Не будите спящую тайгу - Буровский Андрей Михайлович - Страница 46
- Предыдущая
- 46/93
- Следующая
— Ну, елки… Мы тут треплемся, а Мишка?!
— А насчет Мишки надо послать парламентеров, — предложил Андрей Лисицын. — Например, наших милых эвенков. Передать с ними письмо и на словах, что считаем нужным.
— Дело! — загорелся чем-то новым Алеша. — Давайте им письмо писать!
— Уж ты напишешь…
— А что ты такой хмурый, Павел? Мишку правда надо выручать!
— Алеша, а почему ты думаешь, что выручить можем только мы сами?
— А кто еще? — обалдел Алешка.
И тут опять заговорил Андрей Лисицын, как всегда мудрый не по годам:
— Я не понимаю, о чем речь? Конечно, мы сидим тут, куда же мы пойдем по снегу? Там по колено… Надо позвонить этому японцу, как его… А, Ямиками Тоекуда! Ну вот, ему и позвонить. Михалыч, да чего вы тянете?! Звоните сейчас и расскажите, что здесь происходит.
И вот тут всем предстала редкая и поучительная картина — зрелище смущенного Михалыча.
Потому что это и правда было самое простое и своевременное — позвонить Ямиками Тоекуде и вызвать подмогу. Сделать нужно было именно это… но произвести такое простое, своевременное действие оказалось уже невозможно, и виноват был исключительно Михалыч. Потому что вчера, еще в первые часы хода от лагеря, Михалыч поотстал покакать. А какать по-таежному, едва приспустив штаны, с как можно большей скоростью, он, хоть убейте, не умел. Этот процесс для Михалыча всегда был продолжительным и сложным и даже отчасти торжественным, и десятки экспедиций перевоспитать его были не в силах. Вот и вчера Михалыч, как обычно, развесил на деревьях полушубок, рюкзак, полевую сумку и оружие, а заодно и теплые штаны. И сидел, размышляя то ли об организации еще одной Академии наук, то ли о своей новой книге про то, как строились курганы во втором веке до Рождества Христова.
Во всяком случае, рассуждения и размышления Михалыча были продолжительны и сложны, и собирался он, пребывая в состоянии некой элегической отрешенности. Ну и забыл на ветке сотовый телефон. Вот и вся история, ребята…
Все сидели, потупив очи в некотором смущении духа. Из-за привычки торжественно какать и из-за дурости Михалыча дело оборачивалось худо — не будет помощи, все надо делать только самим. И выручать Мишку, и доводить до конца экспедицию, и возвращаться домой.
Никому нельзя послать весточку, что происходит с отрядом. Даже если все полягут, никто и ничего не узнает. Они пропадут, как экспедиция барона де Толля, о которой до сих пор толком ничего не известно, что вообще произошло. Барон со своими людьми ушел куда-то в снежную пустыню и не вернулся. Только и всего.
— Ну, ведь до Карска пешком идти не надо… — задумчиво сказал Лисицын. — Нам бы только до ближайшего телефона…
— Да, верно! — оживился Михалыч. — Может, я как раз и схожу? Мы с Женей и сходим, разведаем…
— Вы вчера уже «сходили», не позорьтесь.
Игорь произнес это спокойно, без малейшего неуважения, но Михалыч мгновенно зарделся, опустил голову, словно хотел изучить собственные ступни.
— Ну, а кто?
Вопрос Павла упал словно маленький, но громко стукнувший камушек.
— Значит, придется разделяться?
В словах Андрея были и вопрос, и утверждение.
— Получается, что так. Дело в другом: где здесь вообще есть телефон? — поинтересовался Алеша.
— Михалыч, доставайте карту, — почти скомандовал Андронов.
Неузнаваемый Михалыч кротко достал карту; сопя и вздыхая, стал показывать на ней места, где есть телефонная связь. Вроде бы есть в Бриндаките. Это ближайший поселок, фактория. Это сто пятьдесят километров, в долине Келамы. Это по ту сторону хребта. Есть военная база, Хабатай, — это триста километров на север, уже в тундре. Есть Голамда, но это на восток, и все-таки далеко, километров четыреста.
С полминуты царило молчание: народ переваривал информацию. И тут раздался уверенный, веселый голос:
— Сто, совсем подымался ест? Сяй пить будем? Кушить будем?
Обдавая всех запахом прелых тряпок и табака, в зимовье ввалились эвенки. Мало того, что над их ушами орали и вопили так, что самим становилось страшно. К ним в палатку забирались и таскали, трясли их за руки и за ноги, специально, чтобы разбудить.
