Выбери любимый жанр

Сборник 6 ЭЛЕКТРИЧЕСКОЕ ТЕЛО ПОЮ! - Брэдбери Рэй Дуглас - Страница 64


Изменить размер шрифта:

64

Самое прекрасное время

The Best of Times (Any Friend of Nicholas Nickleby's Is a Friend of Mine) 1966 год Переводчик: Л. Жданов

Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время – век мудрости, век безумия… пора света, пора тьмы… У нас было все впереди, у нас впереди ничего не было…" Вам знакомы эти слова? Подождите, я объясню.

Это было летом 1929 года в Гринтауне, штат Иллинойс, и мне, Дугласу Сполдингу, только что исполнилось двенадцать. Повсюду на зеленых лужайках, в изнывающем от зноя летнем городке – ни хорошо, ни плохо, только жарко, жарко; мальчишки, словно прилипшие к псам, и псы на мальчишках, как на подушках, лежали под деревьями, и деревья убаюкивали их, а листва шелестела безнадежное: «Больше Ничто Никогда Не Случится». Ничто в городе не шевелилось, лишь падали прозрачные капли с огромной, величиной с гроб, глыбы льда на витрине скобяной лавки. И не было в городе ни одного человека, кто бы не задыхался от жары, кроме мисс Фростбайт, ассистентки разъезжего иллюзиониста. Вот уже три дня как она выставлена в глыбе льда для всеобщего обозрения, вот уже три дня, если верить молве, не дышит, не ест, не говорит. Мне казалось, что женщине последнее должно быть особенно тяжело.

И все-таки в разгар этого томительно долгого полудня что-то случилось. Пес вдруг весь подобрался и сел, прислушиваясь, и язык его висел, будто конец небрежно повязанного красного галстука, а карие глаза остекленели, впитывая даль. Где-то там у депо, среди жарких куч паровозного шлака, важно отдуваясь, крича луженой глоткой, в волне дробного лязга на станцию въехал поезд. А я лежал на земле у входа в подвал дедова дома и слышал далекие шаги, они приблизились и застыли около объявления «Стол и Кров».

Я открыл глаза и увидел, как он поднимается вверх по ступенькам – качающаяся трость и чемодан, длинные волосы, каштановые с проседью, и шелковистые усы, и бородка клинышком – и ореол учтивости окружал его, словно стайка птиц. На крыльце он остановился, чтобы обозреть Гринтаун.

Может быть, он слышал вдали пчелиное гудение парикмахерской, где мистер Винески, который вскоре станет его врагом, с видом пророка щупал бугристые головы клиентов и жужжал своей электромашинкой. Может быть, он слышал, как вдали, в пустующей библиотеке, по хрупким солнечным лучам скользила вниз золотистая пыль, а в закутке кто-то скрипел и постукивал и опять и опять скрипел чернильным пером: тихая женщина словно одинокая большая мышь в норе. Она тоже войдет в его жизнь. Да, возможно, он слышал то, чему суждено было стать частью его жизни. А пока незнакомец отвернулся от Будущего и увидел Настоящее, увидел, как мы с Псом привстали, глядя на него, гостя из Прошлого.

– Диккенс! Меня зовут Чарльз Диккенс! – сказал он и помахал нам рукой.

Дверь захлопнулась. Он был внутри, рядом с бабушкой, и расписывался в книге постояльцев, и я тоже хлопнул дверью и, затаив дыхание смотрел на имя, которое он так четко выводил на бумаге.

– Чарльз Диккенс, – по слогам разобрала бабушка. За всю свою жизнь она не прочла ни одной книги. – Красивое имя.

– Красивое?! – воскликнул я. – Разрази меня гром! Это великое имя! Но я был уверен…

Приезжий, ему было лет под шестьдесят, повернулся и посмотрел на меня, и глаза у него были такие же ласковые, как у Пса.

– Я думал, что вы…

– Что я… умер? – Чарльз Диккенс рассмеялся. – Ничего подобного! Жив-здоров! И очень рад встретить здесь читателя, и почитателя, и знатока!

И вот мы идем наверх, бабушка несет чистое постельное белье, я несу чемодан, а навстречу нам не идет – плывет не человек – корабль: мой дедушка.

– Дедушка, – сказал я, готовясь увидеть его замешательство, – познакомься с мистером Чарльзом Диккенсом!

Дедушка стиснул и тряхнул руку приезжего.

– Друзья Николаса Никклби – мои друзья!

Мистер Диккенс качнулся от этого литературного залпа, но тотчас опомнился, поклонился, сказал: «Благодарю, сэр», – и пошел дальше вверх по лестнице, а дедушка подмигнул, ущипнул меня за щеку, я только рот разинул.

В своей комнате, пока бабушка хлопотала, мистер Диккенс стащил с себя тяжелое, почти зимнее пальто и кивнул на чемодан.

– Куда-нибудь, все равно, Малыш. Ты не возражаешь, если я буду звать тебя Малыш? Ой-ой, Малыш, куда-то запропастился мой блокнот и карандаш. Ты не мог бы?..

– Сейчас! – И я мигом вернулся с дешевым блокнотом и «Тикондерогой №2».

Мистер Диккенс медленно повернулся кругом, обозревая потолок, на котором бегали яркие блики.

– Я был в пути две ночи и два дня, и в пути у меня созревал замысел. День Бастилии – слышал о нем, Малыш? Ко Дню Бастилии книга должна выйти в плавание. Ты поможешь мне взломать затворы дока, Малыш? Поможешь?

Я лизнул карандаш.

– Вверху страницы – название. Название. Название. – Он задумался, закрыв глаза и потирая щеку. – Малыш, какое-нибудь хорошее, неизбитое название для романа, действие которого происходит наполовину в Лондоне, наполовину в Париже…

– По… – рискнул я.

– Ну?

– Повесть, – продолжал я.

Нетерпеливое:

– Ну, ну?

– Повесть о двух городах?

– В самую точку! Мэм, это умнейший мальчик.

Бабушка посмотрела на меня как на незнакомца какого-нибудь, потом взбила, вспушила подушку.

– Пиши, Малыш, – сказал мистер Диккенс, – пиши, пока не забыл: «Повесть о двух городах». Теперь посредине листа: «Книга первая. Возвращен к жизни. Глава первая. То время».

Я написал. Бабушка положила чистые розовые полотенца. Мистер Диккенс прищурился, что-то погудел, повернулся и нараспев заговорил:

– "Это было самое прекрасное время, это было самое злосчастное время – век мудрости, век безумия, эпоха веры, эпоха неверия, пора света, пора тьмы, весна надежд, стужа…"

– О, – сказала бабушка, – как красиво вы говорите!

– Мэм… – Автор кивнул. – Малыш, на чем я остановился?

– Стужа бедствий, – ответил я.

Все уже сидели за столом, когда я появился, руки еще мокрые, волосы влажные и причесанные.

– Да уж… – Бабушка поставила на стол блюдо с жареным цыпленком. – За много лет ты первый раз так опоздал.

– Если бы вы знали! – сказал я. – Где только я не побывал сегодня! Дуврский дилижанс на Дуврской дороге! Париж! Столько путешествовали, даже рука закоченела.

64
Перейти на страницу:
Мир литературы