Последняя крепость - Никитин Юрий Александрович - Страница 53
- Предыдущая
- 53/93
- Следующая
Они медленно и спокойно, как подобает степенным грекам, умудренным жизнью, поднялись на холм и с каждым шагом чувствовали, как оставляют позади житейскую суету, мелочность, дрязги, чревоугодие, распущенных женщин, все чаще именуемых куртизанками…
Здесь, в границах гимназии, царстве разума и логики, неуместны вакхические или чувственные символы, потому на мраморных постаментах возвышаются статуи Афины, богини мудрости, Аполлона, покровителя искусств, Гермеса, и только одно изображение Афродиты допущено строгим Ликием: Афродиты Урании, богини бестелесной чистоты и духовной любви.
Гургис остановился перед изваянием, Неарх хитро улыбался краем рта. Скульптор Праксимандр в самом деле великий гений: ухитрился создать богиню духовной красоты с таким сильным чувственным телом, что как бы молча возразил ревнителям чистой логики, что человека не разделить на чувственную и духовную половину. Вот в этой Афродите соединились духовная красота и телесная, чувственная, как в каждом человеке. И нужно принимать и ту и другую…
– Пойдем ближе, – сказал Неарх. – Ты мой гость, хотя бываешь так редко. Я покажу тебе то, чего ты не видывал в прошлый свой приезд.
– Я приезжаю в Иерусалим, – возразил Гургис, – как только выпадет оказия. Сам знаешь, я поднялся до больших высот при дворе греческого правителя империи Антиоха III.
– И правитель тебя ценит, – согласился Неарх, – потому и не отпускает от себя надолго.
Гургис отмахнулся.
– Наши соотечественники везде достигают больших высот в греческой империи. Во многих местах они уже правят городами и провинциями, собирают налоги, ведают набором в греческое войско… Ох, ты это хотел показать?
Деревья расступились, стала видна лужайка, где несколько юношей учатся кто рисовать, кто лепить, а в середине поляны на невысоком постаменте стоит обнаженная девушка. Пышные черные волосы она собрала в высокий узел на затылке, отчего длинная шея дивной красоты беззащитно обнажена, на щеках играет стыдливый румянец, но старается не шевелиться, не закрывать руками прелести, когда ученики рассматривают ее чересчур пристально.
Неарх пояснил шепотом:
– Эсфирь, дочь местного жреца…
– Ого!
– Можешь поверить!
– Как удалось?
Неарх усмехнулся:
– Как видишь, трещат даже основы иудаизма. Если дочь иерусалимского левита позирует голой…
– Обнаженной, – укоризненно поправил Гургис.
– Извини, обнаженной. Если разделась перед мужчинами Эсфирь, откинув рабскую сущность иудаизма, то сам понимаешь, его остатки скоро будут затоптаны эллинизмом.
Гургис с любопытством всматривался в девушку, стараясь делать это незаметно, к тому же они пока на самом краю площадки, дальше всех учеников.
– Дочь левита, – пробормотал он, – это придает событию особый привкус сладостного нарушения старых канонов… во имя более высоких идеалов…
Они вышли на лужайку, молча начали обходить учеников за их спинами. У одних на рамах пока только наброски углем, другие уже прорисовывают детали, двое мнут глину, не сводя с Эсфири горящих взоров. У третьего уже нечто похожее, в том смысле, что довольно удачно вылепил молодую женщину. Она даже отдаленно похожа на Эсфирь, но вся мощь искусства не в том, чтобы нарисовать или вылепить как можно более похожую. Нужно суметь воплотить в глине, мраморе или металле то божественное, что есть в человеке. Нужно передать своим искусством высокие или низкие чувства, суметь заставить сопереживать смотрящего или слушающего и суметь привести его к всеочищающему и поднимающему к богам катарсису.
Эсфирь все еще иногда смущалась, краска стыда играет на юном румяном лице. Юноши старались особенно не пялиться на ее обнаженное тело, но Гургис, как учитель с другого конца империи, остановился и рассматривал ее пристально, оценивающе.
Эсфирь сама похожа на греческую богиню, что снизошла к смертным. Узкие женственные плечи и неожиданно широкие и высокие груди, сближенные, очерченные резко на ее девичьем стройном теле, плоский живот с едва заметными валиками нежного жирка по бокам, выступающие ребра…
Ноги длинные, хорошо развитые мышцы бедер, изящно вылепленные коленные чашечки, строгая удлиненность голени и узкие щиколотки с маленькими ступнями. Хороша, хотя пропорции далеки от классических.
