Похитители бриллиантов - Буссенар Луи Анри - Страница 48

• Предыдущая
• 48/109
• Следующая

— Дорогой мой, но ведь порох, должно быть, промок и обратился в кашу.

— Глубокая ошибка, дорогой Альбер. Перед отъездом из Франции я смазал донышки патронов и фитили раствором каучука с сернистым углеродом. Испарение этого вещества оставило тонкую пленку каучука на частях, могущих отсыреть, и таким образом мои патроны оказались так же недоступны для влаги, как банки с притертой пробкой.[28]

— Допустим. А фитили? Насколько я знаю, они на деревьях не растут…

— У тебя плохая память. А Жозеф, тот, вероятно, помнит, что у меня был еще и левый карман из каучука, и он закрывался, как эти кожаные бутылки, которые у вас в Каталонии называются «козлиной шкурой».

— Вот именно, козлиная шкура, — подтвердил Жозеф.

— Так вот, в этом карманчике у меня лежало три сотни непромокаемых фитильков. И, кроме того, формочка для пуль, прибор для набивки гильз и пробойник восьмого калибра.

— Пробойник для нарезки пыжей? По из чего?

— Ах, граф Альбер де Вильрож, хоть ты и заядлый путешественник, но ты не очень изобретателен. Из чего я делал пыжи? Из древесной коры, из кожи, из чего угодно! А порох и свинец везде найдутся. Фургонщики снабжают всю Южную Африку.

— Все это верно, не спорю. Но что толку в этих разрывных пулях, в латунных гильзах, во всех этих твоих приборах, если у тебя нет оружия, хотя бы самого плохонького пистолетика?

— А вот представь себе, что я едва проработал три дня у моих чернокожих хозяев, как кто-то притащил целую кучу европейского оружия. Я взглянул и весь затрясся. Я увидел три больших карабина восьмого калибра и сразу их узнал.

— Должно быть, это наши, черт возьми! Они лежали на плоту, который куда-то уносил меня, — сам не знаю куда, потому что у меня был отчаянный приступ лихорадки, и…

— …и плот опрокинулся. Но понимаю, как ты спасся. Ты мне сейчас расскажешь. Во всяком случае, обломки вашего крушения попали в руки к моим хозяевам. А когда я увидел свой любимый карабин рядом с вашими, я понял, что вы напали на мой след. Негров чрезвычайно заинтересовало устройство карабина. Они едва знакомы с кремневым ружьем, а центрального боя и собачки они никогда не видали. Они вертели карабины и так и этак, заряжали и перезаряжали, а как стрелять — не догадывались. И кончилось тем, что они их обменяли на несколько плетенок пива из сорго. Само собой понятно, новые владельцы тоже не знали, что с ними делать и в конце концов забросили их, быть может рассчитывая сделать из них наконечники для стрел и копий. И как раз мой карабин достался при дележке одному человеку, на которого мне больше всего приходилось работать. Ты сам понимаешь, с какой завистью посматривал я на это великолепное ружье. Да будь оно у меня в руках — и, конечно, патроны, — я мог бы держать в страхе все племя!..

— Догадываюсь! Ты нашел целый арсенал в карманах своей куртки и собирался твердо потребовать освобождения! Ты родился в сорочке, дорогой Александр.

— Я этого не думаю. Мне еще пришлось немало натерпеться. Но уж если подвернулась удача, надо было ее использовать без промедления. Когда я убедился, что мои патроны в хорошем состоянии, я утащил свой карабин, освободил стволы от всякой всячины, которую эти дураки туда напихали, зарядил и сказал сам себе: «Ну, была не была!» Затем я улучил минуту, когда весь крааль был погружен в глубокий сон, и спокойно ушел, взяв направление на север. Стояла ночь, но луна светила великолепно.

— Per arnica silentia lunae,[29] — вставил Альбер.

— Ну, это как сказать. Лягушки и цапли орали отчаянно. Но все-таки спасибо за цитату. Классики были бы польщены, если бы узнали, что их вспоминают на Замбези. Итак, я шагал с ожесточением человека, которому надоело ходить по воду, толочь сорго и получать жалованье в виде чамбока. Несмотря на всю мою осторожность, случилось то, чего я описался. Прошло каких-нибудь три часа после восхода солнца, и вдруг человек двадцать вооруженных туземцев показываются у меня в тылу. Я прислоняюсь к дереву и решаю, что уж если продам свою шкуру, то возьму дорого. А те орут, вопят и бегут прямо на меня. Я прицеливаюсь и думаю: авось они остановятся. Но ведь те олухи считали, что карабин не стреляет, бояться нечего. И вот они уже в двадцати шагах от меня и кричат, и извиваются, и гримасничают, и потрясают копьями. Ну, уж тут размышлять больше времени не было. Я выстрелил! Дружище, это был выстрел, как из пушки! Подумай: семнадцать граммов английского пороха! Три человека свалились замертво. Страшно было смотреть, что натворила разрывная пуля.

