На острие иглы - Стальнов Илья Александрович - Страница 12
- Предыдущая
- 12/78
- Следующая
Я никак не мог прийти к какому бы то ни было выводу. Неизвестность терзала меня. Сомнения досаждали похуже пытки огнем. И не обрести мне хоть толику покоя, пока я не уясню, что же было со мной ночью – горячечный бред или странная, непостижимая действительность Я должен был ответить себе на этот вопрос, чего бы это ни стоило…
Что делать? Сначала надо просто собраться и встать. Дойти до Бауэра. И там разузнать все, что можно об убийстве. Зачем? Я пока не знал.
Да, я обязан встать и, превозмогая себя, идти. Идти, пускай после этого я снова свалюсь с ног. Это будет после…
Несмотря на то что на улице было не холодно, я до подбородка закутался в теплый плотный черный плащ, который, впрочем, не мог меня защитить от внутреннего холода, надвинул на глаза треуголку и вышел на улицу.
Бауэр лежал в гробу, и на его лице было написано вселенское спокойствие. Мне стало жаль его. Болезнь сильно ослабила меня, я начал терять контроль над своей волей, поэтому, вне зависимости от моего желания, на глазах выступили слезы. Да, мне было жаль Густава Бауэра, несмотря на то, что он отдал меня в руки наемных убийц. Перед лицом смерти все равны. А в этой смерти я чувствовал свою прямую вину, хоть мой рациональный ум и восставал против этого.
Родные погибшего находились на скамейке в углу. Дочки его, обнявшись, плакали, их утешал Зонненберг. Жена Бауэра была настолько потрясена утратой, что у нее просто не хватало сил на стенания и слезы. Ее тихая, уютная жизнь разлетелась в одну ночь, смерть мужа коснулась ее своим черным крылом.
– Мне жаль. Мне право очень жаль, – достаточно неуклюже выразил я им свое глубокое сочувствие. Должно быть, я был очень бледен при этом. По крайней мере Зонненберг укоризненно покачал головой и, взяв меня под руку, отвел в сторону.
– Очень благородно, что вы откликнулись на горе этой семьи и не пожалели сил, чтобы прийти. Но, право же, стоит ли так рисковать здоровьем?
– Это моя обязанность. Как погиб Густав?
– Трудно сказать. Вряд ли кто сумеет ответить на этот вопрос. Разве что убийца, если его поймают. Знаю только то, что оружие убийства – кинжал.
Зонненберг подвел меня к тумбе, где стоял большой медный поднос, покрытый зеленой тканью, и приподнял ее. На подносе лежал кинжал с потеками крови на гладко полированном лезвии. Рукоятка его была богато инкрустирована драгоценными камнями.
Я нагнулся над подносом, и тут же дыхание мое прервалось и пол заходил под ногами. На рукоятке кинжала был рисунок змеи, опоясавшей солнце! Сила, стискивающая в своих объятиях наш мир! Древний символ Силы! Да, да, точно такой же рисунок, как на броши!
Я почувствовал, что падаю, но тут крепкая рука подхватила меня. Я повернул голову и увидел на безобразном, злом лице моего коллеги лекаря Винера жуткую гримасу, которая, вероятно, должна была выражать человеческое участие.
– Осторожнее, герр Эрлих. Вы бесшабашны и рискуете своим здоровьем, – укоризненно прохрипел он.
– Если бы только им, – угрюмо ответил я, и увидел, как лекарь приподнял удивленно бровь.
– Я бы на вашем месте присел, – он взял меня под локоть и провел в соседнее помещение к неудобному Деревянному стулу с жесткой подушкой на сиденье. Через эту проходную шли люди прощаться с телом.
– Спасибо…
– Не за что… Не переутомляйтесь, герр Эрлих. Я буду следить за вами, – улыбнулся он. И фраза прозвучала весьма двусмысленно… И как-то многообещающе…
Мне было очень плохо. Не столь страдало тело, сколь дух. В один миг весь мир изменился. Все то, что было твердым, стало зыбким, а зыбкие интуитивные истины стали незыблемыми мощными монументами. Получалось, что тончайший мир идей, мир стихий, намного более реален, чем вся моя прошлая жизнь – бесконечные, бессмысленные странствия, накапливаемые по крупицам, но сейчас кажущиеся бесполезными и лишенными какой-либо ценности знания. Все это только моя предыстория, предшествие пробуждения истинного Я, наделенного непостижимым для холодного разума могуществом. Да, могуществом, чьим рабом предстоит мне стать. В глубине души я понимал: противиться моему новому назначению, этой темной силе я уже не могу. Ничего не получится, как бы мне этого ни хотелось. Эта жестокая действительность выше меня.
