Панночка - Садур Нина - Страница 4

Двор сотникова дома. Вбегает Философ. Жадно пьет, так долго пьет, что странно становится, куда это в него столько в одного? Напившись, обливает голову, весь облился, отряхивается, летят брызги.

Философ. Боже ж мой… боже ж мой… может ведь такая дрянная напасть рухнуть на человека. И ведь рухнет же, и не как-нибудь, а прямехонько на загривок, и вцепится лютой хваткой, и еще так ловко усядется, и пошел скакать человек: будто бешеный конь, только что не ржет. (Ощупывает шею.) Нет, не можно человеку терпеть такое нападение на свою природу и исполнять скачки на потеху всему миру… Что останется от козака, если шея у него гудит, будто он вол подъяремный пропахал поле, а душа и того хуже… лепечет, и плачет, и смеется безо всякой разумной причины, и сладость, и тошнота в ней намешались, и вот-вот лопнет козацкое сердце… Однако ж пора и улепетывать с этих мест, коли тут такие чудеса водятся. (Хочет уйти.)

Входит Хвеська.

Хвеська. Ах, пан Философ! А вы уже проснулись!

Философ. А? Кто тут? Чего тебе?

Хвеська (хихикает). А я удивляюсь, что вы проснулись уже. Я думала, вы будете до полудня валяться.

Философ (залюбовался Хвеськой). Знайте же, многоуважаемая Хвеська, что не то что сон, а даже самая легкая дрема не коснулась очей моих.

Хвеська. Это видно, что вы с Киева, пан Философ. У нас по ночам спят люди и глядят честные сытые сны.

Философ. Ах, стоит ли говорить о такой никчемности, несравненная Хвеська! Есть кое-что и поважнее снов! И если человек не спит, то у него к тому может оказаться причина.

Хвеська (вглядывается). Что-то у вас вид помызганный, пан Философ. Лицо у вас маленько помялось.

Философ. С чего бы это могло так сделаться?

Хвеська. А я думаю, может, к вам соняшница пристала или болячка?

Философ (значительно). Болячка высшего порядка, о несравненная Хвеська.

Хвеська. Надо вам траву попить или примочку сделать. Примочка оттянет всю вашу болячку, пан Философ.

Философ. Не надо примочку! А вот отгадайте-ка лучше, ослепительная Хвеська, отчего это колотится мое сердце? (Приобнял Хвеську.)

Хвеська. Ай, пан Философ, какой вы быстрый!

Входит Спирид.

Философ. А-а, брат Спирид!

Спирид. Здорово, Философ! Ты слыхал новость?

Хвеська. С самого утра у него новость. Поспал-проснулся и уже успел-таки изловить где-то новость!

Спирид. А тебе сказано было на кухне находиться!

Хвеська. Это кто же мне указал, где находиться!

Философ. Ну скажи свою новость, Спирид. Ручаюсь, что глупость какая-нибудь, дрянь такая, что и слушать не стоит.

Спирид. Мы, конечно, в бурсе не учились и по писаному не больно разумеем, а только наша новость такая, что нынешней ночью, когда ты, пан Философ, мирно спал на лавке и выдавал своим носом рулады, из панского хлева сбежали две свиньи.

Хвеська. Ой!

Философ. М-да. А вот интересно, чего бы это им взбрело взять да и удрать посреди ночи из теплого хлева?

Хвеська. Ты откуда знаешь? Так и сбежали? Раньше всех узнал! Они что, проститься к тебе зашли?

Спирид. Да, Философ, никто не знает, по какой причине они это сделали, и что за бегство такое придумали, но только так оно и есть. (Хвеське.) А сказал мне это пастух Микола, а Миколе сказал самолично скотник Потрусь.

Хвеська. Ну и заработает же Петрусь кожаных канчуков!

Философ. М-да. Кожаные канчуки, да еще в большом количестве, это вещь нестерпимая.

Спирид. Ты не знаешь пана сотника. Философ. Не станет он за каких-то бездумных свиней махать кожаными канчуками.

