Кураж - Туричин Илья Афроимович - Страница 27
- Предыдущая
- 27/74
- Следующая
Врача бы надо. Да где он, врач? Хоть бы Крольчиху сюда!
Василь принес воду в закопченном котелке. Из ручья. Там ее всегда брали.
Одного лейтенанта не оставишь. Решили так: Толик побудет с ним до утра. А Ржавый пойдет в город. К утру вернется. Принесет еды, бинтов, йоду. Хорошо бы, конечно, врача привести!…
Как там Толик с лейтенантом? Примус развел. Попили кипятку.
Ах, чаю бы сейчас. С вареньем! Страсть Василя - варенье. Только никто об этом не знает. Предводитель Великих Вождей, и вдруг - варенье.
Несовместимо.
Василь решил сначала зайти домой к Толику, сказать матери, чтобы не волновалась, что Толик жив-здоров. Он свернул в подворотню, пересек двор и тихонько постучал в дверь каменной пристройки. Дверь тотчас отворилась, словно кто-то стоял за ней и ждал стука. Женский голос спросил тихо:
– Толик, ты?
– Это я, тетя Дуся, - сказал Василь и удивился, что говорить ему трудно, стучат зубы и язык не слушается.
Он закрыл за собой дверь и пошел через тьму прихожей. В просторной комнате на столе стояла бутылка, в горлышке ее воткнута горящая свеча. Длинные тени от спинок стульев рассекали пол.
– Где Толик? - у Толиковой мамы было испуганное заплаканное лицо.
– Да жив-здоров он, тетя Дуся. Стрельба началась, мы и спрятались. Не лезть же под пули!
– Где он?
– В лесу.
– Один?
– Ну… не совсем… В общем, все хорошо.
– Василь, ты чего глаза опускаешь?
– Я не опускаю.
– Что случилось?
– Да ничего, тетя Дуся. Ничего худого. Ночью вдвоем ходить опасно. Еще заберут. Так я один. Задворками. Чтоб вы не волновались.
– Василь, что случилось? - обеспокоенно и настойчиво переспросила Толина мама.
Он не мог рассказать ей про лейтенанта. Это была тайна Великих Вождей.
– Да ничего!… И чего вы беспокоитесь?
Толина мама смотрела на него заплаканными глазами.
– Целый день где-то пропадали. Ночь на дворе. Злата приходила, искала вас. Где Толик?
– Да в лесу же! За речкой.
– Что он там делает?
Василь повел плечами.
– Спит, наверно.
– Господи! Такое время! Немцы вот-вот…
Толина мама села на стул и заплакала. Василь подошел к ней, тронул за плечо.
– Провалиться на месте! Чтоб меня комары заели, тетя Дуся! Жив Толик и здоров. И ничего плохого. Он там с одним человеком.
– С каким… человеком?…
– С хорошим. Больше ничего не скажу, хоть зарежьте, - сказал Василь и добавил тихо: - Тетя Дуся, у вас хлеба нету?
Толина мама утерла слезы и только сейчас заметила, что Василь без рубахи, в майке, кожа на руках и груди в крупных пупырышках, он ежится и старается сдержать дрожь.
Она молча достала из буфета хлеб в плетеной плоской корзиночке. Из бутылки налила в стакан молоко.
Василь откусил хлеб, запил глотком молока. Оно показалось ледяным.
– Вы не подумайте, тетя Дуся, - сказал он, торопливо жуя. - Мы ничего плохого. Утром Толик придёт. Можно, я хлеб возьму? Катьку покормить.
– Катька твоя у Златы.
– Все равно кормить-то надо.
– Возьми. И пиджак вот Толин возьми. Сыро в лесу. А твоя рубашка где?
– Потерял. Днем жарко было, снял, подпоясался ею, а она и потерялась. Да вы не беспокойтесь, тетя Дуся. Утром Толик прибежит.
Василь попытался сунуть руки в рукава Толиного пиджачка, да куда там! Накинул пиджак на плечи, взял краюху хлеба и направился к двери. Обернулся, спросил:
– А чего вы со свечкой?
– Нету света. Говорят, вовсе не будет. Взорвали электростанцию.
До Кролей один квартал. Как-то там Катька? Перепугалась, наверно, до смерти. Оставил "на часок".
Дверь открыла Злата. Она была босой, в длинной белой рубахе, ежилась и переступала с ноги на ногу, видно вылезла из-под одеяла. В руке держала керосиновую лампу.
– Ржавый!… Господи, мы уж и не знали, что подумать. Где ты пропадал? - зашептала Злата.
