О смелых и умелых (Избранное) - Богданов Николай Владимирович - Страница 27
- Предыдущая
- 27/90
- Следующая
В тайну сапог генерала Мрозовского Лукашу посвятил его умный отец. Генерал смолоду служил в кавалерии, привык носить тесные сапоги в обтяжку и, состарившись, стал страдать от этого: левая нога затекала за день так, что к ночи хоть голенище разрезай. Генерал сердился, приходил в дурное настроение, становился придирчив. За неспособность ловко надевать и безболезненно снимать сапоги был уволен старый генеральский слуга и подыскан новый.
И вот новый-то - Лукашка - угодил так угодил! Генерал, что называется, "свет увидел". При помощи юного лакея ноги сами скользили в тесноту сапог и приводили генерала в хорошее настроение. Хитрец Лукаша смазывал их внутри сухим мылом, как научил его опытный в лакейских делах отец.
А вечером снятие сапог из мучительства превратилось в веселое представление, называвшееся "сапоги всмятку, по-офицерски".
Этим лакейским примером поделился с сыном тоже отец.
Вестовой, как отныне звался Лукаша, становился на четвереньки, задом к начальнику, крепко зажимал между колен голенище его сапога, брал одной рукой сапог за каблук, другой за носок.
Генерал, сидя в кресле, упирался свободной ногой вестовому пониже спины. По команде "гоп-ля" давал ему пинка, и Лукаша летел кубарем вместе с сапогом. И весело и приятно.
Когда Лукаша проделал этот фокус впервые, старый генерал смеялся как ребенок. А потом приобщил к этому развлечению своих любимых племянниц, двух веселых гимназисток, когда они приходили пожелать дядюшке спокойной ночи.
Барышни весело хохотали: "Браво! Бис, Лукаша! Вы летите на сапоге, как Мюнхгаузен на ядре!"
Лукаша не знал, кто такой Мюнхгаузен и каково ему было лететь на ядре, но от полета на сапоге он не получал удовольствия. Чтобы фокус не сорвался, генерал так поддавал подошвой сапога в Лукашин зад, что тот едва сдерживался, чтобы не схватиться за ушибленное место. А это было бы неприлично. И Лукаша принуждал себя улыбаться, памятуя наказ папеньки: "Кого баре бьют, того и награждают". И когда генерал, самодовольно взглянув на восторженных племянниц, откидывался в кресле, испытывая блаженство после освобождения от жмущего ногу сапога, Лукаша думал: "Хорошо угодил! Ловко выслужился..."
То, что над ним смеялись, его не смущало: служба у генерала того стоила. Подумать только, он теперь не подлакей, даже не лакей, а забирай выше - вестовой командующего Московским военным округом! Слуга генерала, который над многими генералами главный. С самим царем знаком.
Прислуживая генералу, Лукаша и себя не забывал: отъелся, подрос, приоделся. Он с удовольствием поглядывал на себя в зеркала. Душка военный, да и только. Надеть бы погоны да прицепить кортик - сошел бы за офицера. Был бы не хуже прапорщика Ушакова!
Прапорщик Ушаков, единственный человек, которому завидовал и на кого хотел походить Лукаша. Несмотря на его услужливость, генерал никогда не хвалил Лукашу открыто, при всех. Только однажды поцеловал ручку баронессы фон Таксис с признательностью за отличного лакея. А прапорщиком Ушаковым генерал восхищался даже в присутствии своих племянниц.
- Ах молодца, молодца! - говорил он, любуясь, как вышагивает Ушаков во главе караульной команды, и притоптывал в такт его шагов. - А солдат отличных каких набрал! Морды - лопаты, носы - картошки, горласты, зубасты и дурак к дураку!
После такой похвалы генерал, громко посмеявшись, дополнял со значительным видом:
- Вся его полурота - земляки Ивана Сусанина. У них верность царю-отечеству в крови. Много маршевых рот я в окопы отправил, а эту при себе держу.
Да, молодцеват и ловок был прапорщик Ушаков. Как повернется, так все зеркала и засверкают его улыбками. Он все и всех знал, даже придворные тайны не были для него секретом. Про убийство царского любимца Распутина раньше всех генераловым племянницам шепнул. И про теперешние события в Петрограде прежде самого генерала Мрозовского на телеграфной ленте прочел. Он солдат-связистов всегда папиросами из своего портсигара угощал. И телеграфисты в благодарность допускали его к самым секретным сведениям с фронта. Лукаша сообщал прапорщику о настроении генерала, а тот делился с ним новостями.
