Кортик - Рыбаков Анатолий Наумович - Страница 15

• Предыдущая
• 15/46
• Следующая

– А что они делают? – спросил Генка.

– Как – что? Это же детская коммунистическая организация. Понимаешь? Ком-мунистическая. Значит, они коммунисты… только… ну, ребята… У них знаешь как? У них все по-военному.

– И винтовки есть? – спросил Генка.

– А как же! Это знаешь какие ребята? Будь здоров!

Немного помолчав, Миша продолжал:

– Журбин так сказал: «Занимайтесь своим кружком, посещайте клуб, а там и пионерами станете».

– Так и сказал?

– Так и сказал.

– А где находится этот отряд? – спросил Слава.

– При типографии, в Краснопресненском районе. Видишь, я все точно узнал. Не то что ты.

– Хорошо б пойти посмотреть! – сказал Слава, пропуская мимо ушей Мишино замечание.

– Да, не мешает сходить, – согласился Миша. – Только надо адрес узнать, где эта самая типография находится.

Мальчики замолчали. Через открытые для притока воздуха выходные двери кино виднелись черные ряды зрителей, над которыми клубился светлый луч киноаппарата.

Мимо ребят прошла Алла Сергеевна, Славина мать, красивая, нарядная женщина. Увидев ее, Слава поднялся.

– Слава, – сказала она, натягивая на руки тонкие черные перчатки, – пора уже домой.

– Я скоро пойду.

– Не задерживайся. Даша даст тебе поужинать, и ложись спать.

Она ушла, оставив после себя запах тонких духов.

– Мама на концерт ушла, – сказал Слава. – Знаете что, ребята? Пошли в кино! Ведь сегодня «Красные дьяволята», вторая серия.

– А деньги?

Слава замялся:

– Мне мама дала два рубля. Я хотел ноты купить…

Генка вскочил:

– Что же ты молчишь? Пошли в кино! Где ты сейчас ноты купишь? Все магазины уже закрыты.

– Но я могу завтра купить, – резонно ответил Слава.

– Завтра? Завтра будет видно. И вообще никогда ничего не надо откладывать на завтра. Раз можно сегодня идти в кино – значит, надо идти.

Мальчики купили билеты и вошли в кино.

От входа узкий коридор вел в тесное фойе. На стенах вперемешку с ветхими афишами и портретами знаменитых киноактеров висели старые плакаты. Красноармеец в буденовке устремлял на каждого указательный палец: «А ты не дезертир?» В «Окне РОСТА» под квадратами рисунков краснели строчки стихов Маяковского. Над буфетом с засохшими пирожными и ландрином висел плакат: «Все на борьбу с детской беспризорностью!»

Здесь была самая разнообразная публика: демобилизованные в кепках и военных шинелях, работницы в платочках, парни в косоворотках, пиджаках и брюках, «напущенных» на сапоги.

Раздался звонок. Публика заторопилась в зрительный зал, спеша занять лучшие места. Погас свет. Киноаппарат начал яростно стрекотать. Разнесся монотонный аккомпанемент разбитого рояля. Зрители теснились на узких скамейках, шептались, грызли подсолнухи, курили, пряча папиросы в рукав…

Картина кончилась. Ребята вышли на улицу, но мыслями они были там, с «красными дьяволятами», с их удивительными приключениями. Вот это настоящие комсомольцы! Эх, жалко, что он, Миша, был в Ревске еще маленьким! Теперь-то он знал бы, как разделаться с Никитским.

Вот и кончился первый день каникул. Пора домой. На улице совсем темно. Только освещенный вход «Арса» большим светляком дрожал на тротуаре. За железными сетками тускнели фотографии. Оборванные полотнища афиш бились о двери.

Когда на следующий день Миша пришел во двор, он заметил дворника, дядю Василия, выходившего из подъезда черного хода с молотком и гвоздями в руках.

Миша зашел в подъезд и увидел, что проем, ведущий в подвал, заколочен толстыми досками. Вот так штука!

Он выбежал из подъезда. Дядя Василий поливал двор из толстой брезентовой кишки.

– Дядя Василий, дай я полью! – попросил Миша.

– Нечего, нечего! – Дворник, видимо, был не в духе. – Много вас тут, поливальщиков! Баловство одно.

Миша испытующе посмотрел на дворника и осторожно спросил:

– Что это ты, дядя Василий, плотничать начал?

