Не будите спящую тайгу - Буровский Андрей Михайлович - Страница 45
- Предыдущая
- 45/93
- Следующая
Первые десять минут Андрей, Алеша и Сережа не пытались даже снять одежду. Так и сидели в полушубках, только отряхнувшись кое-как. Снег стаивал, у ног тупо сидящих на лавках образовывались лужицы.
— Ребята, чай будете?
— Будем…
Но Алексей так и заснул, пока Павел наливал им чай, а Андрей и Серега были ненамного лучше.
— За остальными когда пойдем?
— Ох, Паша, подожди…
Но через несколько минут они пошли. Остался Сергей, спящий Алешка. Парни боялись отойти уж очень далеко и прошли километра два. Не было в этих пределах Михалыча с Пашей и Игорем. Или шли медленнее, чем думалось, или попросту сбились с пути.
— Через полчаса пойдем надолго…
— Может, оленя возьмем?
— Зачем?
— А если совсем дело плохо?
— Ну давай. А пока давай нальем солярки, сделаем маяк. Серега последит.
— Дело!
Афанасий не хотел просыпаться, а проснувшись, не хотел давать оленя. Он все говорил про тракт, про то, что нужно подождать. В конце концов сам стал собираться, страшно недовольный всем на свете. И тут шарахнул выстрел — совсем недалеко, метрах в двухстах.
Высыпали на улицу, Андрей пальнул ответно, пошли навстречу по своим следам. Только Афоня пробормотал «ну вот…» и пошел спать. Михалыч ухитрялся улыбаться, хотя похоже это было на то, что человека посадили на раскаленную плиту, а он и улыбается — исключительно назло врагам. У Игоря лицо было черное. Не в смысле обмороженное — на легком морозе, без ветра, не обморозился никто. А черное от усталости. Женя тоже едва держался на ногах.
Повторилась сцена с сидящими на лавках, засыпающими, не донеся чай до рта ребятами. Михалыч каркающим голосом велел всем ложиться спать.
— Не советую есть, даже чай, если горячий, нельзя много… Может быть обморок. А завтра будет ломота. Сильная боль во всем теле, вот увидите…
В зимовье было тепло и сухо. Там, за дверью, все шептало, шелестело. Иногда сильно шелестело по крыше: накапливался снег, под собственной тяжестью съезжал. В зимовье было почти темно. Слабый-слабый свет падал из окна, еле-еле — от открытой печки.
— Жень… Привали дверь… — донесся сонный голос Михалыча из недр спального мешка.
Шеф помнил о безопасности, но сил у него уже не было. И сунуть в скобы брус он попросил того, кто еще держался на ногах.
Проспали почти десять часов, не сговариваясь, не планируя. Михалыч оказался прав — у всех страшно ломило все тело, и двадцать девятого мая отряд вставал очень тяжело.
Сергей пытался выйти из зимовья. Что-то не пускало дверь. Парень навалился посильнее… дверь подалась — хорошо, если на десять сантиметров. В щель хлынул свежий, чистый воздух, до этого Сергей не чувствовал, какой спертый воздух в зимовье, там, где спали вповалку целых семь здоровых мужиков. В щель хлынул ясный, чистый свет и всыпалось немного снега. Всю ночь шел снег, засыпая избушку, да и вчера снегу было уже по колено, только что от двери отгребли. Сергей навалился во всю свою немалую силу, щель увеличилась, но ненамного. Снег продолжался всю ночь, и сегодня, чтобы открыть дверь, надо было отгрести ее снаружи, что поделаешь!
— Что, Сережа, очень надо? Может, тебе пока пописать в уголок?
— Зачем в уголок? Вот тебе окошко, оно же бойница, струей можно попасть!
— Серый, тебе по большому? Тогда, конечно, открывай! — резвился народ непосредственно из спальников, причем одни резвились, а другие, закусивши губы, охали.
— Нет, а правда, мы что, так и будем тут сидеть?!
— Может, и не будем… Если навалимся хорошо.
— Народ, а там же снаружи у нас эвенки!
— Точно! Их и позвать!
— Коля! Афанасий!
Сергею на подмогу пришел Бродов, потом и Алеша Теплов. Втроем они рявкнули так, что снег живее пополз с крыши. Но эвенки не поднимались. Из дверной щели была превосходно видна опушенная снегом крыша палатки. Эвенки спали метрах в четырех от двери.
— Может быть, все разом?! А?! Как заорем! Все семеро?!