— Я думаю! Такой пулькой можно убить слона!

— На собственную беду, они стояли один позади другого.

— Ну что ж!..

— Бедняги!.. Больше стрелять мне не надо было — я остался хозяином положения. Они побежали, как стадо антилоп, и скрылись из глаз. Я получил свободу.

Рассказчик остановился, чтобы повернуть вертел с ароматной дичью, которая шипела над жаровней.

— Перехожу прямо ко второму акту пьесы. После драмы — комедия. К тому же уморительная. Я шагал и шагал сам не знаю сколько дней и вдруг в один прекрасный вечер натолкнулся на охоту за грандиозным слоном. Не меньше сотни чернокожих охотников. Слон был утыкан копьями, как подушечка для булавок. Казалось, он вот-вот свалится. Охотники кричали от радости, глядя на эту гору мяса. Меня скрывал густой кустарник. Я не знал, какое участие мне придется принять в этом деле, и ожидал развязки, лежа на земле. У слона началась агония, непродолжительная, но ужасная. Он сделал последнее, но могучее усилие, поднял уши, вытянул хобот, протрубил так, что я затрясся, как осиновый лист, и ринулся на группу охотников, среди которых красовался черный джентльмен в пожарной каске и в ярко-красном английском генеральском мундире. Растоптать этих бедняг, которые выпустили в него еще один рой копий, было для слона делом одного мгновения. Только пожарный еще кое-как держался на ногах. Но хобот упал на него, обвил и прижал. Несчастный был беспомощен, как цыпленок. Тогда настала моя очередь вмешаться. Я вскинул карабин и нажал собачку. Раздался выстрел, и пуля попала слону как раз между глазом и ухом — избранное место охотников за слоновой костью. Черепная коробка развалилась, как тыква. Слон поднялся на задние ноги, предварительно, впрочем, разжав хобот, что было крайне любезно с его стороны. Затем он тяжело повалился на бок, а в это время мой пожарный уползал, ело живой, взывая ко всем богам южноафриканского пантеона. Тут я показался и прошел вперед со всем величием, какое подобает человеку, сыгравшему роль божественного провидения. Из моего ружьишка еще вился дымок, и, когда пожарный меня увидел, ему было нетрудно догадаться, кому он обязан своим спасением. Он быстро оправил свой мундир, который изрядно пострадал от объятий слона, укрепил каску на голове, протянул мне руку и стал выражать горячую благодарность на еле понятном английском языке. Впрочем, его мимика, была более выразительна, чем слова. Лед был сломан. Часть слоновой туши поделили тут же, а меня с большой помпой отвели в крааль, вождем которого был мой новый знакомый. Оказалось, что мое вмешательство позволило сохранить драгоценную жизнь царя Магопо, повелителя последних батоков, живущих в верхнем течении Замбези.

Опускаю подробности нашего шествия и энтузиазм, с которым нас встречали по пути следования. В глазах этих наивных детей природы его величество еще пользуется всем своим престижем, и счастливый смертный, который не дал венценосцу преждевременно окочуриться, стал для толпы предметом благословений. Так мы пришли в крааль, в центре которого стоит хижина его величества Магопо. Настоящий дворец. Я был потрясен, увидев обстановку. Несколько успокоившись, монарх величественно проследовал в тронный зал. Настоящий зал и настоящий трон.

— Да ты шутишь! — воскликнул Альбер.

Этот красочный рассказ забавлял его, как ребенка.

— Королевское сиденье, на котором поместился сам властелин, представляет собой прекрасное кресло, обитое бархатом гранатового цвета с помощью желтых гвоздиков, сверкавших, как звезды. На земле — красивые циновки, а на циновках расставлены в живописном беспорядке самые разнообразные предметы, так что мне трудно было удержаться от непочтительного смеха: тут можно было видеть серебряный чайный сервиз, один лакированный сапог со шпорой, библию, большой, совершенно новый английский чемодан, анероидный барометр в круглой никелевой оправе, несколько стеклянных флаконов с притертыми пробками и многие другие подобные предметы. Среди них, как некое божество, возвышался оросительный прибор Флерана, усовершенствованный доктором Эгизье.

• Предыдущая
• 48/109
• Следующая