Среди прощавшихся с телом я увидел моего доброго соседа герра Кесселя. Он сдержанно, соответственно моменту, но приветливо улыбнулся мне. А когда отдал свой скорбный долг, подошел ко мне.
– Вы очень бледны. Пойдемте. Вы не доберетесь до дома один.
Помощь его пришлась очень кстати, поскольку земля под моими ногами штормила, и мне все время казалось, что я упаду. Сознание уплывало, и только усилием воли я удерживал связь с окружающим, хоть предметы и расплывались. Волной накатывал жар. И дышать было трудно. А сердце колотилось часто и сильно, как копыта рвущейся вперед галопом лошади.
– Вы совсем не жалеете себя, Фриц, – сказал Кессель, помогая мне поудобнее расположиться на скамье в моем доме.
– Хотите пива? – спросил я, переводя дыхание. Мне стало немного легче, и я твердо решил не сдаваться болезни, и вообще как можно меньше демонстрировать свое состояние. Мне сегодня уже надо ели всеобщая забота о моем здоровье. – Местные жители совершенно не знают толк в этом божественном напитке.
– С удовольствием.
Мы выпили из больших кружек, и мне стало полегче. Тревога немножко отступила, но я знал, что она рядом и готова броситься на меня вновь, как хищник из зарослей.
– Не люблю эти скорбные дела, – вздохнул Кессель. – Расстраиваюсь. Знаете ли, обостренное чувство жалости… Знакомо оно вам?
– Несомненно.
– Мне оно мешает жить с младых лет. Вокруг так много несправедливости. Каждый день видишь то, что Ш не может не вызвать сострадания. В результате жизнь становится сущим адом.
– Вы правы, – его слова нашли отклик во мне. – Это чувство владеет и мной. Может быть, потому я и | хотел с самого начала врачевать людей.
Я не лгал. Я действительно любил людей и почитал Господа. Я, которому теперь дана сила от врага человеческого. Я, который не может ее отвергнуть. За что мне такое?
– Лекарь борется с самым беспощадным врагом – смертью, – сказал Кессель.
– И она в итоге побеждает. Рано или поздно.
– Смерть терпелива… Она всегда дожидается момента.
– О чем мечтали вы в детстве?
– Я? О богатстве… Хотел обладать всеми сокровищами мира, чтобы в один прекрасный день распахнуть кладовые, озолотить бедных, накормить голодных… Вот такими мечтами я тешился. Глупо, конечно…
– Да уж! Этот мир проклят и обречен на несправедливость.
– Вы, как я посмотрю, тоже склонны к философии. Похвально. В этом городе философы с недавних времен начали пользоваться спросом. И вообще, Эрлих, вы мне нравитесь. – Кессель отхлебнул из кружки и поставил ее на стол. – Вы человек тонко чувствующий. Но, кажется, склонны к лишним переживаниям.
– Склонен, герр Кессель, еще как склонен. Сейчас, например, я склонен к чувству страха. Верите или нет, но он пропитал меня. Я, как губка, впитываю его. Я боюсь, Кессель!
– Что случилось, фриц? – он обеспокоено посмотрел на меня. – Не могу ли я чем-нибудь вам помочь?
– Я попал в какую-то дикую карусель. Вокруг меня витает смерть. Смерть и кошмар. Сначала меня хотели убить. Я сам убил человека. Теперь вот Бауэр… Я боюсь, Кессель!
Я выпалил все разом. Мне необходимо было хоть чуть-чуть приоткрыться, поделиться переживаниями. Я не мог один нести эту ношу.
– При чем тут Бауэр? – пожал плечами Кессель.
– Все связано между собой. Я это чувствую. И все вертится вокруг этих проклятых вещей – броши и книги.
– Какой книги? Которую я нашел на полу рядом с вами? Признаться, я не заметил в ней ничего зловещего.
– О! В ней дьявольская сила. Вы же сами говорили…
– Бросьте. Это только в сознании моего старого профессора подобные предметы могли представлять какой-либо интерес, кроме ювелирной работы и высокой цены. Я не верю в их могущество. Все это противоречит промыслу Божьему. И мне не нравится, что вы принимаете происходящее так близко к сердцу. К чему вы скопировали нарисованный в книге охранительный круг, который я тщательно стер? Для чего, Фриц? Эти фантазии губительно сказываются на нервах.
- Предыдущая
- 12/78
- Следующая
