Баймер - Никитин Юрий Александрович - Страница 59
- Предыдущая
- 59/108
- Следующая
– А по чему?
Он отмахнулся раздраженно.
– А сам не видишь?
– Вижу, – признался я. – Но вас достаю вопросами… потому что вы из тех, кто находит ответы. Чесс слово, Илья Юрьевич, я из тех придурков, что учатся всю жизнь. Сперва я вас невзлюбил, а теперь вижу, что даже у вас могу многому научиться.
Он зыркнул сердито.
– Особенно мне понравилась, – сказал он саркастически, – эта поправка «даже».
Но я видел, что он явно подобрел. Возможно, льстит, что крутой программист, человек двадцать первого века, учится у него, человека… да нет, он тоже из нашего двадцать первого. Только старше и матерей.
Солнечные лучи били снизу, яркие и ослепляющие. На летательном аппарате меня несет над Солнцем, снизу сухой жар, а я лечу, щурясь и тут же снова закрывая глаза от чересчур ослепительного света. Явно над поверхностью раскаленного Солнца, протуберанцы обжигают веки, я уже в короне, ослепительный свет, жар…
Я чихнул, перекатился на бок, тело еще спит, глаза закрыты, но яростный свет отражается даже от пола. Шатаясь и выставив руки как ослепший, голым добрался до окна, пусть посмотрят из дома напротив, а если успеют, пусть даже сделают скриншот и поставят у себя как бэкграунд, впомацку поймал край шторы, задвинул окно, смог приоткрыть один глаз, ухватил другую за край и с великим облегчением сомкнул их, как створками ворот рыцарского замка, перекрыв дорогу вторжению. Узкий лазерный луч, что с шипением оставлял на стене дымящуюся полосу, исчез.
И все равно даже сквозь шторы свет вламывается яркий, слепящий. Солнце по ту сторону огромное, занимающее все небо. Я морщил рожу, щурился, старался держаться спиной к окну, пока одевался. За это время глаза привыкли, мы всегда привыкаем к любому миру, каким бы странным ни показался вначале. Это в момент пробуждения, когда мысли поднимаются из глубины чистые, умытые сном, еще без цепей догм, можно увидеть мир таким, какой он есть… но уже мгновения спустя мы все видим одно и то же.
Стандартный мир, стандартные люди, стандартные реакции. Но все же я видел, видел иной мир!
Из окна видна моя Серебряночка, блестящая, как капля ртути. Половина автомобилей уже исчезла, это мне не установлен четкий график, даже «от» и «до» не знаю до сих пор, просто приезжаю рано, уезжаю поздно. Конон, плантатор или секретарь обкома, но привык, что все пашут, про отпуск помалкивают… в моем компьютерном хозяйстве пока все в ажуре, а иначе сразу вспомнят, что приезжаю все позже и позже…
С кухни аппетитно пахнет поджаренными гренками, под дверь заполз бодрящий запах кофе. Я выбрел на кухню, щурясь, как китайский герой Ли-Си-Цын.
– Здравствуй, папа!.. Ты не сказал еще, как тебе моя машина?
Он заботливо придвинул на мою сторону стола тарелку с аппетитно поджаренными хлебцами.
– Машина?.. Мой мальчик, я не люблю машины. Вон Брэдбери, имея два кадиллака, ходит только пешком. Он не бывал на съездах писателей, потому что туда надо ездить…
Я взял чашку, отхлебнул.
– Черт, какой горячий… Не знаю, мне машины нравятся. Всякие. Разные. Кстати, я вчера получил свою первую зарплату! Семьсот долларов. Там на пианино положил. Кстати, у меня будет своя команда разработчиков.
Отец вскинул брови, в глазах появился интерес.
– И что же будешь делать?
– Игру, – ответил я честно. – Игру, отец! Не воровать, не торговать, а именно творить.
Он скорбно покачал головой, глаза печальные, как вечные вопросы русской интеллигенции «Кто виноват?» и «Что делать?».
– А подумать только, чего бы ты смог добиться, если бы не увяз в этих… игрушечках!
– Отец, но именно благодаря этим, как ты говоришь…
– Это не я говорю! – возразил он. – Это все говорят!
– Все, – согласился я. – Отец, а ты тоже… как все?
Он поперхнулся, ибо для русского интеллигента, этакой аристократии духа, как они себя считают, нет хуже подозрения, что они хоть в чем-то схожи «со всеми», с толпой, чернью, простым людом.