– Где Катька?
– Спит. Еле уложили. Ни за что без тебя не ложилась.
– Мать спит?
– Спит.
– Идем на кухню.
– Я только обуюсь. - Злата сунула Василю в руку лампу и исчезла.
А он на цыпочках пошел на кухню.
Злата вернулась в домашних туфлях на босу ногу и в накинутой на плечи кофте.
Ржавый сидел за кухонным столом, положив голые руки на выскобленную до белизны столешницу.
– У тебя есть чего пожевать?
– Сейчас жареную картошку разогрею. На сале.
– Не надо. Давай так. И чайник поставь.
Пока Василь уплетал холодную картошку прямо со сковороды, Злата разожгла керосинку, поставила на нее чайник. Присела к столу.
– Ну!
– Не нукай, не запрягла. Гляди, Крольчиха, это такая тайна! Жизнь и смерть!
– Ладно, - девочка поджала губы, сердито сверкнула синевой глаз. - Ты меня знаешь.
Василь придвинулся к ней вплотную и сказал тихо:
– У нас в "вигваме" спрятан раненый лейтенант. Толик с ним остался. А я - в город.
И он рассказал, как лейтенант взорвал мост и как упал в реку, и как они с Толиком его искали, нашли и подумали, что он мертвый. А он оказался живым. И как порвали рубашку и сделали перевязку, и вспоминали ее, потому что никто не мог сделать перевязку так, как сделала бы она, Крольчиха. И как потом несли лейтенанта через лес.
Злата слушала, затаив дыхание, глаза ее сверкали от возбуждения, как два синих драгоценных камня.
Вскипела вода в чайнике, из носика с шипением вырвалась тонкая струя пара.
Злата налила чай в большую кружку. Достала откуда-то банку с медом, густо намазала им большой кусок булки. Василя трясло. Зубы стучали о край кружки.
– Это у тебя нервное, - по-взрослому, словно врач, сказала Злата. - Это пройдет. Выпей чай с медом и ложись к Кате. Не тащиться ж ночью домой. У нас переночуешь.
– Ладно. У тебя бинты-то есть?
– Целая санитарная сумка. Я завтра с тобой пойду.
– Нельзя. Наши уходят. Завтра фашисты придут.
– Интересно! Одному Великому Вождю можно, а другому нельзя? Ты, что ль, лейтенанта перевяжешь? Это ж девчоночье дело бинты крутить! - ехидно сказала Злата, напомнив Ржавому его же снисходительно-пренебрежительные слова.
– Да ладно, - буркнул Василь. - Было. Недооценил… Продуктов бы прихватить побольше. Консервов, крупы. Кто знает, сколько ему в "вигваме" сидеть, пока не поправится.
Катька спала на Златиной кровати, разметав руки во сне. Василь прилег рядом, укрылся краешком одеяла.
Потолок и стены куда-то поплыли, стали растворяться в жарком воздухе. В черном небе закувыркались звезды. И только одна оставалась на месте, словно ее вбили в небо. Да и не звезда это, а фашистская мертвенно-голубая ракета. Ржавый хотел ее скинуть вниз, даже руку выпростал из-под одеяла. Но рука была тяжелой-тяжелой.
А река кипела, и пена на ней была голубой.
Гертруда Иоганновна сидела на деревянных нарах в углу камеры, поджав под себя ноги. Ее загнали на самое плохое место возле параши. В камере сидели еще несколько женщин.
Рядом косматая, нечесаная старуха все время шевелила вялыми губами, будто жевала что-то. Арестовали ее за поджог соседского дома. Сидела она давно. Все шло следствие. Старуха ничего не помнила, все путала и жадно набрасывалась на еду, когда раздавали суп-баланду.
Еще в камере сидели две молодые спекулянтки. Они то шушукались, то ссорились, обвиняя друг друга. Дошло бы до драки, да вмешивалась здоровенная женщина в красной кофте и сафьяновых сапожках, которую все называли Олена. Она была в тюрьме завсегдатаем и на этот раз сидела за крупные хищения в какой-то артели. Чтобы утихомирить соседок, она запросто пускала в ход увесистые кулаки.
Когда спекулянткам принесли передачу, Олена отобрала ее, взяла себе лучшую и большую долю, а остальное разделила между спекулянтками и старухой. И только Гертруде Иоганновне ничего не дала.
– А ты, немка, сиди да помалкивай, пока не придушили.
И на самое паршивое место Олена ее загнала. И парашу заставляла выносить вне очереди. И пол мыть.
- Предыдущая
- 27/74
- Следующая
