Во имя твое - Логинов Святослав Владимирович - Страница 10
- Предыдущая
- 10/16
- Следующая
– Откуда у тебя мясо?
– Достал, – лениво ответил Казимир. – Поросёночек к костру пришёл. Мужички-то в деревнях перемёрли, а скотина, какая вживе осталась, по полям бродит.
– Чумной мог быть, – сказал Рено, успокаиваясь.
– Так он и был чумной, – откликнулся Казимир. – Я ж его сварил, значит и хворобу сварил. Да и так всё одно, воду из ямины пьём, а он в ту ямину, может, гадил.
Рено не слушал его, он спал.
А немного дней спустя, они уже шли по большой дороге, поддерживая друг друга.
– И куда ж ты идёшь? – рассудительно говорил Казимир. – Экая тьма народа по свету бродит, и никто не знает куда. А земля без мужичка скучает.
– На восток иду, – отвечал Рено. – К богу ближе.
– Какой же там бог? На востоке схизма, греческая ересь, а дальше махмуды и татарва. Нечисть всякая обитается, грифоны да пёсьи головы.
– Ты-то откуда знаешь? Вроде не монах, такой же бесштанник, как я, а говоришь мудрёно.
– Приучен, – Казимир улыбнулся. – Ксендз у нас был интересный. Бывает, кто у него ржицы в долг попросит, так он даст, а потом говорит: «Осенью вернёшь вдвое, а пока, всё одно, зима длинна, приходи ко мне на двор». Соберутся должники, кто пану ксендзу снаряд кожаный правит, кто по дереву режет, а пан промеж ними ходит и всякие мудрости рассказывает. Сильно учёный был и любил красно поговорить. Я с малолетства его слушать приобвык. Хитрости тут особой нет, не учёный я, а наслышанный. Это с тобой, Рено, хитро выходит: смотрю я на тебя, вроде ты не немец, а с немцами по-ихнему калякаешь – голова закружится. И по-польски разумеешь. Я потому к тебе и привязался, что ты мне вроде родного стал, как я твой голос услышал.
– Не знаю я ничего, – сердито сказал Рено, – ни польского, ни немецкого.
– Не знаешь? – переспросил Казимир. – Так по-каковски мы с тобой сейчас беседуем?
– По-человечьи, – ответил Рено.
Казимир помолчал, соображая, а потом весело воскликнул:
– Ведь верно выходит: мы с тобой по человечьи говорим!
Дорога поднималась в гору. Вокруг снова начали появляться холмы, сначала пологие, они собирались в группы, чтобы где-то за горизонтом взметнуться в небо стеной снежных вершин.
– Незачем тебе идти на восток, – сказал Казимир. – Пошли лучше вместе хоть и не к самому господу, а всё же в Рим, где первосвященный папа обретается.
– Пойдём, – неожиданно легко согласился Рено.
Что-то странное происходило с ним последнее время. Главная цель паломничества – Рената – отходила куда-то в полумрак. Боль уже не рвала сердца, лишь постоянно и монотонно сжимала его. Так колет прочно вросшая в плоть и не нагноившаяся заноза. И вместе с тем Рено ежеминутно помнил, что он идёт к богу, идёт не останавливаясь, и каждый шаг, хоть бы он и был в сторону, приближает его к цели.
Несколько шагов они прошли в молчании, потом Рено спросил:
– А тебе-то зачем в Рим? Неужто святейшему папе хочешь предстать?
– Не-е!.. То нам невместно. Иду на поклонение по обету за чудесное исцеление от холеры…
– Одного в толк не возьму, – перебил Рено, – кто будет кормить твою чудесно исцелившуюся семью, пока ты замаливаешь грехи?
– Так то ж не я! То ясновельможный пан Стародубенский исцелился! Пока хворал – обет дал, пешком в Рим сходить, а как поднялся, то и помстилось ему, что для такого дела холопей вполне достаточно. А я вдовый и панской воле мне противиться не можно. К тому же грехов на душе меньше останется, когда за чужие дела пострадаешь. В Риме и за себя помолиться можно.
С каждым поворотом дороги лес редел, всё чаще попадались деревеньки, окружённые заброшенными полями. Жителей вовсе не было видно.
– Хлеба мало уродилось, – заметил Казимир, – всем бы ни за что не прокормиться, так господь мор послал и подравнял народушко по хлебу. Теперь, кто жив остался, сыт будет.
Дорога вышла к реке и потянулась берегом. Рено остановился, тревожно огляделся и потянул носом воздух. Ветром несло сильный запах гари, острый аромат горящей смолы неприятно щекотал ноздри.
– Никак лес горит, – сказал Рено.
– Нет, – Казимир покачал головой. – То город. Поветрия берегутся. Я таких уж сколько видел, никого в стены не пускают, у ворот костры палят. Только всё одно получается, захочет господь, так чёрная смерть и через костры пролезет. А всё ж, молодцы, лучше хоть что-то делать, чем так смерти ждать. Я ещё в наших краях раз прибился к двум школярам, вместе от лихого человека легче оборониться. Вот они идут и всё-то друг с дружкой лаются. Один говорит, что мор идёт от заразы, и потому надо беречься людей и нюхать уксус. А другой ему, что мор от миазма, значит, надо беречься плохого воздуха и нюхать цитрус. Первый озлился и давай латинскими словами говорить, а второй ещё хлеще: и на латинском, и на каком-то другом, может по-жидовски. Кричали, покуда не подрались. Так я и не спознал, отчего чёрная смерть приключается. Только, думаю, людям то знать вовсе без надобности. Зараза ли, миазма – в огне всё сгорит. Вот и жгут у ворот высокие костры, а когда кто с чумных мест идёт, то в город отнюдь не пускают, а прямо на дороге из самострелов спать кладут. Пойдём-ка, кум Рено дальше кустами.
Они свернули с дороги, пройдя немного, вышли к городу. Город стоял на берегу реки, которая плавно огибала его с двух сторон. Приземистые стены и полоски рвов защищали город с суши. За стеной плотно кучились дома, взлетали к небу стрельчатые арки церквей. Звонили колокола.
Рено перекрестился на звук.
– Как давно в церкви не бывал, – сказал он, повернувшись к Казимиру.
Тот мелко крестился, глядя в синеющую даль. Шапку он держал в левой руке, но Рено почудилось, что он и не снимал её, такие свалявшиеся, запутанные, грязные волосы росли у него на голове.
– Казимир, – позвал Рено, – что у тебя с волосьями?
Казимир поднял руку, с трудом загнал пальцы в перепутанный сальный клубок и равнодушно ответил:
– Да ничего. Немножко колтун одолел. В нашей деревне половина народу так ходит. Мы ж не паны ясновельможные, чтобы гребнями чесаться. Вот у пана так нарочно девка заведена. Днём она его чешет, ночью – тешит. А мы по-простому.
– Больно страшно-то, – признался Рено.
- Предыдущая
- 10/16
- Следующая
