Черная вдова - Безуглов Анатолий Алексеевич - Страница 45
- Предыдущая
- 45/157
- Следующая
Валерий Платонович даже не смог крикнуть. Перехватило горло, сердце сдавил железный обруч. Сзади, оскалив розовую пасть с длинными желтоватыми клыками и протягивая к его лицу кривые, словно покрытые лаком когти, стоял на задних лапах огромный медведь.
У профессора все поплыло перед глазами, и он провалился в бездну.
Сколько он был без сознания, определить не мог. Возвращалось оно медленно, отрывочно.
Запах нашатыря, камфоры… Боль в руке на внутреннем сгибе локтя. Потом его куда-то везли на машине. Смутные видения — то Иркабаев, то человек в докторской шапочке, то испуганное прекрасное лицо молодой женщины с очень знакомыми чертами…
Окончательно Скворцов-Шанявский пришёл в себя в больничной палате. Он лежал на койке без пиджака и туфель. И уже другой врач, пожилая женщина, мерила ему давление.
— Ну, как вы? — уже совсем отчётливо услышал её голос Валерий Платонович.
Он вспомнил розовую пасть, жуткие клыки и чуть приподнял голову, стараясь разглядеть себя — за что же цапнул медведь.
— Лежите, — ласково, но настойчиво попросила доктор. — Гипертонией не страдаете?
— Нет, а что? — не понимая, почему же он в больнице, если все цело и боли в теле не чувствуется, ответил профессор.
— Давление немного подскочило, — сказала врач. — Как же так, дорогой товарищ? — с ноткой осуждения продолжала она, будто виноват был сам Валерий Платонович.
— Медведь же, не заяц… — нахмурился Скворцов-Шанявский.
— Ваш медведь стоит за дверью и плачет, — улыбнулась женщина и поднялась. — Два-три дня я вас понаблюдаю. Медсестра из приёмного покоя сейчас занята, оформим попозже. Не вставайте пока.
И вышла, оставив профессора в недоумении насчёт медведя.
В комнату буквально влетел Иркабаев, а с ним… Орыся!
Да, да, это была она, хотя узнать в молодой заплаканной женщине ту Орысю, что видел Скворцов-Шанявский в Средневолжске, было трудно.
— Валерий Платонович, умоляю, простите! — бросилась она к кровати. — Я не хотела, честное слово!
Профессор и вовсе опешил, не понимая, какое отношение имеет Орыся к тому, что он в больнице. Валерия Платоновича больше занимал вопрос, каким образом она так преобразилась. Он все ещё не мог поверить, что та невзрачная, какая-то забитая, некрасиво одетая женщина — истинная красавица!
А Орыся продолжала:
— Я так обрадовалась, увидев вас…
— Я тоже… тоже рад! — профессор схватил протянутые к нему руки. — Ругал себя, что не взял ваш адрес. Да вы садитесь, садитесь!
— Господи, я так испугалась! — присела на краешек койки Орыся. — Дура, надо было подумать!
— Объясните наконец, о чем это вы? — спросил Скворцов-Шанявский, не выпуская её рук и радуясь, что она не пытается их высвободить. Он откровенно любовался редкой красотой.
— Так это же я… — пролепетала Орыся. — Ну, лапу вам на плечо…
— Вы? — изумился профессор.
— Да, — кивнула Орыся. — Я работаю у фотографа.
Тут только до Валерия Платоновича дошёл смысл происшедшего.
Он не знал, как реагировать. «Шутка» могла плохо кончиться.
— А что, получилось довольно натурально! — бодро сказал профессор.
Он даже посмеялся над собой и попытался реабилитироваться перед Орысей, объяснив свой обморок тем, что находился под впечатлением событий, случившихся незадолго в лесопарке.
Орыся вновь стала просить прощения за легкомысленный поступок, но Валерий Платонович замахал руками:
— Полно вам, инцидент исчерпан! Нет худа без добра: вы рядом, и это чудно!
— Ну, слава богу, — немного успокоилась Орыся.
— Одного не пойму, — сказал профессор. — Вы, с вашими внешними данными, и прячетесь в шкуру!
— А мне нравится, — ответила Орыся. — Работка — не бей лежачего. На свежем воздухе. Да и понять можно… Вы знаете, как любят сниматься рядом со мной? Вернее, якобы с живым медведем! Отбоя нет!
— Я предпочёл бы в таком виде, какая вы сейчас, — улыбнулся Валерий Платонович. — Верно, Мансур Ниязович? — повернулся он к Иркабаеву, смиренно стоящему у изголовья кровати.
