Фарамунд - Никитин Юрий Александрович - Страница 3
- Предыдущая
- 3/105
- Следующая
– Молнии… – прошептал он.
Веки опустились, но по желтому, как воск, лицу начал растекаться странный лихорадочный румянец. По крыше часто-часто застучали крупные капли. Мир дрогнул от страшного раската грома. Слепяще сверкнул белый огонь, сквозь струи холодной воды донесся запах горелого.
Лютеция и Клотильда обнялись, еще крепче прижались друг к другу. Страшные силы обрушились на землю, от грохота закачалась земля, донеслось испуганное ржание коней. Повозка уже остановилась, люди спрятались под деревьями, не видя впереди ничего, кроме серой стены холодной воды.
Раненый начал дергаться, словно незримые силы терзали его изрубленное тело. Лютеция увидела, как после неосторожного движения на повязках проступила кровь, зажмурилась и отвернулась. Раненый умирает, а когда открылись раны, то его можно считать уже мертвым…
На привале промокшее дерево гореть отказывалось, а сухих веток в этом проклятом лесу почти нет, все гниет, все рассыпается на влажные коричневые комья. Даже деревья гниют стоя, и никогда не угадаешь, какой лесной исполин, что стоит вроде бы как несокрушимая башня, внезапно рухнет, ломая соседние деревья и заставляя землю отзываться тяжким стоном.
Воины сушились у двух костров, жарили подстреленную по дороге дичь. Для господ поставили небольшой шатер. Грубое полотно за время дороги истрепалось, прохудилось, и хотя Лютеция и Клотильда старательно накладывали заплатки, в щелях то и дело мелькало ослепительно белое тело юной госпожи.
Тревор обошел костры, заглянул за ближайшие кусты, а затем долго выливал из сапог воду. Люди старались не приближаться к веткам или же сперва шлепали по ним прутьями, стряхивая крупные дождевые капли. Если же все-таки отлучались, то, судя по запаху, совсем недалеко.
Хотя дождь давно прекратился, небо осталось в тучах, и ночь наступила быстро. В багровом свете были видны фигуры двух воинов, что клевали носом над углями. Багровый свет подсвечивал лица снизу, делая их нечеловеческими, оба казались особенно угрюмыми и жестокими. От мокрой одежды валил пар. Раненый, которого подобрала Лютеция, спал за их спинами. Колени подтянул едва ли не к подбородку, согнулся, как будто устроился в материнской утробе.
Тревор и Редьярд в последний раз обошли крохотный лагерь, Редьярд крепился, но его шатало от усталости.
– Поспи, – велел Тревор.
– А ты?
– Я разбужу под утро. Потом посплю малость я.
Редьярд опустился на кучу свежесрубленных веток, а заснул раньше, чем голова коснулась земли. Тревор еще дважды обошел лагерь, выбрал место у костра, долго подкладывал хворостинки, блаженное тепло начало растекаться по телу. Ему показалось, что ветки дальнего кустарника вздрагивают, но они подрагивают всюду: крупные капли все еще срываются с деревьев.
Он даже не дремал, но когда увидел тени, что скользнули по маленькому лагерю, решил, что видит сны. Такое и раньше случалось в минуты сильнейшей усталости. Даже шагая, он иногда видел призрачные образы, слышал небесные песни, а потом, внезапно очнувшись, обнаруживал, что двигается совсем в другую сторону…
Сейчас он тупо смотрел на эти тени, и только когда они начали срезать у спящего Редьярда с пояса кошель, он встрепенулся, набрал в грудь воздуха, заорал страшным голосом, способным поднять мертвого:
– Тревога!.. Нападение!
На него прыгнули, кто-то ударил сзади. На мокрой земле все поскальзывались, удар пришелся по плечу. Зато его топор описал полукруг и, хотя тоже промахнулся, не попал по голове, древко в пальцах тряхнуло, раздался дикий вопль. На землю шлепнулась отрубленная рука.
Воины вскакивали, теперь по всей поляне гремел стук мечей, слышалась брань, сдавленные выкрики. Глаза Тревора привыкли к мраку, он видел, как темная тень метнулась прямо в шатер. Сам он сражался с двумя разбойниками, только увидел через их головы, как из шатра выпала выброшенная пинком служанка.
Через мгновение разбойник высунулся из шатра. Впереди себя держал Лютецию, захватив сгибом локтя ее шею, а другой рукой приставил нож к ее горлу. В слабом свете нежное девичье горло белело отчетливо, еще страшнее блеснуло лезвие узкого ножа.
