопал глазами и оглянулся на письмоводителя, который перестал водить пером по бумаге и смотрел, приоткрыв рот, на маленького преступника.

— Так это все ты сотворил, мерзавец? — чувствуя, что ему не хватает воздуха, выкрикнул Вирхов.

— Я, господин следователь, как на духу говорю, я, пощадите и помилуйте, не по своей воле творил это, а по отцовскому велению святому.

Вирхов откинулся на спинку кресла и расстегнул воротник мундира. Потом выдвинул ящик письменного стола, достал несколько листков бумаги и направился к дерзкому поджигателю.

— Покажи ногу, — велел он, — вытяни вперед, держи на весу.

Клавка беспрекословно выполнил приказание и раскинул руки, стараясь удержать равновесие и наблюдая, как следователь перебирает листки, на которых были очертания чьих-то ступней.

— Черт бы меня побрал, начитался дурацкого Османа, — передернулся со злостью старый сыскарь и, вернувшись к столу, бросил листки в ящик и задвинул его. — Встань как следует, — рявкнул он. — Теперь говори по существу. Как проникал в здания? Кто твои сообщники?

— Сообщников у меня нет, Богом клянусь, — перекрестился мальчишка на портрет Николая II. — На Мойке, в Воспитательном доме, забрался на крышу, а оттуда бросил веревку в каминную трубу да по ней и спустился прямехонько. Да и на Большой Морской так же залез, и в Аничков…

— Ясно, — сказал Вирхов, — теперь понятно, почему на каминной решетке в Аничковом была сажа, а на мраморной доске следы ног. Говори дальше. С какой целью совершал поджог?

— У меня цели не было, только отцовская святая воля, — снова перекрестился Клавка.

— И чем он объяснял свою отцовскую волю? — нахмурился Вирхов. — Почему ты поджигал портреты императора Петра Великого?

— Чтобы Марии Федоровне досадить… А эти портреты — антихристовы лики, и если они сгорят в огне, то будут гореть в огне и все Романовы, дьяволовы отродья, захватчики и осквернители Святой Руси, так папанька говорил.

— Это стиль пламенного публициста Адриана Ураганова? — Вирхов повел глазами в сторону затихшего кандидата и снова уставился на мальчишку. — А зачем ты убил мещанку Аглаю Фомину?

— Я никого не убивал! Богом клянусь! Вот те истинный крест. — Клавка отступил на шаг назад. — В своем грехе повинюсь, покаюсь, секите повинную голову. Но чужой грех брать на себя не буду. Заповедь чту, не преступаю через кровь человеческую…

Вирхов встал и, заложив обе руки за спину, в раздумье расхаживал от своего письменного стола к окну и обратно.

— Что с тобой делать, дураком этаким, ума не приложу. — Он остановился и навис над несовершеннолетним преступником. — Готов ли ты отвечать за свои преступные деяния?

Клавка побледнел, сглотнул слюну.

— Вы меня закуете в кандалы?

От неожиданности Вирхов вздрогнул.

— Нет, ответ тебе придется держать более суровый. Готовься, молись. Отойди к окну от греха подальше.

Карл Иванович проследил, пока мальчишка прошлепает босыми ногами к окну, и только после этого направился к письмоводителю и что-то шепнул ему на ухо. Письмоводитель выскользнул из дверей кабинета.

Вирхов же остался стоять, прислушиваясь к Клавкиному торопливому бормотанью.

— Пресвятая Троице, помилуй нас; Господи, очисти грехи наша; Владыко, прости беззакония наша; Святый, посети и исцели немощи наша, имене Твоего ради. Господи помилуй, Господи помилуй…

Не прошло и пяти минут, как в кабинете появился в сопровождении письмоводителя Роман Закряжный, смиренный и кроткий.

— Ну что, Роман Мстиславович, как вам наши казенные деревянные пуховики? — Вирхов вглядывался в исхудавшее костистое лицо портретиста.

— На все воля Божья, господин Вирхов, — ответил Закряжный. — Видно, прогневил я силы небесные образами супостата…

— С Господом Богом разбирайтесь сами, без меня, — сказал как можно ласковее Вирхов. — А вот ответьте мне, голубчик, много ли вам надо молиться, чтобы простить злодея, уничтожившего ваши полотна?

— Я его уже простил, — тихо заверил Закряжный.

— Вы убеждены в этом?

— Совершенно. Если встречу его на путях земных, облобызаю по-братски и в ноги поклонюсь… Избавил от морока, колдовства, служения Антихристу.

— А я бы с удовольствием посмотрел на эту вашу встречу. — Вирхов, придвинулся поближе к Закряжному. — Видите ли, сударь, поджигатель ваших полотен находится здесь — вон мальчишка стоит у окна, Клавдием зовут. Во всем признался.