Бермудский треугольник - Бондарев Юрий Васильевич - Страница 30
- Предыдущая
- 30/65
- Следующая
“Сколько ей лет? Милая девочка… — подумал Андрей, видя, как ее накрашенные губы неумело охватили колечком сигарету. — Были бы деньги, пригласил бы ее к себе, только поговорить, узнать… Но что узнать и зачем? Все, пожалуй, ясно…”
Ясно было и то, что сегодняшний крикливый и раздерганный разговор оставил всех неудовлетворенными друг другом, а он готов был бы оказаться побежденным чьей-либо мудрой доказательной стороной, объяснившей, наконец, как жить и что делать в бессмыслице общего смирения.
— Андрюша! Голубь сизый! Ты ли это, бесы тебя почеши! Молодец! Сатана! Чертяка! Счастлив тебя видеть! Вот удача-то! — послышался позади радостный крик вместе со смехом, и кто-то дружески обнял его со спины.
Не очень настроенный к уличным встречам, Андрей обернулся и увидел фоторепортера Кима Христофорова, едва ли не баскетбольного роста, спортивно поджарого, рыжие ресницы вздрагивали от заливистого смеха, его шея, украшенная серебристым крестиком, необыкновенно высокая, была привольно обнажена расстегнутым воротником экзотической полукуртки-полурубахи с множеством карманов на молниях, американские джинсы в трубочку делали его фигуру еще более жердеобразной, поэтому большие кроссовки на длинных ногах выглядели почему-то нелепо.
— Ты куда и откуда, леший, сатана и бес! Не девочку ли пришел подцепить? Ха-ха! — закричал Христофоров, в непомерном порыве обнимая Андрея. — Я тебя не видел два тысячелетия, то есть со дня Голгофы девяносто третьего! Около Белого дома! Ты где, как? Где заостряешь перо? Где платят пенензы? Что-то давно тебя не читал! А в общем — никто сейчас никого не читает. Читают порнуху и криминальную хронику, и то в полухрапе! Спят славяне, спуны вислоухие, только в дреме вспоминают Советы да трагически потеют от недоумения перед свободой! Как ты живешь? Слышал, газету твою прихлопнули по финансовым соображениям! Вот штучки-дрючки, чтоб им ушами гвозди дергать! Ха-ха! Ты где работаешь теперь? Чего хмуришься, Андрюшкинидзе? Во-первых, ты трезв, как муха, во-вторых, наверняка начитался Ницше и Шопенгауэра! Ты же книжник заядлый! Где все-таки сделал зарубку, где работаешь, обещаю сохранить тайну, если даже я агент ЦРУ и Моссада!
Христофоров произносил во всеуслышание первые приходящие в голову слова, не смущаясь многолюдностью, на него вопрошающе оглядывались, и Андрей подумал, что Христофоров или бессовестно пьян, или действительно откровенно счастлив от встречи с ним. Андрей сказал:
— Мы тут стоим, как на витрине, пойдем в какую-нибудь сторону.
— Пошли к Охотному Ряду, — предложил Христофоров, блестя зелеными кошачьими глазами. — С тобой готов хоть на Северный полюс, хоть в Чечню, хоть в мафию на Сицилию. Сегодняшнее мое мероприятие отменяется. Буду поститься, как афонский монах. Признаться, Андрюхашвили, я хотел на вечерок подхватить “ночную бабочку” по причине радости освобожденных чувств. Какую-нибудь с невинной мордочкой козочку…
Они начали спускаться в подземный переход, обгоняемые бегущей толпой.
— …радости освобожденных чувств? — повторил Андрей, слегка озадаченный. — Почему так высокопарно? Тем более — козочку. Насколько я знаю, ты женатый человек. У тебя очаровательная жена.