Тревор бешеным натиском заставил разбойников попятиться, сейчас бы прорваться к повозке, но оттуда раздался сильный властный голос:
– Эй!.. Ваша хозяйка у меня в руках!.. Кончай лить кровь!
Голос принадлежал явно вожаку. Разбойники сразу попятились, на мордах расплывались широкие улыбки. Воины тоже остановились, мечи и топоры держали наготове. Все бросали злые настороженные взгляды то друг на друга, то на сверкающее в лунном свете лезвие у горла Лютеции.
Тревор крикнул свирепо:
– Оставь ее! Сражайтесь с теми, кто сражается!
В голосе старого воина слышался страх. Вожак нагло расхохотался:
– Совсем дурак? Нам добыча нужна, а не резня. Все назад! Можете даже не складывать свое железо. Но ценности заберем.
– У нас нет ценностей! – крикнул Тревор.
Вожак захохотал злее, с чувством победителя:
– Это для вас не ценности, а мы люди бедные… Вот на вашей хозяйке сколько камешков! Да и само платье… Вы ведь рады будете получить ее хоть голой, только бы живой?
Тревор заскрежетал зубами:
– Мерзавец! Да она лучше погибнет… Да мы сами лучше убьем, чем ее коснется позор…
Вожак крикнул еще громче:
– Никто не посягает на ее честь. Но одежду мы… ха-ха!.. заберем тоже. Мы пообносились, не взыщи!
Разбойники смеялись, а лица воинов вытянулись, в глазах стыд и бессильное бешенство. Тревор, пока разговаривал с вожаком, увидел, как раненый, которого Лютеция называла Фарамундом, не поднимаясь с земли, слабо пошарил руками вокруг себя. Пальцы нащупали чей-то лук. Так же замедленно, слабыми руками наложил стрелу на тетиву. Сперва до Тревора не доходило, что тот хочет сделать, ведь ложку не мог до рта, но вдруг в ужасе понял, что тетива все оттягивается и оттягивается, оперенный кончик стрелы уже у самого уха, а наконечник смотрит в сторону Лютеции!
– Не сме… – заорал он, но поперхнулся, ибо щелкнуло, стрела исчезла.
Он услышал болезненный вскрик Лютеции. Вне себя от ярости, с обнаженным мечом бросился в ее сторону, горя гневом и жалостью.
Вожак вскинул руки, словно пытался ухватиться за низкие тучи. В одной руке все еще блестел нож. В последнем усилии выпрямился и рухнул назад. В левой глазнице смутно белел в лунном свете оперенный конец, который Тревор только что видел в пальцах этого… как его, Фарамунда!
По всей поляне раздались яростные крики. Снова застучало железо о деревянные щиты, о человеческие головы. Лютеция вытаращенными глазами смотрела на дядю. Он вскрикнул в страхе:
– Цела?
– За волосы дернуло…
За ее спиной застыл, прислонившись к дереву, вожак оборванцев. Перо торчало, почти касаясь глазницы. Голова казалась неестественно выпрямленной, шея натянулась, в то время как тело пыталось сползти ниже. Тревор понял, что стрела, пробив мозг, проломила затылочную кость и вонзилась в дерево. Глазница заполнялась темной, как деготь, кипящей жидкостью. Пара золотых волосков ярко блестела в лунном свете.
– Моя девочка…
Тут же в ярости развернулся с мечом, однако из всей шайки только один отбивался, не успевая повернуться и прыгнуть в темные кусты. Воины Тревора, едва сорвалась стрела, не дожидаясь, куда она попала – терять нечего, ринулись на разбойников, а те, застигнутые врасплох, уже уверенные в победе, пали под свирепыми ударами, как овцы под клыками серых волков.
Фарамунд, выронив лук, лежал без движения. На плече открылась рана, кровь вытекла жидкой струйкой и тут же свернулась черным комком. Глаза невидяще смотрели в небо.
Подошел Редьярд. Он тяжело дышал, темная кровь текла по мечу и светлой коже доспехов.
– Если бы он попал в Лютецию, – проговорил он, красивое лицо исказилось гримасой ярости, – я бы его изрубил на мелкие кусочки!.. Сутки бы рубил…
– Удача, – пробормотал Тревор, – или он в самом деле был уверен?
- Предыдущая
- 3/105
- Следующая
