Золотой ключ. Том 3 - Роун Мелани - Страница 9

— Ты же об этом и так знал! Бабушка верила, что у меня есть талант!

— Я тоже так считаю, меннина.

Элейна тотчас закрыла глаза, внезапно наполнившиеся слезами, положила голову ему на руки, мозолистые, покрытые старыми шрамами, ведь Кабрал столько лет растирал грубые красители и превращал их в краски.

— Но бабушка умерла, теперь только ты в меня веришь. Кабрал ласково погладил ее по голове.

— Итинераррио Сарио смотрел твои работы. Он обладает Даром и восхищен тем, что ты делаешь.

Элейна взглянула на него, чувствуя, как начинают пламенеть щеки.

— Я еще с ним не встречалась. Со времени беспорядков на площади у собора мама не выпускает меня с женской половины, заставляет рисовать ужасных собачек, которых держат придворные дамы. Матра эй Фильхо, а теперь еще Великая герцогиня Хоанна возжелала получить портрет своих гончих. Ей на глаза попалась моя миниатюра — мопсы графини до'Кастейа, и она хочет, чтобы я изобразила ее псов рядом с деревенским домом.., эдакая пасторальная сценка. Меня от этого тошнит! Ну посмотри! Ты только взгляни! — Она отодвинулась от Кабрала и продолжала листать альбом. — Дети в лохмотьях, мужчины едва стоят на ногах от голода… И все они пришли на казнь — зачем?

Там говорили о Гхийасе и о том, что через семь дней после хлебного бунта восставшие сожгли дворец в Ауте-Гхийасе, а короля убили. Это правда?

Казалось, Кабрал совсем не удивился.

— Как я могу поверить в правдивость подобных слухов? Всем известно, что мы, Грихальва, служим Великому герцогу. Если народ решится напасть на герцога Ренайо, значит, и нам не поздоровится.

— Да, наверное. Похоже на эпидемию, которая распространяется из одного города в другой. Но я все равно считаю, что нельзя было вешать этих несчастных.

— К нам приходил покупатель, интересовался твоей картиной “Битва на Рио Сангва”.

— Ты пытаешься увести меня в сторону. Никойо сказал, что мне следует ее сжечь. Только это хорошая картина, а вовсе не позор, как бы он ее ни поносил. — Элейна склонила голову набок, потому что услышала доносившиеся издалека выстрелы, резкий, неестественный звук, принесенный теплым ветерком. — Матра!

Кабрал поднялся со скамейки и выглянул на пустую улицу. Его абсолютно белые волосы напоминали цинк, который используется для самых холодных, белоснежных тонов, но двигался он легко и уверенно, словно ему и сорока не исполнилось. На самом деле Кабралу было около восьмидесяти, а чувствовал он себя лучше, чем любой из Одаренных художников вдвое моложе его. Жалел ли он когда-нибудь о том, что природа наделила его здоровьем, или с радостью отдал бы все прожитые годы за возможность обладать Даром? Элейна не решалась спросить его об этом.

— Ничего. Иди в дом, Элейнита. Я побуду здесь. — Кабрал осуждающе поцокал языком. — Тяжелые времена наступили.

Элейна поцеловала его в щеку и поспешила в дом, настроение у нее совершенно изменилось. Интересно, кто приходил посмотреть на картину? А вдруг ее купят? Может быть, даже выставят в Галиерре Веррада?

— Нет!

Элейна узнала голос Агустина.

А в следующее мгновение мальчик выскочил из крытой аркады, ведущей в сад. Увидев Элейну, он бросился к ней.

— Я не стану проходить конфирматтио, — спрятавшись у нее за спиной, пробормотал он. — Это так унизительно.

— Агустин!

— Существуют другие способы узнать. Почему меня нужно подвергать испытанию? Просто они хотят, чтобы со мной проделали то же самое, что в свое время испытали они сами! Я не стану!

Элейна вздохнула. И вот появились они, их голоса напомнили ей ворчание толпы во время казни: дядя, три кузена и ее мать. Она приготовилась к сражению.

Диониса шла впереди, ее старомодная широкая юбка зашуршала, коснувшись стен узкого прохода, ведущего во двор. Она приблизилась к дочери и сыну с уверенностью женщины, обладающей безграничной властью: Диониса была матерью Одаренного сына. Она сурово посмотрела на Элейну.

— Мало того, что сама себя так ведешь, нужно и брата заразить неповиновением! Отправляйся в свою комнату, немедленно! Я поговорю с тобой позже.

— Не пойду, — тихо ответила Элейна.

— Он предан ей словно пес, — проворчал дядя Гиаберто. Брат еще сильнее прижался к ней. И хотя он уже был выше ее ростом — Агустину исполнилось пятнадцать, — ему хватало сил лишь на короткие вспышки протеста. Его душа художника напоминала произведение искусства из хрупкого фарфора: восхищайтесь им, обращайтесь крайне осторожно, и тогда комната наполнится светлой красотой; а упадет на пол — осколки разлетятся в разные стороны. Элейна такой утонченностью не отличалась. Диониса частенько сожалела, что сыну не достался от рождения решительный, воинственный нрав, а дочь природа не наделила покорностью и благоразумием.

— Это дело Совета, — запротестовал Никойо. — Ты можешь идти, Элейна.

— В таком случае Агустин пойдет со мной. Идем, Агустин. Впрочем, вымолвив эти слова, Элейна задрожала, и не только от гнева. Вряд ли разумно сердить одного из Вьехос Фратос. Они обладают властью, которой другие не наделены. Пять лет назад ей пришлось дорого заплатить за это знание.

— Ну, с меня достаточно! — рассвирепел Никойо.

— Пусть уходит, — заявила Диониса, — и забирает мальчика, пока. В конце концов речь идет о простой формальности. Он ведь уже показал нам свое мастерство. — Они всегда окутывали Дар покровом тайны, даже когда говорили о нем между собой. — Давайте обсудим, что мы будем делать дальше.

В подобные моменты Элейна восхищалась тем, как ее мать умела навязать свою волю родственникам мужчинам. Агустин был своего рода редкостью; в последнем поколении совсем немного мальчиков прошли конфирматтио — бабушка Лейла не раз сетовала по этому поводу. Сама она родила двоих Одаренных сыновей, однако никакая другая женщина из рода Грихальва не имела больше одного. Диониса прекрасно сознавала ценность того, чем обладала;

Вьехос Фратос тоже понимали это и не сомневались, что она покорно отойдет в сторонку, позволив им забрать Агустина, не станет направлять его кисть.

Элейна не доверяла матери. Но, сказав, что уходит, она уже ничего не могла сделать. Поэтому она взяла Агустина за руку, и они вместе пересекли огромный бальный зал, миновали южный двор и через аркаду, заросшую олеандрами, вышли на другой, выложенный плиткой двор, по периметру которого располагались личные покои членов семьи.