– Кто привел эту девушку?
– Я, – ответил поспешно высокий худой юноша с большими печальными глазами газели. – Меня зовут Иошуа. Многие девушки не решались, я уговорил только троих…
– А что те?
Иошуа потупился:
– Мне показалось, что у Эсфири фигура больше подходит…
Гургис оглянулся на замершую девушку. Она ощутила, что говорят о ней, на щеках заиграл жаркий румянец, во всем облике тревожное ожидание, она стала восхитительной в своей тревоге.
– А ты не считаешь, что ее пропорции… не соответствуют пропорциям Афродиты Пандемос или Афродиты Милосской?.. И даже Афродиты Книдской?
Он ждал ответа, а Иошуа, переминаясь с ноги на ногу, мямлил, наконец выдавил:
– Учитель, но все народы отличаются друг от друга. У всех тяга к прекрасному, но одни считают прекрасными коротконогих, как у скифов, другие – толстых, как в Египте, а у нас красивыми считаются длинноногие и с крупной грудью…
Гургис не отвечал, пристально рассматривал Эсфирь. У этой девушки грудь крупнее, чем у Афродиты, в поясе тоньше, а бедра малость шире. И ноги длиннее, это бесспорно. И все-таки она прекрасна…
Чем больше он смотрел на эту иудейскую девушку, с которой пятеро художников делают наброски, тем больше закрадывалась крамольная мысль, что в самом деле ее пропорции более подходят для… восторгов? Этого отрезка времени? Греческие художники и скульпторы стараются создать гармоничные произведения, где в абсолютном равновесии дух и тело, там достигается совершенство… но единственный ли это путь для познания прекрасного?
Он вздохнул, ощущая себя старым, который уже не всегда может угнаться за поисками молодых.
– Возможно, вы правы, – сказал он. – Она… хороша. Это не совсем то, к чему стремятся эллинские скульпторы, но в этой девушке есть нечто иное… Возможно, вам удастся уловить это и передать в камне или бронзе. Если это случится, то, возможно, здесь, в этой роще, родится новое направление в искусстве…
Иошуа жадно выдохнул:
– И родиной будет моя Иудея?
– Да, – подтвердил Гургис равнодушно. – Иудея.
Иошуа ликовал, Гургис смолчал, что искусство принадлежит всем, да и от самой Иудеи скоро останется одно название. Простое географическое название, а искусство будет эллинским, а это значит – принадлежащим всему миру.
Ученики прекратили мять глину, смотрели смятенно и внимательно.
– Дерзайте, – сказал он в некотором сомнении. – Все дерзайте!.. Возможно, вы подарите миру новый шедевр – Афродита Иудейская?.. Честно говоря, вам для этого не нужно лезть из кожи. Следует всего лишь суметь передать в рисунке и мраморе то, что видите…
Он указал на Эсфирь, ее большие испуганные глаза полны тревожного ожидания, усмехнулся затаенно и отступил, увлекая за собой почтительно замолчавшего Неарха.
Спиной он чувствовал обжигающе жадные взгляды воспламененных юношей. Он бросил им ту приманку, от которой никто из творцов не в состоянии отказаться. Как же, всего лишь передать в рисунке, мозаике или камне то, что им позирует в данный момент! Не нужно ничего придумывать, добавлять или убавлять. Всего лишь передать…
Он посмеивался про себя, даже возмужавшие творцы ловятся на эту приманку. Как будто есть что-то более трудное, чем запечатлеть неуловимую, мгновенно меняющуюся красоту в камне или металле!
Конечно, будут такие, кому удастся. Их единицы. Но они и создают эталоны красоты для последующих поколений.
Небо выгнулось дивным звездным шатром, воздух еще теплый, но чувствуется близкая ночная свежесть. Окна верхних этажей озарены огнем греческих светильников, а нижние, где склады и лавки, темны, как глаза иудейских девушек.
Иногда спросонья залает собака, слышен стук дубинок сторожей, звонко и предостерегающе бьют ими в камень мостовой. Окна верхних этажей распахнуты навстречу свежему воздуху, оттуда говор, смех, музыка уже эллинская, дважды Гургис ловил страстные и в то же время сдержанно целомудренные звуки сиртаки, любимого танца эллинов.
- Предыдущая
- 53/93
- Следующая