— Была! И нет, прости меня, грешного! Это был кошмарный сон, Андрюшечка, невидимые за стальной дверью слезы! Мы расстались! Мы разошлись, как в море трактора! Мы вольные птицы теперича, брат! — засмеялся ненатуральным смехом Христофоров. — Вчера был последний разговор по разделу имущества. Чуть не сошел с ума от визга, истерики и гигантских угроз выброситься в окно. Узнал с большим интересом, что я вампир, высосал из нее до последней капли кровь и намерен разрезать ее на маленькие куски кухонным ножом, чтобы выбросить в Москву-реку. Я стал дико хохотать и в конце концов оставил ей все: двухкомнатную квартиру, гараж, “Жигули”, японский телевизор, видео, поголовно всю барахлистику за исключением фотоаппаратуры, собственных трусов и карликовой избушки вроде курятника, называемой дачей, два года назад купленной для работы по Октябрьской дороге. Буду жить там. “Жигуля” приобрету. Необходимо. Продаются старенькие за три с половиной тысячи баксов. Получу за оформление альбома для американцев пять кусков — и все будет как у Аллы Пугачевой! Ты не представляешь, как я счастлив! Выиграл миллион долларов! Бежал с каторги! Гарун бежал быстрее лани! Освобожден от пожизненного заключения, от электрического стула, от гильотины! Свободен, как ветер! Счастлив, как дубина! Как ворона с кусочком сыра в клюве! Виват! Ура! Караул! Банзай! Постой, Андрюшис, ты слышал последний анекдот? Конечно, нет. Приходит, как обычно, муж домой, а жена к нему кидается в неописуемом восторге:
“Васенька, миленький, голубчик, ты представь — я скалку купила!” А муж: “Черт знает что такое! В доме ни капли спиртного, а она мебель покупает!” Ничего? Середнячок, но милый! О, пусть Всевышний простит меня грешного, скалка собственной жены чуть не заслонила свет. Вчера на радостях надрался так, что “папу”, “маму” еле мог выговорить. Объяснялся с миром пением из опер и оперетт. Сегодня, кажись, получше, но остатки дрызгача есть, рюмашечку бы для озарения не помешало. Андриканюша, зайдем ради папы римского в “Москву” и чокнемся шампанским во имя моего освобождения из двухгодичного заключения. Разумеется, угощаю я. Вчера я как раз здесь и бражничал. Швырял зелененькими, американским авансом. Официант знакомый, хороший малый, обслужит выше, чем первостатейно. Андрюша, молчи, ни слова, ни звука! Ты же знаешь, как я тебя люблю. Зайдем, Андриканидзе!
— Остановись с излияниями, — сказал Андрей. — Побереги лирику для козочки. Хорошо. Давай зайдем на часик. Кстати, я не был здесь года три, четыре.
В большом зале, уже шумном в этот час, залитом хрустальным сиянием люстр, пропахшем духами, терпкостью хороших сигарет, сладкой кислотой шампанского, они сели за столик у окна. С белейшей скатерти молниеносным жестом факира была убрана официантом табличка “Зарезервировано” — и аристократически воспитанный человек неопределенных лет в черной паре и ослепительной манишке, в меру скупо улыбающийся, напоминая персонаж английского фильма о светской жизни, едва приветливым поклоном поздоровался с Христофоровым.
— Рад вас видеть, господин Христофоров, снова у нас.
— Видимо, — отозвался Христофоров. — Ветры приходят на круги…
— Зная вашу любовь к шампанскому, хочу предложить французское, полусухое. Прекрасно освежает.
— Вы наблюдательны, — оживился Христофоров, приятельским взглядом намекая на свою вчерашнюю шалость. — Начнем с шампанского. Во имя освежения.
Минуты через три официант с достоинством принес завернутую в салфетку бутылку, раскупорил с беззвучным хлопком, разлил шампанское по бокалам, почтительно спросил:
— Как вы чувствуете себя, Ким Алексеевич? Вы вчера хорошо доехали домой?
— Доехал отлично, как в состоянии невесомости. Самочувствие лучшего не надобно, ибо найдутся завистники. Андрюша, процветай! — Христофоров чокнулся с Андреем, выпил шампанское, как воду, и взял поданную карту-меню, поинтересовался в свою очередь: — А как вы, Петр Степанович? Как жена? Как ребятенки?
— Благодарю. Прекрасно. Посмотрите меню. Я подойду через минуту. Ребятенков, Ким Алексеевич, у меня нет.
— Ах, дубина! Был вчера сильно под булдой и насчет деток фантастично перепутал, от, ишак коломенский!
Христофоров постучал себя по лбу, сунул меню Андрею, посоветовал не стесняться в выборе блюд, так как доллары жалеть не собирается и разорит американцев к чертовой матери. Затем вынул расческу, стал энергично причесывать редеющие рыжие волосы, после чего повернулся к окну, со всей силой подул на расческу, прицельно смеживая коричневые ресницы:
— Летят, как осенние листья. Не исключено, скоро буду гол, как тыл у павиана. На почве стрессов от семейной жизни. Фотографии буду подписывать псевдонимом:
“Великий лысый”.
Он налил в бокалы и озадаченно подвигал светлыми бровями:
— Андрюша, ты манкируешь, не допиваешь до дна. Не побывал ли ты в монастыре кармелиток?
- Предыдущая
- 30/65
- Следующая
