И опять мы в небе - Бороздин Виктор Петрович - Страница 23

• Предыдущая
• 23/46
• Следующая

Устинович шагал по хребту этого почти «живого», лениво шевелящегося великана, настороженно следя за ним. Корабль вел себя дружелюбно, лишь иногда, как бы подразнивая, заваливался немного набок. Устинович осмотрел четвертый и пятый клапаны, шагнул к следующей паре. И вдруг его резко качнуло. Он увидел, как корма, вздыбливаясь, пошла на него горой. Вздыбились и метнулись в сторону облака. Реакция у него сработала мгновенно, он кинулся грудью на канат, вклеивая тело в оболочку, схватил канат руками, а ноги, отыскивая упор, скользили, не находя его. Нет, не зря он был все время настороже! Хребет дирижабля не палуба морского корабля. Там есть леера (перила), а здесь, кроме лежащего на хребте каната, ничего…

Корма остановилась на мгновение, плавно повела рулями и, как бы вздохнув, пошла вниз. Корабль выровнялся и как ни в чем не бывало поплыл дальше. А Устиновичу пришлось расстегнуть ворот комбинезона – несмотря на мороз и ветер, стало жарко. Выждав немного, он поднялся и зашагал дальше.

Дойдя до кормы, обошел стабилизатор, проверив на ощупь натяжение расчалок. И, усевшись на хребте, достал бинокль, приложил его к глазам. Находящиеся ниже его рули, идущие к ним штуртросы, ролики вплотную придвинулись к нему. Внимательно оглядел все. Главное – ролики, чтобы штуртросы не соскочили с них. Убедившись, что все в норме, убрал бинокль.

Над головой всклокоченные облака. Багровое пятно солнца, пробившись где-то у горизонта, кинуло на них розовые краски. Серые, нахмуренные, они вдруг зарделись. От них заиграла багряным цветом и оболочка корабля. Но ненадолго. Скоро все стало тускнеть. Внизу все затянуло сизой дымкой, накрывшей темные пространства лесов, снежные просветы полей. Там уже подступала ночь.

А здесь было еще светло и очень хорошо. И такой невероятный, хватающий за душу простор вокруг!

Корабль медленно поднимался и опускался на большом дыхании. Спокойно, по-прежнему дружелюбно, и не подумаешь, что только что он чуть было не сыграл с, ним злую шутку!.. Ветер хотя и напористо, но приятно обдувал. Уходить с «крыши» не хотелось. Но темнело очень быстро, земля становилась почти невидимой. Устинович поднялся.

Спустившись в гондолу, доложил Гудованцеву:

– Командир, наверху порядок.

Гудованцев удовлетворенно кивнул. Потом сказал громко всем, кто был в гондоле:

– На Кильдин-озере нас ждут. Заправка займет полчаса. И дальше, на север!

С киля после короткого отдыха спускались Паньков, Почекин, Мячков. Скоро смена вахт.

Двери квартир в этот день беспрерывно распахивались. 6 февраля – выходной, и все дома. Но у себя никому не сидится. Ведь в этом доме живут только дирижаблисты – волнения здесь одни на всех, и судьбы здесь так тесно переплелись, что каждый понимает другого без слов.

Вчера проводили в полет В-6. Ни один корабль не улетал еще в такую ожесточенную погоду. Но никогда еще и не было у них такого неотложного полета.

Все скрывали тревогу, прятали и от себя и от других. Женщины брались за домашние дела – их ведь всегда много, – старались только о них и думать.

Вернулась с дежурства Аня Чернова, радист их порта. Радостная, еще поднимаясь по лестнице, крикнула всем, кто там был:

– Полет идет хорошо. Прошли Петрозаводск. Погода наладилась. Я с Васей говорила. Всем привет!

И застучала ботиками к себе наверх.

– У Коли все в порядке! – крикнул сестрам Сашка Гудованцев и, перескакивая через две ступеньки, умчался на улицу.

Следом на площадку выскочила Нюся. Глянула по сторонам – подружек нет, кому бы рассказать хорошую новость. И, запахнув пальтишко, мурлыча Колину любимую «Ноченьку», тоже побежала вниз.

Вчера так же стояла она здесь, прислонившись к двери, когда Коля уходил, и смотрела ему вслед, ждала, когда на повороте лестницы он махнет ей на прощание. А в квартире патефон протяжно и грустно играл: «…Ах ты, ноченька, ночка темная!..» Коля попросил ее поставить эту пластинку, пока он собирается в дорогу. И она запустила ее – один раз, а потом во второй и в третий… А когда внизу, в парадном, за Колей захлопнулась дверь, она побежала в комнату и, взобравшись на окно, открыла форточку, чтобы Коле слышно было, когда он будет проходить мимо…

Из квартиры напротив, вытирая мокрые руки, выглянула Шура Панькова.