— Ребята, да кончайте вы балдеть, — раздался тихий голос Игоря Андронова и мгновенно устыдил разбушевавшихся. — Ваши вопли все равно на девяносто процентов не выйдут из избушки. У вас, балбесов, что в школе по физике было?
— У меня «пятерка», — из спальника похвастался Лисицын.
— Ты потому и не орешь?
— А может быть, еще и потому…
— А все-таки, будем мы двери открывать? — проявлял Алеша здоровую озабоченность.
— Ну, елки… Давайте дружно…
— Подождите, мужики! Тогда уж все.
Все, кроме Михалыча и Андронова, сгрудились у двери, приплясывая на ледяном полу. Навалились.
— Давай-давай, мужики! Ыть!!!
— А!
— Что такое?!
— Ногу!
— Что с ногой?!
— Ногу отдавили!
— Ну, разом, на выдохе! Ы-ыыыттть!!!
По шуму, по веселому ору было видно, что народ поспал, сколько хотел, доволен и счастлив и жаждет великих дел. Дверь отодвинулась еще немного, и тощий Серега даже просочился наружу и теперь приплясывал на снегу: в пылу великих дел как-то позабыл обуться…
— Лопату! Где лопата?
— Да нет здесь никакой лопаты!
— А у шефа? Складная такая?
— А она где?
— В рюкзаке, — подал голос, наконец, Михалыч. — А еще лучше — доску дайте. И заодно сапоги…
— А сапоги зачем?!
— А чтоб обулся.
Производя невероятно много шума, посиневшему Сереге передали кусок доски, складную, почти детскую лопатку, два сапога от разных пар, полушубок (одеться он тоже забыл, и, может, это даже к лучшему, потому что в полушубке он бы в щелку просто не пролез).
— Ну, елки…
Рыхлый снег разлетался фонтаном. Через несколько минут дверь под крики «ура!» сумели окончательно открыть.
— Ну, навоевались?! Давай мыться! Михалыч, вы сегодня за дежурного?!
— Сегодня я готовлю завтрак, Игорь поможет.
— Ура! Вот теперь я вижу, что такое застоявшийся народ…
— Не застоявшийся, а отдохнувший! А вообще, надо думать, что делать…
— Это, Андрюша, смотря что будет на улице, если снег, то сидим здесь, хочешь не хочешь.
— Не, Михалыч, надо нам теперь на них напасть, на тех, кто наш лагерь захватил!
— Алеша, ты себе это как представляешь?
— А это… Ой, давайте помогу!
— Давай, Алешенька, наполни это ведро снегом…
— Вы кашу варить будете?
— А есть альтернатива, Павел?
— Ну… К примеру, вареные рожки.
— Та-ак… Народ, кто за рожки? Нет, ну нельзя ж с такими лицами! А кто за гречку с тушенкой? Единогласно!
Шумно, весело валил народ на речку, кое-кто умывался и снегом. Снег на глазах терял прежнюю рассыпчатость и легкость, насыщался водой и темнел. В ладонях этот снег легко превращался в чудно пахнущую талую воду, начинал протекать между пальцами.
Так же шумно, весело усаживались за еду. Лисицын с Алешей и с Женей расстелили на полу брезент, полушубки, стали резать хлеб для завтрака. Аккуратный Игорь определил подле избушки место, в котором опорожнение кишечника не будет рассматриваться, как преступление перед общественностью, так он выразился. Он выкопал там снежную ямку, сделал отгораживающий от домика вал и воткнул в вал старую лыжную палку, валявшуюся здесь же.
Но и обильная еда не пресекла активности хорошо выспавшихся масс. Народ собирался прямо сейчас идти отвоевывать Мишу Будкина, пусть по колена в снегу, ворваться в собственный лагерь и отбить его у супостатов. Особо сокрушался Алеша:
— Эх, до чего жалко, что ушли!
— Ну и что было бы? — спросил Андронов.
— Как что? Они бы сунулись, а мы бы их!
— А они нас! — тут же вмешался Лисицын. — Ты давай не хорохорься, Алешка! Они же в лагерь почему полезли?
— А потому, — подхватил Паша Бродов, — что там был один только Мишка! А в лагерь, где все, они бы не полезли. Они бы нас из-за деревьев, из-за склонов бы и перебили.
— Или вошли бы в лагерь рано утром, — подхватил Андронов, — и открыли бы огонь по низу палаток, где лежат спящие. Мы ж не думали ни о чем таком, нас же голыми руками можно было… И такое же безумие — сейчас идти атаковать.
- Предыдущая
- 45/93
- Следующая
