Странник - Резанова Наталья Владимировна - Страница 3

– Десять дней – это крайний срок, а обернешься раньше – на шестые сутки от этих будем ждать тебя каждую ночь, я и он. Место запоминай.

– Готово, – сказал Хайнц.

Николас Арнсбат вздохнул.

– Ну, с Богом, – и перекрестил посланницу.

– На, возьми, – Хайнц протянул Адриане два сухаря, – больше нет. – Добавил, пока она прятала сухари за пазуху: – Как спустишься вниз, – коли никого нет, дернешь три раза. Тогда подыму веревку.

Адриана обернулась к ним, видимо, что-то хотела сказать, но передумала, полезла в бойницу.

– С Богом, с Богом, – повторил Арнсбат. Скрипнула натянувшаяся веревка, и голова Адрианы исчезла в тени.

Вначале был слышен шорох упирающихся в стену ног, потом стих.

– Лазить-то она умеет или нет, так и не спросил я ее, – заметил Хайнц.

Арнсбат высунулся наружу.

– Ничего не видать.

– Может, напрасно ты это затеял? Нашли бы парня… – он осекся. – Дернули. Три раза.

– Слава Богу. – Арнсбат прислонился к стене.

– Тащи.

– Погоди. Послушаем, как пройдет.

Выпустив веревку, Адриана вытерла ободранные в кровь руки об одежду и прислушалась. Было тихо. Снег в тени ворот казался черным. Только бы через реку перебраться, а там как-нибудь… Сделала шаг, другой. Побежала и скоро оказалась у границ тени. Там, впереди, река, за ней – орденский лагерь… Она вновь побежала, пригнувшись. Хорошо, что луны нет. Вот и костры видны на той стороне. Вряд ли ее можно было разглядеть, до реки шагов тридцать, все же Адриана опустилась на снег и дальше двинулась ползком. Днем мело, и она подумала, что может наткнуться на припорошенные снегом неубранные трупы, но это мысль была мимолетной. Сухие прибрежные камыши торчали из сугробов. На обрыве она замерла. В задумчивости набрала снег в горсти и стала сжимать, хотя это причиняло режущую боль ободранным ладоням. Перед ней темнела замерзшая река. Здесь, на льду Гая, в мирные зимы с визгом носились городские дети, толкали друг друга, упавшие проезжали на собственном заду и сбивали с ног тех, кто не успевал отскочить, она же смотрела на них со стены, по застенчивости и нелюдимости не смея принять участие в общем веселье. Сама она подойти не решалась, а другие никогда ее не звали… и уж так получилось, что ее нога никогда не касалась затвердевшей поверхности реки. Все-таки как же перебраться? Потому что перебраться – это самое важное. А после – ровная земля под ногами, потихонечку, полегонечку… Она откусила от пахнувшего кровью снежка и поползла вниз, к реке. У кромки льда встала на ноги. Бежать было скользко, но она ни разу не упала.

Первые шаги на том, вожделенном берегу она сделала на четвереньках. А там, почти сразу, – костры. Поднимаясь, она вздрогнула. Прикусила губу. Бояться еще! Вон хворост навален, за ним можно встать на ноги и – спокойно, не бежать, не дергаться, так только и можно пройти, не привлекая внимания. Глаза ее искали часового – и не находили.

Запах нечистот ударил в ноздри. Снег был весь загажен. У костров бродили и валялись солдаты ордена. Окрестные деревни пожгли в самом начале осады, в уцелевших домах разместились командиры, а простым воинам приходилось ночевать на снегу. Впрочем, им было не привыкать. Многие не спали. Глядя на них, Адриана мимолетно подивилась тому, что они с виду ничем не отличимы от горожан. В бою об этом как-то не думалось.

Незамеченной ей удалось пройти довольно далеко в глубь лагеря, как вдруг она услышала шум и крики. Она схватилась за тесак, думая, что обнаружена, но в этот момент несколько человек пронеслись мимо нее к палаткам, за которыми поднялась какая-то возня. Солдаты сбились в кучу, слышалось: «Бей, бей! Так его!» «Драка», – решила Адриана и хотела уже, воспользовавшись суматохой, проскочить через лагерь, однако сзади бежали еще, и ей поневоле пришлось замешаться в толпу.

– Что там? – спросили рядом.

– Конокрада поймали…

Меньше всего Адриана собиралась высовываться, но ее случайно вытолкнули вперед, и она увидела на затоптанном снегу распластанную человеческую фигуру. Кое-кто из сбежавшихся поднимал над головами выхваченные из костра головни, и из тьмы порой выступали освещенные кровавым светом лица.

– Дорогу! Дорогу комтуру! – заорали над самым ухом, солдаты расступились, и чуть ли не из-за плеча Адрианы появился невысокий человек в черном, подбитом мехом плаще – сам Генрих Визе. Два здоровенных парня возвышались за его спиной. Рядом стоял монах-цистерианец. Визе был крепок, плотен, кривоног, одет в теплый тяжелый кафтан. Редкие темные волосы прикрывала черная скуфейка. У него было круглое широкое лицо с коротким, будто обрубленным, носом. У пояса его висел длинный меч, а на среднем пальце правой руки был надет массивный перстень с изображением солнца – знак рыцарей Святого Маврикия.

– Жив еще? – спросил он осипшим от ветра, но не лишенным приятности голосом.

Конокрада подняли и поставили на колени. Его лицо было разбито до такой степени, что невозможно было разобрать черт. Из носа и ушей текла кровь.

– Ну? – спросил Визе.

– Поймали у коновязи, – сказал широкоплечий в меховой шапке. – Троих уже отвязал.

«Я могу ударить его ножом, – думала Адриана, – тогда осаде конец… и мне тоже. Один удар – и…»

– Стали бить, а потом… словом, что твоя милость прикажет…

«…но телохранители? А если не конец? Если они не уйдут… и никто не дойдет к Аскелу?» Под тканью кафтана проступал заметный живот… один удар, только один удар… нет, не за этим меня послали…»

– Посадить его на кол, – сказал Визе.

– А тот… с вечера шевелился вроде… или прикажешь добить?

– Если жив – оставь так. А этого – рядом.

Конокрад завыл неожиданно тонким голосом, его подхватили и поволокли. Адриана проводила его взглядом. Внезапно она вновь услышала голос Визе:

– Эй, ты, рыжий! Что-то я раньше тебя здесь не видел!

Она обернулась, холодея. Сомнений не было – комтур обращался к ней.

– Я конюх, – произнесла она хриплым, однако ровным голосом, – новый конюх брата Альбрехта (от пленных она знала, что такой рыцарь есть). Он, как услышал про покражу, прислал узнать.

Голубые глаза Визе все так же смотрели в ее лицо. «Если он заподозрит, я зарежу его», – отчетливо подумала Адриана. А Визе все смотрел. У него была отличная память, он гордился тем, что знает в лицо большинство своих солдат. И сейчас он просто запоминал клок рыжих волос, свесившийся на нос, ободранные руки (он и это заметил), острые карие глаза.