— Будем кушать, Афанасий! Будем кушать, Николай! Давайте миски.
У эвенков была одна деревянная миска. Судя по ее виду и запаху, из этой миски ели еще предки эвенкийского народа во время всего своего нескончаемо долгого пути от озера Байкал к нынешним местам расселения. А вот на что не нашлось времени за все эти тысячелетия — так это чтобы помыть миску.
— Мужики, кто доел? Давайте быстренько помоем, — снова начинал командовать Михалыч.
Эвенки не очень понимали, зачем нужно мыть миску и зачем их должно быть целых две, но Алешка сбегал и свою миску помыл. Остальные продолжали спорить. Вроде бы ясно, что идти надо было на Кемалу, к Бриндакиту. С другой стороны — а как идти? Всем колхозом? А кто же тогда будет мамонтов стеречь? А если разделяться — то кто остается? И кто уходит, чтобы позвонить?
Дымился невероятной крепости чай, хрустел на крепких желтых зубах сахар, и Лисицын с его опытом таежника угадал нужный момент и начал расспрашивать эвенков.
— Как думаешь, Николай, доберемся мы до Бриндакита?
— Почему не доберемся? Доберемся. Три… лучше четыре дня ходи, и доберемся.
— А может, лучше на оленях? По снегу?
— Не, по снегу не пойдем. Сейчас зачем ходи? Сейчас сиди надо. День сиди, снег. Два день сиди, потом снега нету, потом ходи.
— Понимаешь, Николай, мне сейчас в Бриндакит надо. Я не могу никак ждать, а по снегу идти боюсь. — Лицо Николая отразило стоическое отношение к его непроходимой тупости. Молодой, неопытный Афанасий хохотал так, что свалился навзничь на спину, стал перекатываться с места на место.
Николай пихнул ногой Афанасия, спросил все с тем же стоицизмом:
— Зачем бояться идти по снегу? Надо лижи брать и не бояться…
— А у тебя есть лыжи, Николай?
— Путилька путет?
— Будет, будет! А сколько у тебя лыж, Николай?
— Две… — страшно удивился Николай.
— Двое лыж или две лыжины?
Почти минуту Николай тупо всматривался в Андрея. Потом решительно поднялся.
— Я сисяс.
И вернулся, неся в каждой руке по такой плетеной штуке, вроде теннисной ракетки, но длиннее. Такая очень вытянутая ракетка, длиной больше полуметра.
— Один лижа, — сказал Николай, взмахнув одной ракеткой под самым носом у Андрея. — Два лижа, — продолжил он, взмахивая второй: — Вот.
— Ты не дашь лыжи?
— Обе? — уточнил Николай.
— Конечно, обе.
— Тогда две путилька давай.
— Бери. Только расскажи, как надо идти в Бриндакит?
— Совсем просто ходи… Трахт!
— Это тебе просто, Николай! Ты мне расскажи, как бы ты шел?
— Как, как… Ходи и ходи…
— Исвиркет надо переходить?
— У тебя глаза есть?! Можно через хребет ходи, а через река не ходи?!
— А где через нее лучше ходи?
— Ну где… Ходи туда… Там видишь — камни, камни, а вода широко, шумит, ревет, а ничего не может. Там ходи. — Николай глубоко задумался, и все-таки добавил: — Там лижи надо снимай.
Афанасий опять зашелся от восторга. Разговор был мучителен для Николая — это понимал Андрей, понимали и Андронов с Михалычем. Николай не привык думать о дорогах, воспринимая их как данность. Знание, как «ходи», давалось не объяснением, не думанием, а только опытом и ничем больше. Не знать, как пройти из долины Исвиркета в долину Кемалы, мог только маленький ребенок или пускающий пузыри идиот. Николай искренне не знал, как объяснить, путал важные приметы с чепухой, страдал, потел, кряхтел, но трудился искренне и честно — вспоминал приметы, рисовал, объяснял, что и на что похоже.
Постепенно накапливались расстояния и приметы, карту уснащало все больше надписей и рисунков, нанесенных карандашом. Все больше записей делалось в блокнот. Через час почти все, наверное, смогли бы дойти до Бриндакита.
— Ну что, народ, надо всем идти или…
— Нет, Михалыч, всем идти нельзя, надо мамонтов стеречь и надо врагов одолеть, Мишку отнять.
- Предыдущая
- 46/93
- Следующая