Дядя Василий в сердцах тряхнул кишкой и обдал струей воды окна второго этажа.

– Филин, вишь, за свой склад беспокоится, а ты заколачивай. Пристал, как репей. Из подвала к нему могут жулики залезть, а ты заколачивай. В складе-то, окромя железа, и нет ничего, а ты, обратно, заколачивай. Баловство одно!

Вот оно что! Филин велел забить ход в подвал. Тут что-то есть. Недаром Борька не пускал его вчера в подземный ход… Это все не зря!

Борька торговал у подъезда папиросами. Миша подошел к нему:

– Ну, пойдем в подвал?

Борька осклабился:

– Держи карман шире! Ход-то заколотили.

– Кто велел?

Борька шмыгнул носом:

– Кто? Известно кто: управдом велел.

– Почему он велел? – допытывался Миша.

– «Почему»… «Зачем»… – передразнил его Борька. – Чтобы мертвецы не убежали, вот зачем… – И, отбежав в сторону, крикнул: – И чтобы ослы вроде тебя по подвалу не шатались!..

Миша погнался за ним, но Борька юркнул в склад. Миша погрозил ему кулаком и отправился в клуб…

Записка Журбина подействовала. Митя Сахаров отвел ребятам место, но предупредил, что не даст им ни копейки.

– Основной принцип театрального искусства, – сказал он, – это самоокупаемость. Привыкайте работать без дотации… – И он наговорил еще много других непонятных слов.

Шурка Большой назначил испытания поступающим в драмкружок. Он заставлял их декламировать стихотворение Пушкина «Пророк». Все декламировали не так, как следовало, и Шура сам показывал, как это надо делать. При словах: «И вырвал грешный мой язык» – он делал зверскую физиономию и отчаянным жестом будто вырывал свой язык и выбрасывал его на лестницу. У него это здорово получалось! Маленький Вовка Баранов, по прозвищу Бяшка, потом все время глядел ему в рот, высматривая, есть там язык или уже нет.

После испытаний начали выбирать пьесу.

– «Иванов Павел», – предложил Слава.

– Надоело, надоело! – отмахнулся Шура. – Избитая, мещанская пьеса. – И он, гримасничая, продекламировал:

Знаем мы этого Кира!.. Нет, не пойдет, – добавил он не допускающим возражений тоном.

После долгих споров остановились на пьесе в стихах под названием «Кулак и батрак»: о мальчике Ване – батраке кулака Пахома.

Шура будет играть кулака. Генка – мальчика Ваню, бабушку мальчика Вани – Зина Круглова, толстая смешливая девочка из первого подъезда.

Миша не принимал участия в испытаниях. Подперев подбородок кулаком, сидел он за шахматным столиком и все время думал о подвале.

Борька обманул его, нарочно обманул. Он сказал отцу, и Филин велел заколотить ход в подвал. Значит, есть какая-то связь между подвалом и складом, хотя склад находится в соседнем дворе.

Что же угрожает складу, где хранятся старые, негодные станки и части к ним? Эти части валяются во дворе без всякой охраны. Кому они нужны? Кто полезет туда, особенно через подвал, где нужно ползти на четвереньках?..

И потом, ведь Филин – может быть, это тот самый Филин, о котором говорил ему Полевой. Миша вспомнил узкое, точно сплюснутое с боков, лицо Филина и маленькие, щупающие глазки. Как-то раз, зимой, он приходил к ним. Он дал маме крошечный мешочек серой муки и взял за это папин костюм, темно-синий костюм с жилетом, почти не ношенный. Он все высматривал, что бы ему еще выменять. Его маленькие глазки шарили по комнате. Когда мама сказала, что ей жалко отдавать костюм, потому что это последняя память о папе, Филин ей ответил: «Вы что же, эту память с маслом собираетесь кушать? Ну и кушайте на здоровье».

Мама тогда вздохнула и ничего ему не ответила… Нет! Нужно обязательно выяснить, в чем тут дело. Пусть Борька не думает, что так легко провел его.

Миша встал, внимательным взглядом обвел клуб. А нельзя ли попасть в подвал отсюда? Ведь клуб тоже находится в подвале, правда, под другим корпусом, но это неважно: как-то он должен соединяться с остальной частью здания.

• Предыдущая
• 15/46
• Следующая