Бастионы Дита - Чадович Николай Трофимович - Страница 68
- Предыдущая
- 68/69
- Следующая
В других обстоятельствах я бы перешиб его соплей, но сейчас ни руки, ни ноги, ни даже язык не слушались меня. Стоило Замухрышке выпустить мое тело, и оно бы рухнуло, как подрубленное дерево.
Такие глаза не имеют права глядеть на людей, подумал я, ощущая свою полную обреченность. Такие глаза надо вырывать еще в детстве, как клыки у ядовитых змей…
И, как бы вняв моей немой мольбе, правый глаз Замухрышки выплеснулся прямо мне на грудь, а на его месте вылез затупившийся от многих ударов железный конус копья. Хавр все же не упустил момента, когда брат повернулся к нему спиной.
Я сразу стал не нужен, тем более что где-то совсем рядом ударило новое Сокрушение. Все заволокло пылью, люди метались, натыкаясь друг на друга, и в этой сумятице только двое братьев были заняты делом – один, приплясывая на месте, пытался сорваться с зазубренного, как острога, наконечника копья, второй, не выпуская древко из рук, всячески препятствовал этому. Со стороны их движения напоминали какой-то экзотический парный танец.
В небе тем временем парило уже несколько Фениксов, и появление каждого из них сопровождалось новым Сокрушением. От Дита почти ничего не осталось – среди облаков пара, пыли и дыма торчала какая-то гора с расщепленной вершиной, а последний из уцелевших бастионов, кренясь набок, тонул в только что возникшем озере. Поле, отделяющее нас от несуществующего больше рва и еще недавно сплошь загроможденное печальными плодами многих атак и контратак, теперь представляло собой девственно-чистый луг, на который хоть сейчас можно было выпускать овечек.
Среди уже совершенно черных туч возникло еще одно золотисто-багровое пятно (казалось, это поверженное знамя Предвечных, взвившись в небеса, покрыло их от горизонта до горизонта), и я невольно сжался в предчувствии очередного удара.
И он последовал без малейшего промедления – хозяева этого мира, утратившие наконец олимпийское спокойствие, беспощадно изгоняли прочь свои не в меру распоясавшиеся создания…
Нас, как говорится, накрыло!
Это можно было определить и по силе Звука, едва не вывернувшего меня наизнанку, и по тому, как мгновенно посветлело вокруг. Черное небо сменилось жиденькой, почти бесцветной дымкой, а Фениксы-Предвечные исчезли все до одного. Дохнуло стужей, и пот на моем разгоряченном лице стал быстро высыхать. На память об извергнувшем нас мире осталась половина холма, рухнувший шатер на его вершине, несколько десятков мертвых и с дюжину живых людей да еще два неукротимых братца, все еще продолжавших выяснять свои отношения. Замухрышка теперь лежал лицом вниз, и его уцелевший глаз уже не мог никому навредить, а Хавр, взгромоздившись сверху, уговаривал старшего братца:
– Отдай мне все, что получил от отца! Позволь стать слугой Предвечных и спокойно умри! Иначе муки твои будут длиться бесконечно. Такие, как ты, не могут умереть, не оставив преемника, а никто, кроме меня, не отважится принять в себя твою греховную душу. Скоро ты сам станешь молить судьбу о смерти, но она не пошлет тебе даже мышь, даже ящерицу. Одумайся, пока не поздно.
Замухрышка что-то бормотал в ответ, но, видимо, совсем не то, чего от него добивались, и Хавр, проверив, прочно ли сидит копье в черепе брата, снова начинал тянуть свою волынку о Предвечных, духовном наследии отца и нескончаемых муках.
Блюстительницу Заветов я уже не чаял встретить живой, но она тоже оказалась здесь. Учитывая ситуацию, в которой мы очутились, Ирлеф вела себя вполне достойно.
– Может, это действительно Изнанка? – сказала она, разглядывая расстилавшееся вокруг пространство, почти такое же ровное и белое, как поверхность Соленого Озера.
– Нет. Больше всего это похоже на тот мир, из которого я попал к вам. На Леденец. Вспомни, я рассказывал о нем на Сходке.
– На Сходке? – Она наморщила лоб. – Ах да! Совсем забыла! Когда-то я ходила на Сходки и как ученая ворона твердила там: «Так сказано в Заветах! Так сказано в Заветах!..» Здесь всегда так холодно?
– Нет. Иногда приходит тепло. Но это случается не очень часто.
– Спустимся к берегу. Я хочу поближе посмотреть на лед, – сказала она, поднимая с земли оброненную кем-то булаву.