– Это базовое! – огрызнулся он. – Игры – это не работа и не искусство! Это как… как эти тупоголовые, что ломают скамейки на стадионах!.. А ты? Ты мог бы стать хорошим инженером! Прекрасным электронщиком, например. Ты знаешь железо, на глаз можешь отличить бракованную плату от рабочей. Рано или поздно у тебя был бы и офис, и машина получше.
Я стиснул зубы, смолчал. Он даже не знает, что у меня за машина, но уже говорит, что было бы лучше, если бы эти игры сгорели синим пламенем.
– Да, отец, – ответил я тоже печально, но уже как печальный программист, – да, отец, ты прав.
Ибо первым выходит из спора тот, кто умнее, а я должен поддерживать интеллектуальный престиж нового поколения.
В кабинете Конона сидел Сергей. О чем-то говорили приглушенными голосами. Я вежливо поздоровался, Конон указал на стул, но не успел я пересечь это огромное пространство, за спиной хлопнула дверь.
Хренсман ворвался в кабинет возбужденный, заявил с порога вместо «здравствуйте»:
– У нас не правительство, а сексодром – сегодня опять кого-то сняли! Не поторопились мы с этой вашей… тьфу, язык сломишь, баймой?
Сергей сказал весело:
– Я знаю, Илья Юрьевич написал в своем завещании: «Будучи в здравом уме, все деньги потратил перед смертью…» В том числе и на эту байму. Но в то же время, шеф, экономисты обещают на следующий год экономический подъем! Сразу на десять процентов. Может быть, и не разоримся на байме? Еще и купит ее какой придурок? Эти парни не всегда ж ошибаются. Вон предсказали ж восемнадцать из последних трех экономических спадов?
Конон буркнул:
– Экономисты предсказывают не потому, что знают будущее. У них спрашивают, вот и отвечают. Жалованье за что ж получают? А вообще, это виртуозы, которые завтра в точности знают, почему то, что предсказывали вчера, сегодня не случилось. Это как метеорологи, которые никогда не ошибаются в прогнозах погоды: это тупая погода все делает не так.
– Метеорологи, как и саперы, ошибаются только раз, – изрек Сергей. Подумав, добавил: – Но зато каждый день.
Конон спросил меня в упор:
– Ты уже со всеми договорился?
Я растерялся.
– Да нет еще… вроде бы…
Конон удивился:
– Нет? Но с кем-то уже поговорил?
– Нет, – ответил я упавшим голосом. – Я как-то ждал…
– Чего?
– Ну, сигнала… указания, цэу…
Он покачал головой. В глазах было явное осуждение.
– А ты сперва показался мне инициативнее. Как же ты выживешь в рыночных условиях? Да и байма у тебя получится… вяленькая.
Я застыл, не зная, что сказать. Бухгалтер и Сергей смотрели на меня, как на чужого. Я начал догадываться, что у них сейчас будет серьезный разговор, я ни к чему. Но не успел я отклеить зад от сиденья стула, Сергей сказал бодро:
– Илья Юрьевич изволит сказать, что… чтоб духа твоего здесь не было, пока не договоришься хотя бы с основным составом команды. Понял? А теперь вы-пол-няй!
Я подхватился, окрик такой, что даже моя нестроевая душа встрепенулась и бросилась не то воевать, не то копать от забора и до обеда.
Вероника взглянула коротко, я пронесся через ее апартаменты, как будто на мне горели брюки.
Машину я оставил на стоянке перед воротами. Не стоит беспокоить Костомара пустяками. Охранник засек, что я вышел из иномарки, но, судя по его виду, опель для него не машина, а машины начинаются с BMW и мерсов, а самые подходящие для этого дома – кадиллаки.
На этот раз я впервые без игр… то бишь баймов, и новеньких плат, зато в дорогой сумке цифровой фотоаппарат и мобильник. Надо бы прицепить мобильник к поясу, но мне все чудится в этом некое хвастовство, не все могут позволить себе их купить, вот и добираюсь к нему только после пятого звонка.
Академик открыл, прогудел заинтересованно:
– Рад вас видеть, Андрий. Вы заинтересовали меня своим сообщением.
Я пугливо посмотрел по сторонам.
– А где Изольда Ивановна?
- Предыдущая
- 59/108
- Следующая
