Черная вдова - Безуглов Анатолий Алексеевич - Страница 46
- Предыдущая
- 46/157
- Следующая
— Эта койка пустует, — ответил Валерий Платонович. — Так что я тут один.
Профессор, разумеется, не пояснил, что к нему не будут никого подселять по его же просьбе. За соответствующую «благодарность» старшей медсестре. Главное, Скворцов-Шанявский хотел дать понять Орысе, что в случае чего — им мешать не будут. Но, похоже, на этот намёк она не обратила внимания и спросила:
— Вы случаем не знаете, как там Лена Ярцева? Ну, в Средневолжске?.. До сих пор вспоминаю тот Новый год. Такая хорошая женщина! Простая и добрая. А уж готовит! Жаль, что так и не пришлось познакомиться с её мужем. Как его звать? Глеб, кажется?
— Да, Глеб, — грустно кивнул профессор. — Вы не можете себе представить, какая трагедия произошла в ту ночь!
— Да что вы! — охнула Орыся.
И Скворцов-Шанявский рассказал о том, что слышал от Глеба и Лены Ярцевых — о нелепой гибели отца, утонувшего в озере.
— Ужас какой! На глазах у сына! — искренне переживала Орыся. — Как он только выдержал? Я бы сошла с ума, ей-богу!
— Не говорите! — вздохнул Валерий Платонович. — Вообще после этой страшной смерти у Глеба пошла какая-то нехорошая полоса. С Леной серьёзные нелады…
— Странно, — удивилась Орыся. — Мне показалось, она любит мужа без памяти! Сама призналась на кухне, живут душа в душу. И Глеб думает только о жене.
— Чужая семья — потёмки, — развёл руками профессор. — Не знаю, Лена вам говорила, что Глеб был прописан в квартире своего отца?
— Нет.
— О, роскошные апартаменты! В центре города, на берегу Волги, комнаты
— хоть на коне разъезжай. Представляете, со смертью отца Глеб остался в квартире один!
— Что же он в ней делает?
— На Москву хочет менять, — ответил Валерий Платонович. — Собирается перебраться в столицу.
— Без жены? — спросила Орыся.
— В том-то и дело.
Скворцов-Шанявский не говорил всей правды: в том, что семья Ярцевых дала трещину, он тоже сыграл не последнюю роль…
— Не пойму, — покачала головой Орыся. — Бросить такую женщину, как Лена! Наверное, не любил.
— Знаете, что сказал Горький? — спросил профессор. — Самое умное, чего достиг человек, — это умение любить женщину. От любви к женщине родилось все прекрасное на земле. Понимаете, Орысенька, наш великий писатель не зря выбрал слово «умение». Не зря! Умению любить надо учиться. Наше поколение было научено, а вот нынешнее — увы! — И он, сделав кивок в сторону сидевшего истуканом фотографа, добавил: — Не в обиду присутствующим будь сказано.
Сегеди хмыкнул в усы, но ничего не ответил.
И вообще Валерий Платонович пытался разгадать, в каких он отношениях с Орысей. Ухажёр? Или только коллега по работе?
Профессор решил пустить пробный камень.
— Дорогие друзья, — деланно забеспокоился он, не обременителен ли для вас этот визит? Трудились весь день, устали да ещё небось жена дома ждёт? — Последнее относилось непосредственно к фотографу.
— Если уж кто ждёт, так это соседка, — хихикнул Сегеди. — Жены сейчас нет, уехала с дочкой погостить к родственникам в деревню.
«Это уже хуже, — подумал Скворцов-Шанявский. — И рядом все время такая женщина!»
— А вы, Орыся? — повернулся к ней профессор.
— Не беспокойтесь, Валерий Платонович, меня тоже никто не ждёт.
«Ну, и слава богу!» — чуть было не воскликнул профессор, хотя видел, что она чем-то озабочена.
То, что Орыся снова не вышла замуж, профессора устраивало: стало быть, шанс его повышался. Он мучительно думал, как бы выпроводить фотографа и остаться с Орысей один на один хотя бы минут на пять. Или дать ей знак, чтобы завтра пришла без провожатого. Однако ничего придумать не мог.
Беседа не клеилась, затухала. Да и говорить-то особенно было не о чем. Сегеди уже украдкой поглядывал на часы.
— Ну, пойдём, — наконец поднялся он.
Профессор и Орыся встали тоже.
— Очень был рад вашему приходу. Надеюсь, ещё навестите? — Валерий Платонович посмотрел в глаза Орысе с такой мольбой, что она не могла не понять, что просьба относилась только к ней.