Между срезом холма, обнажившим слежавшийся мусор, пласты глины, и голубой, словно светящийся изнутри хрусталь льда, плескалась полоса чистой воды. В ее глубине плавно скользили какие-то тени, проносились стайки мелкой рыбы, колыхались стекловидные тела медуз.
– Как интересно, – сказала Ирлеф. – Сколько там всяких тварей. Мы умрем, а они останутся жить.
– Мы сможем продержаться какое-то время. У меня есть фляжка зелейника. Сейчас починим шатер, попробуем развести огонь, наловим рыбы. Не стоит впадать в уныние.
– Ты вернулся туда, откуда пришел. Это хорошая примета. Значит, все можно начать сначала. Ты задержался в пути, но не сбился с него. Тот достоин спасения, кто не предается понапрасну скорби. Так сказано в Заветах. А мой путь закончен. У помертвевшего душой вскоре помертвеет и тело. Это тоже есть в Заветах.
Затянув вокруг запястья ременную петлю булавы, она смело шагнула туда, где не могло быть опоры для человеческого тела, и почти без всплеска исчезла в чистейшей, словно подкрашенной самой лучшей синькой ледяной воде. Смутные тени метнулись прочь, но тут же возвратились, завлеченные примчавшейся из глубины дорожкой воздушных пузырьков.
Спустя некоторое время ко мне подошел Хавр – мрачный, самоуглубленный, неуловимо изменившийся.
– Я добился своего, – сказал он голосом, почти таким же безжизненным, как окружавший нас лед. – Хотя благорасположение Предвечных пока не снизошло на меня. Общение с Замухрышкой слишком разочаровало их. Но мое сознание восприняло память многих поколений Всевидящих. Я готов к служению создателям и к усмирению людей. Мне не опасен этот холод, и я почти не нуждаюсь в пище. Я даже освободился от власти зелейника. Все, что было сделано прежде, делалось для высшего блага. Идя к свету, я нередко оступался в темноте. Надеюсь, и люди, и Предвечные простят меня… Сейчас мы расстанемся. Помни пророчество – тебе придется умереть, чтобы жить дальше. Предвечные не забыли о тебе. Их замыслы скрыты от нашего понимания, но всегда мудры и целесообразны. А сейчас действуй по своему разумению. Но спасения ищи именно здесь, а не в прошлом или будущем…
– Скажи, Хавр, ты доволен, что стал Всевидящим Отче?
– Я добился, чего хотел.
– А цена тебя не смущает?
– О какой цене ты говоришь?
– О разрушенном городе. О погубленном народе. Об опустошенном Приокаемье. Даже о смерти твоего брата.
– Я не считаю себя виновным во всем этом…
– Хавр, я ненавижу тебя. И если мое проклятие имеет какую-то силу, ты это скоро почувствуешь…
…Замыслы их… всегда мудры… мудры и целесообразны, бормотал я в такт своим неверным шагам. А целесообразна ли судьба Ирлеф, Замухрышки, всех погубленных дитсов, да и самого Хавра? А кто тогда я? И вообще кто мы такие – люди, населяющие все эти бесчисленные миры? Жестокие и своенравные хозяева или отбившиеся от рук разнузданные рабы? Почему я не умираю? Иней ложится на мою непокрытую голову, а в лохмотьях одежды гуляет ветер. У меня нет огня, нет ножа и нет пищи. Я иду уже много дней, но не наткнулся ни на одну полынью. Если я сейчас засну, то уже никогда не проснусь. И тем не менее я жив. Может, это свидетельство того, что Предвечные действительно не забыли обо мне. Или это живоглот Кеша поддерживает мои угасающие силы. Обидно будет, если он погибнет вместе со мной. Сидел бы дальше в своих Стеклянных Скалах.
Уже дважды за время скитаний подходил мой Срок, и каждый раз я заранее принимал твердое решение умереть, но, не выдержав даже первого приступа муки, хватался за фляжку с зелейником.
Где я сейчас? В каком времени? Прошлое это Дита или будущее? Иногда меня так и подмывало, плюнув на все предостережения, махнуть куда-нибудь к древнему теплому морю, где можно, не опасаясь встречи с себе подобными, поваляться на песочке, где прибой выносит на пляж кокосовые орехи и где живые существа квакают, мяукают и воют, но не зовут на штурм бастионов и не талдычат Заветы. Зелейника хватит месяца на полтора, и это будет заслуженным отпуском перед моим последним путешествием в мир, из которого уже не возвращаются.
- Предыдущая
- 68/69
- Следующая