Тот развёл руками, закатил глаза, давая понять, что это было бы верхом блаженства.
Их беседу прервала врач, появившаяся в палате с медсестрой. Она вежливо попросила Иркабаева и Орысю удалиться, так как больной нуждался в покое. Те попрощались и вышли, пообещав навестить Валерия Платоновича завтра же.
Скворцов-Шанявский облачился в больничную одежду. Заполняя карту, врач поинтересовалась, случались ли у него подобные обмороки раньше.
— Не припомню, — ответил профессор. — Возраст, дорогой доктор! Нервы уже не те. Поверьте, я не из трусливых. Но ведь зверь!.. Не знаешь, что у него на уме. Знали бы вы меня в молодости! Шёл на вражескую пулю и не думал о смерти! Сам черт не брат!
— Воевали, значит? — уточнила доктор.
— И где! В частях особого назначения! В тылу у немцев подрывал поезда, склады с боеприпасами и горючим. Не раз случалось отбиваться чуть ли не голыми руками от вооружённых до зубов фрицев! — профессор грустно улыбнулся. — Конечно, глядя теперь на меня, в это трудно поверить. Но, как говорится, из песни слов не выкинешь, — было, доктор, было!
— Почему же трудно? — пожала плечами врач. — Тело у вас сбитое, крепкое, как у атлета.
— Эх, кабы ещё не этот чёртов жёлчный пузырь! — произнёс в сердцах Скворцов-Шанявский.
— Не волнуйтесь, вылечат, — с улыбкой обнадёжила его доктор.
Закончив оформление больничной карты, она порекомендовала профессору заснуть — это для него сейчас было наилучшим лекарством.
На следующий день первым посетил Скворцова-Шанявского Иркабаев. Он заявился с сумкой, из которой по палате разнёсся аромат знойного узбекского лета. Расспросив Валерия Платоновича о здоровье, Мансур Ниязович торжественно вынул гостинец — оплетённую каким-то засохшим растением дыню и тяжёлую гроздь винограда.
— Откуда такое чудо? — всплеснул руками профессор.
— Из дома земляк привёз.
— Но ведь ещё только конец весны? — удивился Скворцов-Шанявский.
— У нас умеют сохранять, — пояснил Иркабаев. — С осени и почти до нового урожая держится. Даже слаще становится… Кушайте, дорогой Валерий Платонович, силы даёт, скорей поправитесь.
И вот, когда он был уверен, что Орыся не придёт, в дверь постучали.
— Да-да! — откликнулся профессор.
Сердце его забилось от счастья — в палату входила она! В накинутом на плечи белом халате, в модных брючках до щиколоток, блузке с бантом и пиджаке с широкими прямыми плечами.
Однако радость Скворцова-Шанявского несколько померкла, когда вслед за Орысей, робко протиснувшись в дверь, вошёл патлатый фотограф. В руках у Сегеди была объёмистая сумка.
— Извините, Валерий Платонович, — после взаимных приветствий сказала Орыся, — никак раньше не могли. Ни минуты свободной! Как назло, клиент за клиентом! Даже очередь…
— Радоваться надо, — улыбнулся профессор. — Небось выполнили план.
— Перевыполнили! — ответил мастер художественной фотографии, ища, куда бы выложить содержимое сумки.
Орысю это тоже, видимо, интересовало.
— Еда, наверное, здесь неважная, вот мы и… — начала было она, но Скворцов-Шанявский замахал руками:
— Ради бога, ничего не надо!
— Так не положено, — солидно произнёс Сегеди и стал выкладывать на тумбочку свёртки.
Тут был и сервилат, и балык, и чёрная икра.
— Братцы, милые! — взмолился профессор. — Я вам честно говорю: нельзя мне все это! Диета!
Фотограф хмыкнул, почесал затылок.
— А свежие огурчики и помидорчики? — спросил он. — Апельсины?
— Ну, это ещё куда ни шло, — вздохнул профессор.
Положив цитрусовые и овощи в тумбочку, Сегеди напоследок вынул бутылку дорогого марочного коньяка.
— Ни-ни! — решительно возразил Скворцов-Шанявский. — Смерть для меня!
Фотограф нехотя засунул бутылку обратно в сумку.
Орыся села на стул, Сегеди — на вторую койку. Начались расспросы о здоровье. Поинтересовалась Орыся и тем, кто ещё лежит в палате с профессором.
- Предыдущая
- 45/157
- Следующая