– Ой, слава богу, а то места себе не находила!

У Шуры день сегодня особенный, у них с Ваней сегодня праздник, даже двойной. Но сейчас она не хочет об этом думать. Вот вернется Ваня, тогда уж…

А пока дала дочурке тряпочку – помогай, будь при деле. А сама на кухню.

Во всей квартире сейчас пусто, кроме них с Люсей, никого нет. Давид Градус и Миша Никитин там же, на В-6. Валя Градус уехала с Ниночкой в Ленинград, к родным, она еще и не знает об этом полете. Аня Никитина, несмотря на выходной, уехала в Москву, на работу, вернется поздно. Она всегда поздно приезжает, Миша горюет: совсем не видимся. И мечтает:

– Летом, в отпуск, увезу тебя в Гагры!..

Долго Шуре вдвоем с дочуркой быть не пришлось. В наброшенном на плечи пальто, принеся с собой морозный дух и снег на валенках, прибежала сестра Маруся, жена Володи Устиновича.

– Не могу дома одна, – поеживаясь, сказала она. У Маруси с Володей, можно сказать, еще не прошел «медовый месяц», они на ноябрьские праздники поженились. Тогда тут сразу две свадьбы играли: Маруси с Володей и Миши Никитина с Аней. Веселого шума было – на всех этажах, до самого верха!

– Это что за послание?

Маруся подняла упавший на пол листок бумаги. Шура расхохоталась:

– Ваня написал, прочитай-ка!

– «Шуруп, вернусь, керосинку отмою. Ты не трогай».

– Это он утром молоко поставил, – объяснила Шура, – а сам стал бриться. И не углядел. Как же, буду я дожидаться!

Она уже терла толченым кирпичом закоптелые, в накипи бока керосинки.

«Как ему жалко всегда бывает упущенного времени, – думала Шура, – видно, это потому, что ему самому времени всегда так не хватает!»

Она вспомнила, как однажды, застав ее за штопкой огромной груды чулок, он покачал головой, а потом сказал:

– Эти часы из твоей жизни… Их не вернешь. Мы имеем возможность чулки купить новые.

Сгреб всю охапку – и в печку! (Они тогда еще в старом доме жили.)

Проводить Ивана в этот полет Шура не смогла. Не разрешил, как ни просила. Волновался за нее и за будущего сына. В том, что будет именно сын, оба уверены, только еще не решили, как назовут…

Она перебегала тогда от одного окна к другому, вслушивалась в свист ветра, стараясь уловить в нем гул моторов, высматривала ходовые огни поднявшегося корабля…

– Погода-то вон какая хорошая, гулять пойдем, – этажом выше говорила, заворачивая малышку в одеяло, Ксения Кондрашева. – Это вчера была метель, а сейчас и у них прояснилось. Не-ет, я за них спокойна. – Ксения приостановилась, глянула в подернутое инеем окно. – Ведь перед отлетом всю оболочку еще раз осмотрела, в эллинге на стремянках всю облазила, каждый шов, каждую связку проверила. Глупенькая, разве ты знаешь, что такое оболочка? Это ведь в корабле самое главное.

Ксения окинула взглядом комнату – ничего не забыла? Вдруг какой-то непроизвольной волной нахлынуло воспоминание: как они здесь поселились год назад.

Они были так рады, что получили свою комнату! Пришли в нее в первый раз – втроем (Колин брат Жора тогда с ними жил). В комнате ничегошеньки нет, пусто. Коля кинул на пол кожаный реглан, уселись на него. А что дальше?

– Так и будем сидеть сложа руки? – встрепенулся Коля. – Ну-ка, Жора, бери деньги, беги в магазин, будем новоселье справлять.

И тут вдруг стук в дверь:

– Чего же на полу сидите? Вот вам табуретка, у меня лишняя.

И опять стук. Откуда-то стол появился. Потом топчан. Посуда самая разномастная… Когда Жора вернулся из магазина, стол уже накрывали по-настоящему. И все вокруг него.

Ксения вдруг встрепенулась:

– Нет-нет, нечего нам с тобой бояться, все у них будет хорошо! Коля нам обеим наказал, когда уходил: будьте всегда веселыми! И еще в дверях обернулся: – «Слышишь, Жучок, что бы ни случилось, всегда будь веселой!»

• Предыдущая
• 23/46
• Следующая