Хвеська. Пан сотник не станет?! Это ты не станешь. Потому что это не твои свиньи, вот поэтому и не станешь. А пан сотник станет! Две бездумные свиньи! Посмотрите на него! Две бездумные! Ты знай, пан Философ, что наши свиньи самые толстые. И толще их нигде нету. Это тебе каждый скажет. Пойди спроси у любого тут, кто не знает наших свиней. На любой ярмарке народ сбегается смотреть на наших свиней. У нас свиньи тяжелые, пан Философ, серьезные, наши свиньи, пан Философ, это не плюнуть и растереть!

Спирид (задумчиво). Это сколько же баба может говорить? Бабы говорят длинно.

Философ. Это да. А вот у нас в бурсе есть богослов Копыта. И вот когда, к примеру, другой, тоже богослов Халява, поспорит с Копытой, кто из них больше съест трехкопейных булок, то спор у них выходит знатный, потому что оба богослова могут съесть такое число булок, что и сказать неудобно. К тому же Копыта обладает басом соразмерным, и если уж возьмет в нижней октаве «до», то будет гудеть его до тех пор, пока не собьет все пение и не заработает себе сотню, а то и две кожаных канчуков.

Спирид. Много разных явлений водится на свете, Философ Хома.

Философ. Много, друг Спирид.

Входит Дорош.

Дорош. Здорово, ребята! Есть новость! Все смеются.

Спирид. Дорош, ты бы еще до обедни поспал, а потом бы пришел со своей новостью!

Хвеська. Ну где уж ему! Спасибо, принес нам свою новость, поспешил!

Спирид. Нет, пускай Дорош пойдет и еще поспит немного, а потом уж мы послушаем его большую новость!

Дорош. Я не знаю, когда вы успели узнать, потому что пастух Микола мне сказал только что…

Спирид. А ему сказал скотник Петрусь? Ха-ха-ха, ребята, хорошая новость у Дороша.

Дорош. Да. Ему сказал скотник Петрусь, что две свиньи…

Все смеются.

Хвеська. Дорош, тебе надо в дозоре стоять! То-то быстро все углядишь.

Дорош. Две самые толстые свиньи прибежали домой, как ни в чем не бывало, будто бы ночью они никуда не убегали.

Спирид (сплюнув). Эти свиньи… бездумные твари, такими их создал Господь, и ничего тут нового не скажешь!

Дорош. И еще одно обстоятельство чудесного свойства. У тех глупых свиней оказались прокушенные горла. Но раз они такие толстые, то самая-то кровь вылиться из них не смогла, потому что сало заткнуло прокусы, и эти свиньи очень даже здоровые. Я вот что думаю, ребята: когда эти глупые свиньи выбежали в поле, то их учуяли молодые волченята и задумали съесть. Но раз они еще молодые щенки, а не волки, то и зубов ихних только-только хватило, чтоб прокусить нашим свиньям горла, а дальше уж силенок у них не осталось, потому что наши свиньи самые толстые, а эти две, что бегали ночью из дома, есть самые толстые свиньи на всем хуторе!

Спирид. Я так думаю, ребята, что нам не дано знать, зачем эти свиньи убежали из дома, но только другие наши свиньи, не такой солидной толщины, не решились бы убегать на волю из теплого хлева.

Философ. А у нас в бурсе за бега дают тысячу кожаных канчуков! Не каждый может выдержать тысячу кожаных канчуков! Но если кому втемяшится воля, то удержать того человека уже не можно, хоть посули ему и две тысячи кожаных канчуков.

Спирид. Я не знаю. Философ, тонкостей этого дела, только кто же задаст свинье тысячу кожаных канчуков?

Дорош. Хорошо вы говорите, ребята! Тысячу кожаных канчуков задать свинье не можно!

Спирид. Опять же, я не знаю тонкостей всех твоих мыслей. Философ, но посуди сам, ежели задать свинье тысячу кожаных канчуков, то какой с нее после этого выйдет окорок?

Дорош. Или же колбасы с чесноком?

Спирид. Это уже будут не колбасы с чесноком, а тьфу, срам, неприлично и сказать, что такое! Лучше пойти и удавиться, чем есть такие колбасы!