- Что генерал? - спросил как-то Лукашу поздно вечером Ушаков.
- Морщатся... Ногой недовольны.
- Ногой? Петроградом! Разве ты не знаешь, что в Петрограде революция? Что будем делать, братец?
- Мое дело ждать приказаний. Как изволят - либо левый одевать, либо правый снимать.
- Что там сапоги! Революция головы снимает!
- Как это головы? С кого?
- А вот так, чик-чик. Ты не слыхивал про гильотину? Революция - это, братец, такое время, когда цари теряют головы, а нерастерявшиеся прапорщики могут и в Наполеоны попасть!
Смутя Лукашу такими непонятными словами, прапорщик Ушаков нырнул в аппаратную и вскоре вернулся в некоторой растерянности.
- Однако еще не все ясно... Возможно, этот бунт солдат, не желающих идти из столицы в окопы, будет подавлен фронтовиками. В Питер направляются полевые войска. Генералу Иванову приказано расправиться с бунтовщиками беспощадно. Все еще кви про кво!
- Как-с это?
- Ну, словом, ты прислушивайся, что генерал по этому поводу скажет, и сообщай мне.
- Слушаюсь!
ЗАГОВОР ЦАРСКИХ ГЕНЕРАЛОВ
Прапорщик Ушаков удалился проверять караул, а Лукаша навострил уши, держа наготове генеральский сапог.
Генерал долго расхаживал по кабинету - звяк шпорой, шарк туфлей. И вдруг шагнул в аппаратную. Лукаша с сапогом за ним. Но хозяину было не до сапога, так в ночной туфле на ноге он и принялся разговаривать по аппарату Морзе с начальником штаба царской ставки генералом Алексеевым.
- Запроси, - приказал генерал связисту, - как здоровье государя императора?
Дежурный связист отстукал его вопрос по "морзянке", получил на ленте ответ Алексеева и сказал генералу.
- Государь здоров, государство нездорово.
- Точнее. Плохие новости? - запросил Мрозовский.
- Эшелон георгиевских кавалеров задержан мятежниками. Поезд государя, не пропущенный в Царское Село, возвращается в ставку. Петроград во власти анархии, - ложились на белую ленту черные знаки-слова, которые торопливо переводил связист.
- Что же полиция? Что императорская гвардия? - запросил Мрозовский.
- Полиция разбежалась, гвардейские полки изменили...
Генерал перекрестился.
- Ваше превосходительство, - продиктовал он связисту глухим голосом, - умоляю вас, спасите царя и отечество, двиньте на мятежников действующую армию, которая у вас в руках.
Алексеев ничего не ответил. Аппарат постукивал вхолостую. Лента бежала долго пустая.
- Бог вам судья... История не простит нам, если не убережем головы венценосца... В сей грозный час беру ответственность на себя. Умолите государя немедля прибыть в Москву. - Капли пота проступали на лбу Мрозовского, когда диктовал эти слова. - От стен священного Кремля во главе вверенных мне ста тысяч московского гарнизона предлагаю императору возглавить победоносный поход на мятежный Петроград...
Так запомнил весь этот "разговор" Лукаша.
Взяв на себя роль спасителя царя и отечества, Мрозовский приступил к делу: вызвал всех, кто ответствен за обережение Москвы от революции: московского полицмейстера, генерал-губернатора, начальника корпуса жандармов.
Все они явились со своими адъютантами и вошли, торжественно звякая шпорами, сверкая золотыми эполетами.
Генерал без обиняков заявил:
- Господа, волею его императорского величества я беру на себя власть в Москве. Государь, оставив намерение быть в Петрограде, возвращается к войскам. Нам необходимо подготовить Москву для его резиденции. Возможно, наша матушка первопрестольная станет столицей, если проявит верноподданнические чувства. Зараженный революционной заразой Питер достоин одной участи - расправы. Москва белокаменная вместо Питера - это воля самого провидения, господа! - На глазах генерала сверкнули слезы.
Жандармы и полицейские чины потупились, словно барышни.
- Предыдущая
- 27/90
- Следующая