— Конечно, конечно! — закивала она.
Валерию Платоновичу показалось, что Орыся поняла его.
— И ещё, — продолжал он. — Признаюсь, знакомых в Трускавце у меня нет. Не считая, разумеется, наших санаторских. Но разговоры о болезнях и прочем… — профессор скривился. — Право же, с тоски умереть можно. Возьмите надо мной шефство, а? — засмеялся он.
— Это пожалуйста, — серьёзно сказал фотограф.
— Ей-богу, не пожалеете. Я человек компанейский. Музыку люблю, в шахматы сразиться.
— Выздоравливайте, буду рад вас видеть у себя дома в гостях, — сказал мастер художественного портрета и попросил: — Вы уж не дайте нас в обиду, Валерий Платонович.
— В каком смысле? — не понял тот.
— Да понимаете, как только вчера вас увезла «скорая», мой начальник прибежал. Ну, из комбината бытового обслуживания. Доигрались, кричит, с вашими фокусами! Никаких медведей! Испугался, что вы жалобу напишете. Тогда премия горит. Но медведь для нас — это план! Касса!
— Конечно! — подхватил профессор. — Завтра же позвоню и скажу, что это отличная выдумка. И медведь такой очаровательный, — не удержался-таки он от комплимента и запечатлел на руке Орыси поцелуй.
Они ушли, а Валерий Платонович долго не мог успокоиться, вспоминал каждый жест, каждое слово молодой женщины, разбередившей его сердце.
«Неужели она приходила лишь из-за того, чтобы я не настрочил жалобу начальству? — думал Скворцов-Шанявский. — Нет-нет, — тут же отбросил он эту мысль, — ведь Орыся сама призналась, что обрадовалась, увидев меня»…
Размышления профессора прервала медсестра.
— Укольчик сделаем, — сказала она, доставая шприц. — Заснёте как младенец.
Сделав укол, она собралась было уходить, но у Валерия Платоновича возникла идея.
— Погодите, Машенька, — сказал он, протягивая ей пакет с апельсинами.
— Это вам, за ваши золотые руки.
— Да что вы, не надо! — запротестовала медсестра.
— Я от души! Берите! Честное слово, делаете уколы как бог! Одно наслаждение.
— Ну, уж прямо, — смутилась Маша, однако подарок приняла. — За гостинец спасибо. Дочке отнесу.
— Я их не ем, да вот мне принесли…
— Орыська Сторожук, что ли?
— Она… А вы её знаете?
— Как облупленную. В санатории вместе работали.
Постепенно Валерий Платонович втянул медсестру в разговор. Слово за слово, и вскоре он уже знал об Орысе столько, сколько не смог бы сообщить самый осведомлённый кадровик.
— Одного не пойму, — как бы вскользь заметил профессор. — Ещё молодая, видная из себя, а замуж не выходит.
— Кто же к ней подступится, когда у Орыськи такой хахаль! — сказала Маша.
— Хахаль? — переспросил Скворцов-Шанявский. — Она мне никогда о нем не говорила.
— А Барон у ней всего месяца три. Ревнивый — ужас!
Валерий Платонович осторожно выведал у медсёстры, кто такой Барон. Та наговорила о нем каких-то небылиц, в которые трудно было поверить.
Потом уже, оставшись один, профессор решил, что для местных обывателей этот опереточный Барон, может быть, и является фигурой. Но ему-то, московскому асу, наверное, нечего опасаться. Короче, потягаться можно.
А в это время властительница дум профессора подходила к своему дому. «Волга» у ворот, свет во флигеле — значит, приехал Сергей.
Переступила порог Орыся с двойственным чувством — обрадовалась, что он появился, и опасалась, что станет придираться. Однако у Сергея было хорошее настроение. Он крепко взял её за руку, посмотрел в глаза, усмехнулся:
— Ты что же это пугаешь людей?
— Уже знаешь? — Орыся поцеловала его, почувствовав, как отлегло от сердца.
От Сергея чуть пахло коньяком и хорошим табаком. Она уже привыкла к этим запахам.
— Мне всегда все известно, — балагурил Сергей. — Что, он действительно учёный?
— Профессор.
— Профессор кислых щей?
— Брось, Серёжа. Валерий Платонович большой человек. Персональная машина, личный шофёр…
— Сегодня машина, а завтра дали по шапке и… — махнул рукой Сергей. — Скажи лучше, откуда ты его знаешь?
- Предыдущая
- 46/157
- Следующая
